Поезд №139Н

— Подождите пару минут, — по-доброму лукаво улыбнулась женщина с тугой рыжей косой и быстро закрыла дверь. Щёлкнул замок. Второй. Всё верно: две минуты — два замка. Осаму ненавидел нервничать. Нерационально. Но, к сожалению или к счастью, рациональность проиграла списку галочек вчера вечером. Осаму отошёл к отштукатуренной стене, уперевшись щекой в подъездный электрощит. Металл был холодным, а гадкая эмалированная краска тактильно приятно этот холод дополняла. В подъезде пахло сыростью и извёсткой. По стенам хаотично висели кашпо с наполовину сдохшими от недостатка солнечного света и нормального воздуха цветами. Осаму выдохнул не размыкая губ и признал, что отвык от подобного. Хотя нет. Неверное слово. Никогда не привыкал — так правильнее. Он привык к улыбчивой консьержке, аккуратно отделанным деревянными панелями стенам и лакированному паркету родного дома. Он привык, что может оставить велосипед в подъезде (и его абсолютно точно не подорвёт самодельной взрывчаткой изнывающий от скуки одноклассник). Даже после переезда в областную столицу ему без вопросов сняли квартиру около университета, в который он ходил на олимпиадные факультативы; и эта квартира была пусть и не элитной, пусть и в новостройке, но маленькой и эстетичной, а подъезд — современным и светлым. Да вот только здесь ему не областная столица и даже не центр. Здесь до областной столицы шесть, а до центра — больше часу езды. Здесь как будто уже кто-то помер. Здесь достаточно интересно. Здесь у каждого словно есть смысл жить. Хотя бы в том, чтобы отсюда выбраться. Дазай потёрся щекой о голубую краску и подумал, что нашёл ещё один источник неиссякаемого запаса амбиций и надежд Чуи Накахары. Вот он, вокруг. Возможно, ещё за толстой дощатой дверью, которую внаглую захлопнули у него перед носом. Стоило вспомнить об этой двери, как та снова, с двойным щелчком, открылась. — Извините за ожидание, — обворожительно улыбнулась женщина. — Ваш одноклассник никак не хотел просыпаться. — Ах, — тихо выдохнул Осаму. Попытался удивлённо. Вышло слегка неестественно и сдавленно. — А я думал, что Чуя-кун пташка ранняя, сколько его помню, за час до первого урока уже сидел на первом этаже! — Осаму, — строго и резко сказала женщина, чуть ли не перебивая. От улыбки не осталось и следа. — Не используйте, пожалуйста, подобную… японскую лексику, это неуважение к стране, которая дала вам жизнь. Ух ты, ловушка сработала, счастье-то какое! Осаму сдержал улыбку и ещё сильнее выпучил глаза, мол, совершенно не догадывался о Вашей запущенной ксенофобии! — Да Вы что, Наталья Андреевна, а как же Вы тогда умудряетесь писать свою фамилию в расшифровках? Что-то не так? В точку? Это вопрос должен был стать добивающим ударом первой атаки. Осаму должен был получить преимущество, но она улыбалась, эта женщина снова улыбалась и, отойдя с прохода, элегантным жестом приглашала его в короткую узкую прихожую. — Мне очень приятно, что Вы проявляете такой живой интерес, но соблюдайте приличия. Дазай перешагнул через скрипящий порог и скинул с плеч песочное пальто с подкладкой. Почему же это не сработало, хм?.. Наталья Накахара королева самообладания? Нет. Слишком бурная реакция на первую часть вербальной атаки, так что исключено. Да и из рассказов Чуи понятно, что маска с мерзкой улыбкой должна слетать с полуоборота, но… но… Но перечень кандидатов. В перечне кандидатов на выборах в городскую думу не было японских фамилий. Да!.. — Ох, извините меня, я премного виноват, — театрально протянул Осаму, манерно заправляя за ухо непослушную каштановую прядь из эстетично растрёпанной чёлки. Впечатление. Главное впечатление, она поведётся, — очень виноват, но любопытство просто не даёт мне покоя!.. — мимолётная пауза. — Скажите, Вы ведь не стали брать фамилию мужа? Наталья Андреевна почти не обращала на него внимания, лишь стояла, словно цербер, у прохода из прихожей в кухню, но на последних словах обернулась и только и смогла выдавить: что?.. откуда Вы… Отлично, Осаму, с полуоборота. А теперь пора вывернуть всё наизнанку! — Ох, я всего лишь помогал Вам собрать подписи в прошлом году! — раз, — я же почти сразу Вас узнал, такой прекрасной традиционно-народной программы я в жизни не видел, — два, — я не удивлён, что Вы не захотели предавать свои корни и идеалы несмотря на ошибки молодости! — три, — я воодушевлён встречей, только потому и задал такой некорректный вопрос, не сочтите за грубость! Дазай протянул руку. Женщина дрогнула. Спокойный стеклянный взгляд разбился вдребезги, и под этим стеклом Дазай увидел нездоровый огонь. Амбиции? Не совсем, но и они тоже. Затаённая злоба? Опять же — не совсем. Обида? Туда же. Это не отдельные искры, это их совместный фейерверк. Корректно в описательном плане было бы назвать его «гордыней». Осаму некрепко пожал руку Натальи Андреевны Ростовой, радуясь в глубине души, что, несмотря на ненадобность, оставил извечные бинты на их законном месте. Слишком уж долго он выводил из себя этот порок, чтобы вот так нелепо подцепить снова. Ха, как смешно! Будто смертные грехи передаются контактно-бытовым путём. С другой стороны, конечно, над головой висело совсем несмешное словосочетание «обещал Оде», которое стоило любой идиотской безопасности. — Удивлён, что у такого человека, как Вы, родился такой странный сын… — как будто под нос пробормотал Осаму, как будто исключительно для себя. Но то, как слегка дрогнул большой палец руки, сжимающей его ладонь, без труда уловил. — Вы что-то сказали? — А? Ох, нет-нет, я просто задумался… нужно ли разуваться, я же всего на пять минут… — Да что Вы, — снова натянула улыбку Наталья Андреевна. — Вы представитель школы, мы — приличные люди. Идёмте пообедаем! Думаю, и Чуя уже привёл себя в божеский вид. Осаму еле сдержал резкий и протяжный выдох облегчения. На секунду он почувствовал себя опустошённым, будто только что вывел из близкого к патовому положению важную шахматную партию. — Сочту за честь, — сдержанно ответил Осаму. Она кивнула в ответ. И ушла. Она наконец-то ушла. Дазай сглотнул и откинулся к стене, попутно пытаясь понять, как он вообще докатился до решения настолько нетривиальных задач, да ещё и вне аудитории?.. …Одасаку раскрыл веером колоду гадальных карт. Дазай закинул ноги на диван. Задумался. Озадаченно посмотрел вниз, а затем жалостливо на друга. О Ками-сама этого недопитого виски! — Одаса-а-а-ку! — заскулил он, выждал паузу и возмутился, принимая заботливо поднятый широкий стакан. — Ну вот почему все самые важные вещи всегда оказываются на полу?! — Дазай, — твёрдо произнёс Ода, — ты снова. — Что снова? — уточнил Осаму. Ода одним движением, словно сквозь рубашки видел, вытащил из веера Даму Червей. Дазай рассмеялся. Запала хватило секунды на три, а затем смех стал редким и судорожным, бинтованная рука поднесла стакан к губам. Бинты были свежими. — Занятный же ты человек, Осаму. Я сначала не понял, что у тебя на уме, — начал Ода, прикуривая от догорающей спички. — Просишь меня не говорить о Накахаре, кричишь что-то о ненависти. Потом просишь останавливать тебя, когда сам начинаешь о нём говорить… — Ода покачал головой, ловко забрал у Дазая виски и, пронзительно взглянув на того, спросил: — Ты серьёзно считаешь, что просто от скуки играешься с якобы ненавистным человеком? — Ой, Одасаку, ну что за нудятину ты затянул? — хмельно промурлыкал Осаму, всем видом стараясь показывать, мол, ла-ла-ла, я ничего не знаю, я просто весёленький тут, победу на регионе праздную! Ода обречённо пожал плечами и налил себе полстакана, чтобы хотя бы попытаться понять друга. Осаму последовал его примеру, хотя выпил уже достаточно, чтобы поверить, что никакой проблемы не существует, что он легко может забыть и утопить все эти абсолютно неинтересные эмоции в этиловом спирте и пшене. Какой элегантный выход! Впору подписывай: запатентовано Чуей Накахарой, использовано Осаму Дазаем! Вашу мать. Снова ты лезешь в голову, Чуя-кун. Забыть, вокзал обязательно нужно забыть, но… Стакан выпал из дрогнувшей руки, а пальцы так и остались окостенелыми и нервно сжатыми. Звонкий удар стекла о паркет. Зависшая тишина. Осаму непроизвольно посмотрел на осколки, но не двинулся с места и ни на миг не изменился в лице. — Ты можешь провести кого угодно… — сухо начал Ода, даже не взглянув на расползающуюся по полу янтарную лужу. — Я никогда не врал тебе, Одасаку! — встрял Дазай. — …но не себя, — закончил Ода. — И сегодня ты впервые за долгое время был с собой честен. — Когда это? — как бы невзначай поинтересовался Осаму. — Когда в третий раз за день спас Накахару. — Забавно, какая чёткость! И как же ты эти разы подсчитал? — По прикосновениям. — Я что же, рассказал тебе о такой ерунде? — Ты не рассказал, ты зациклился. На каждом. Не заметил? Одасаку снова положил руку на карты и запустил в Дазая одной. Тот поймал её двумя пальцами и перевернул. Повисло натянутое молчание. Что-то не так. Дазай не видит, что именно, но чувствует, что что-то не так. — Это ты мне? — наконец-то спросил он, прокручивая карту между пальцев. — И мне тоже, — ответил Ода, помедлил и налил себе новый стакан. Полный. Шестёрка пик. Дальняя дорога. — Осаму, мою работу аннулировали. Дазай разбил второй стакан за вечер. Быть аннулированным, словно быть изгнанным с позором, а вот так вот, с грохотом, потерять последний шанс — и вовсе смерти подобно. — Одасаку… нет… Нет! Да этого быть не может! Мы должны рассказать Мори-доно, он подаст апелляцию на процедуру проведения, он поможет! — Мори-доно был там, он знает, — спокойно ответил Ода, словно это не у него сегодня наступил конец олимпиадной карьеры. — И? — резко спросил Дазай. — И он сам подписал акт об удалении. Осаму почувствовал себя грязным и преданным. Подумать только, ради этого учителя и этой школы он отважно бросил прошлую жизнь, а тот, в свою очередь, тоже бросил, и кого — его лучшего друга, его, мать вашу, единственного в этом городе друга! Осаму спрашивает о случившемся, а Ода закуривает вторую толстую сигарету с плотной набивкой и усмехается, мол, ничего особенного, просто в моей работе увидели опознавательные знаки. — Да не может такого быть, ты же не идиот, зачем тебе дешифровать бланки, зачем?! Тебя кто-то подставил, тебя точно кто-то подставил! Давай я найду его и сделаю так, что он вообще больше писать не сможет?! Ода! Ты не должен вот так просто сдаваться… — Дазай, ты хороший человек, — вздохнул Одасаку, вкрадчиво перебивая друга; вздохнул так, словно собирался произнести прощальную речь. — Не смей! Это не конец! — закричал Осаму, вскакивая с дивана, хватая друга за плечи и тряся, тряся… Ода будто был сделан из камня. Гранитный. Серьёзный даже в самом конце. Даже в этот самый момент безвременного окончания целого периода жизни — серьёзный. И спокойный. Осаму знал, как рушат душу незаконченные истории. Он не хотел для друга такой участи. Он хотел бороться, только вот Оде это было не нужно. — Ты хороший человек, — повторил Ода, туша окурок о маленькую фарфоровую миску, которая служила им пепельницей. — И я должен сказать тебе, пока могу, возможно, я повторюсь, но… Пообещай мне не обманывать себя. Прекрати притворяться злом. — Одасаку… — прошипел Дазай, и шёпот его звучал как нечто страшное, как нечто на грани агрессии и отчаяния. Он, чёрт возьми, не привык что-то терять, он даже не умел бояться потери. — Я уезжаю, Осаму. Навсегда. — Ничего, я буду писать. — Нет. Не хочу поддерживать связь с прошлым, из которого меня так безбожно выгнали, — отрезал Ода. — Спасибо за вечер. Да и за год, — он тепло улыбнулся и добавил: — Мне будет не хватать такого друга, как ты. Ода надел куртку и уже хотел уйти, но Осаму схватил его за рукав и спросил: ты ведь не случайно дешифровал работу, так? — Нет, — ответил он, — это вообще сделал не я. Ода пожал Осаму руку и с ловкостью фокусника передал ту самую шестёрку пик, ту самую дальнюю дорогу. — За всеми этими баллами и соревнованиями не забывай, пожалуйста, что ты человек. Это походило на просьбу дать слово, и Дазай ответил: — Обещаю. — И, это конечно следует, но… позвони Накахаре, я чувствую, что это сейчас крайне важно… как гадалка со стажем, конечно. И Ода ушёл. А Осаму так и замер у порога в смешанных чувствах, словно впервые отчётливо увидел жизнь не идеальной структурой, от скуки и стабильности которой бросает в сон и дрожь одновременно, а такой непредсказуемой, но интересной дрянью, какая она есть. И Чуе позвонить в тот вечер не вышло. И в следующий. И через два дня. Сначала Осаму делал звонки на автомате, следуя словам уехавшего подальше от этого города Оды словно нотариально заверенной последней воле, но затем… То ли он включил голову, то ли отключил, но стало так… непривычно. Беспокойно? Страшно? Кто смеет игнорировать его звонки, когда он звонит сам, игнорировать третий день кряду? Четвёртый? Стойте, нет, уже пятый. Осаму столкнулся с тем, что не может подобрать не эмоциональное описание. Сжимающее изнутри чувство поглотило его, заставило постоянно поглядывать на пустой экран, заставило ладони потеть от звука уведомлений, а сон стать чуть менее глубоким. Дазай не понимал, что с ним происходит, но свежие пачки бинтов так и остались нетронутыми. Ситуация напоминала кошмарный сон, но в порезах, почему-то, не было необходимости. На шестой день безответных звонков и третей сотне сообщений Дазай признал, что ничтожен в самоанализе. Смех и грех, но он даже не знал, что хочет сказать, а всё равно продолжал набирать этот чёртов номер, чтобы просто услышать голос и бросить трубку. Тишина. Где тишина, а где это рыжее безумие? Где привычная самодельная электронная таблица со сборкой результатов по регионам, которую ему скидывали по три раза на дню? Где самоуверенные заявления, мол, «я пройду, тупица, это ты меня недооцениваешь, Дазай, а я пройду!»? Осталась только тишина, осталась везде, где её и вовсе не могло появиться. На шестой день Осаму лежал на ворсистом тёплом ковре посреди единственной комнаты съёмной квартиры в областной столице. Он сложил руки на груди, подобно покойнику. Он включил весь свет и поставил обогреватель по левый бок, да ещё и раскинул по полу электрическую нагревательную ленту, своеобразный рудимент современной тепловой технологии, оставшийся от прошлых хозяев. Осаму когда-то читал, что, если много переживать по пустякам, то вегетативная нервная система достаточно холодно напомнит о себе, но явно не был готов испытать подобное обморожение на своём теле. Он тогда не знал, что запомнит этот опустошённый вечер на всю оставшуюся жизнь. Не знал, когда медленно и бездумно разматывал бинты, не знал, когда смотрел на практически затянувшиеся раны, когда судорожно вдыхал от вида этой небывалой для него стадии исцеления. Но он абсолютно точно запомнил, когда голову ледяным потоком пронзили последние вокзальные воспоминания. Он хотел забыть об этом чувстве и жить как раньше. Как же просто, оказывается, думать о забвении, когда в любой момент можно изменить решение, ведь вот он, человек, стоит склонить голову к правой руке! И как же невероятно сложно хотя бы попытаться не вспоминать, когда вместо человека остаётся тишина и ты, чёрт возьми, понимаешь наконец до тупости рациональной головой, что это серьёзно. Осаму сел, запустил пальцы в кудри и грустно улыбнулся сам себе. Вот так-так, занимательно. Он влюбился как последняя шавка. Не то время, не то место, не тот пол, не тот, в конце концов, человек, да только Дазай больше не мог и не хотел забывать. Вот так вот просто взял и переобул парадигмы. Обратный поезд от станции сингулярность прибывает на конечную, дальше можете пешком и, кто знает, вдруг за выходом в город возвращается смысл чего угодно, если вы, конечно, сможете отыскать дорогу. Осаму же словно ухватился за руку человека, который знает этот вокзал словно самого себя, и теперь шёл по проведённым спасителем геодезическим линиям к выходу, хотя и думал всегда, что ни в жизнь не сможет здесь такие начертить. За окном шумел широкий столичный проспект, переливисто и аляписто сияли коммерческие вывески в окне без штор. Дазай выпученными глазами смотрел на всю эту суету и понимал, что она в кои-то веки не похожа на последнее проявление жизни в мире, что жизнь где-то вокруг — полноценная, что он увидел жизнь неделю назад, на вокзале, в ошалевших глазах Чуи Накахары. Что он сам сейчас в разы живее бурного движения внизу. Похоже, теперь можно купить занавески… И, в дополнение к этому несомненно важному делу, желательно завтра же поехать в сторону родного города… …Дазай отодвинул потрёпанную лазурную штору, которая выполняла в старой квартире роль кухонной двери. За круглым деревянным столом с клеенной скатертью сидел, не отрывая взгляда от газеты, видимо, отец Чуи: слишком взрослый для своей жены, слишком японский для русской коммуны. По левую руку от него сидела Наталья Ростова, её платье, кажется, было сделано из того же материала, что и дверная занавеска, но лицо выражало интеллигентную вежливость. Место справа от неё пустовало. Дазай без раздумий сел туда. Во-первых, ради поддержания легенды о высшем уважении, во-вторых, чтобы на это место не пришлось садиться Чуи. Наталья Андреевна разлила по трём кружкам ароматный чёрный чай и взяла свою, манерно отогнув мизинец. Четвёртой чашки на столе и в помине не было. Дазай мельком оглядел кухню, но не заметил и малейшего намёка на то, что в доме жил третий человек. Осаму отпил чаю и чуть не поперхнулся. Горячий и безвкусный, а может быть снова пришло это интересное состояние, когда глотать становится неприлично сложно и хочется биться головой о стену. Наталья Андреевна повернула к нему голову и хотела что-то спросить, но сатиновая занавеска на дверях шевельнулась и в комнату вошёл Чуя. Осторожно и тихо. Дазай никогда не видел его таким напуганным и собранным одновременно. Чуя подался вперёд, оторвал взгляд от пола да так и замер, на полушаге. — О, здравствуй, Чуя, давно не виделись! — притворно радостно вскрикнул Осаму и как можно скорее вскочил из-за стола, за один широкий шаг подлетел к Накахаре и потряс его руку. — Поздравляю, поздравляю! Мы всей школой надеемся, что ты сможешь представлять наш милый городок на уровне страны! Всё по правилам. Приличный староста. Судорожно пожимает однокласснику руку, закрывая широкой спиной от пронзающих взглядов родителей, а вместе с этим пытается поймать его взгляд. Ловит. И рука замирает в непроизвольном положении. Дазай сжимает холодную маленькую ладонь до побелевших костяшек. Чуя не реагирует и не пытается вырваться. Его взгляд необычайно яркий, хотя это скорее контраст с неприятно тусклой кожей. Яркий, широкий, но не удивлённый, а испуганный и слегка разбегающийся, нечёткий. Словно в той поговорке о прошедших поздние войны двадцатого века: на две тысячи ярдов. Чуя будто пытался сказать что-то вроде «нахрена ты припёрся, уходи, уходи, сейчас ведь станет только хуже, ты меня угробишь, чёртова скумбрия!». К счастью, Дазай слишком хорошо знал, как надеялся, Чую и, как подозревал, ситуацию, потому держался спокойно. Позволить себе сделать ещё хуже? Заманчиво, конечно, ведь огонь горит ярче, прежде чем погаснуть, вот только, что будет, когда огня не станет? Ох, Дазай смирился с тем, что уже никогда не позволит себе навредить этому человеку, даже ради того, чтобы удовлетворить собственную жажду эмоций. А это, кажется, уже стоило всего. Секундная задержка на раздумья. Всё ещё секундная. Дазай почувствовал лёгкое облегчение от того, что даже сквозь пелену иррациональности не потерял скорости мысли. — Присаживайся скорее! — приторно воскликнул он, потянув Накахару за руку к столу. Выдвинул ногой стул напротив себя. Чуя сел резко, словно колени подкосило. — Твои родители пригласили меня выпить чаю, надеюсь, ты не против? — Ох, Осаму, да чего Вы у него спрашиваете? — засмеялась Наталья Андреевна и махнула рукой. — Конечно он не против! Видите, ещё спит вовсю! — Доброе утро, Матушка, — апатично сказал Чуя, но не матери, а куда-то в стену, затем поправил выпавшую из грязной короткой косы прядь и настолько затих, словно пытался слиться с обоями. Наталья Андреевна не обратила на его слова внимания, и Дазай решил, что, раз уж разговор не поддерживается даже в его присутствии и даже ради приличия, то дело действительно приняло серьёзный оборот. Чуя сидел, сложив руки на коленях и мимоходом косился на тёплый чай в кружках и бутерброды на сером хлебе. На нём был тот же свитер, в котором Осаму видел его в последний раз. — А ты почему не ешь? — спросил Дазай, протягивая Накахаре пару бутербродов. Чуя было потянул руку, но Наталья Андреевна как бы невзначай заметила: — Он обычно по утрам не завтракает, не стоит заставлять человека есть только из приличия, это вредно. Дазай, если честно, уже устал считать сколько раз они с этой женщиной вступали в игру слов, поэтому просто продолжил говорить. Удерживать невинное лицо становилось всё сложнее. — Да бросьте, ну, Чу, от чая же ты точно не откажется! Я удивлён, сколько я тебя знаю… как-то странно это всё… — парировал Осаму, отхлебнул из своей чашки и пожал плечами. Вы ведь не хотите выглядеть подозрительной и странной в глазах своего последователя, правда? Какой там счёт?.. — А, да, Наталья Андреевна, Вы так забегались, что забыли поставить Чуе кружку, — как бы невзначай заметил Дазай и, довольным подобным завершающим штрихом, откинулся на спинку стула. Сказать было нечего. Женщина встала, достала из подвесного шкафчика первую попавшуюся кружку и поставила на стол. — Позвольте, — улыбнулся Осаму, притянул её к себе и до краёв наполнил. — Держи, Чу. Накахара сомкнул ладони вокруг чашки и, будто забыв на секунду о проблемах, посмотрел на Дазая как раньше. Как на придурка. А тот ещё и подтолкнул к нему несколько бутербродов на салфетке. Чуя почти незаметно кивнул, Дазай так же мимолётно кивнул в ответ. Они действительно знали друг друга слишком хорошо. — А Вы всегда так заботитесь о своих подопечных? — спросила Наталья Андреевна. — А как же, — парировал Осаму, — без доверия и соблюдений норм приличия политики не построишь, даже в нашей маленькой школе. Не зря Дазай досконально анализировал все переписки с Чуей за четыре года и составлял в голове психологический портрет его матери. Эта женщина была приятно удивлена. Чуя, правда, удивился ещё больше, да так, что подавился чаем и согнулся пополам. Она даже не обернулась, а ведь кашель неприятно затянулся. Осаму с трудом удержался от того, чтобы вскочить со стула и подойти, положить руки на плечи, спросить, всё ли нормально… или просто вдарить по спине, ну, в крайнем случае. — Всё нормально, я просто поперхнулся, — скорее попытался оправдаться Чуя хриплым голосом. — Вот театр… — вздохнула Наталья Андреевна. О, она словно забыла про Осаму. Она тяжёлым томным взглядом из-под пышных ресниц глядела на сына и говорила ему: что ты на этот раз сделал, прокусил губу или щёку? Дазай честно пытался подобрать слово, но даже его словарный запас оказался недостаточным. Только этого не хватало. Всё иррациональнее и иррациональнее, а от нахлынувшего волнения хочется вывернуть себя наизнанку. — Чуя, вытри вот здесь, — сказал Осаму, прикасаясь к левому уголку своих губ. Накахара утёр кровь рукавом свитера. Движение выглядело повседневно. Чуя явно старался не подавать виду и держал лицо сосредоточенным, мол, всё нормально, ты ничего не видел, придурочный Дазай, но Накахара никогда не умел контролировать этот свой волшебный взгляд. Сейчас в нём уже не читалось ничего, кроме одинокого: чёрт, я чудовищно устал, не тревожьте меня, пожалуйста. У Осаму челюсть свело от нахлынувшей агрессии. Он прекрасно знал, что может убить человека, но никогда не чувствовал, что вот-вот действительно сорвётся. Эмоциональный самоконтроль всегда был его силой, но что-то как-то не выходило сегодня быть сильным. Слишком много он слышал историй про балкон, слишком хорошо помнил весну девятого класса, чтобы не понять, что происходит. По сути, ему надо сделать запланированное и уйти, пока ситуация на его стороне, но, видят боги, он не будет великолепным Дазаем, если не вывернет этой женщине всю душу. — Позвольте мне взять у вас небольшое интервью для школьных новостей? О, у интервью будет два предназначения и ни одно из них школьными новостями и не пахнет, но знать ей это не обязательно. — Вы ещё и журналист? — Конечно, личность ведь должна быть разносторонней. — Ах, да, само собой. О чём примерно Вы хотели бы спросить? Вы же вроде человек умный, знаете, что сейчас все подобные вещи делаются хотя бы по минимальной предварительной договорённости. — Ой, ой, не волнуйтесь, конечно, — торопливо, словно оправдываясь, пролепетал Осаму, активно жестикулируя руками. — Стандартные вопросы родителям победителей и призёров. Так, мелочи, отношение с сыном и Ваши методы воспитания… Ай. Осаму почувствовал резкую боль в голени. И понял, что это Чуя на мгновение выбрался из апатии и со всей дури пнул его под столом. Дазай поднял взгляд и слегка подмигнул, пытаясь сказать, что всё будет хорошо и всё идёт по плану. Не к ситуации и не анатомично, на он почувствовал как удары учащённого сердцебиения отчётливо ощущаются где-то в районе гортани. И, боги, как же это… Нет, ещё будет время, ещё обязательно будет время. — Конечно, но только не по отдельности с Чуей. Всё-таки заслуга совместная, значит, и слова должны быть общие, — ответила Наталья Андреевна. Дазай еле сдержался от прямолинейного комментария про трусость и дешёвые аргументы. Чуя незаметно стащил ещё один бутерброд. Он постоянно так делал, пока Осаму отвлекал мать. Потому Осаму старался отвлекать её чаще. — Нет-нет, Вы не улавливаете концепцию. Я сейчас отдам Чуе наградной материал, мы закроемся на кухне и интервью возьму только у Вас с мужем. — Я не совсем… — Это будет сюрприз, — улыбнулся Осаму. — Мы готовим сюрприз для ребят. Я обещаю, всё будет так, как должно быть. На мгновение все замолчали. Чуя, который периодически продолжал пинать его под столом, пытаясь заткнуть, замер; его мать задумалась, а Осаму понимал, что от этого момента зависит успех всего задуманного. Понимал и сохранял удивительно спокойное лицо даже пытаясь почти беззвучно напевать что-то из песенок собственного сочинения. — Ну, хорошо, — ответила Наталья Андреевна, и Осаму понял, что ломалась она для виду, а он, однако, был хорош. — Замеча-а-ательно! — протянул он, встал, поправил причудливый галстук на выкрахмаленной белой рубашке и обратился уже к Накахаре: — тогда, Чуя, выйди на середину кухни, пожалуйста, и подожди секунду. Осаму быстро прибежал обратно с только вчера с огромным трудом выклянченным в организационном комитете дипломом и небольшой невзрачной серой книжкой. Нужно было сказать что-то официозное, с парочкой вымученных канцеляризмов; хотелось бы что-то до одури глупое, но доброе, а слова замерли в горле непроходимой баррикадой. Ещё и важная игра в допрос прокурора на горизонте, а-а-а… Он не придумал ничего лучше, чем просто всунуть всё это Чуе в руки. — Молодец, Чуя, ты хорошо поработал, работай дальше! — протараторил Дазай и несколько раз неловко похлопал того по плечу. Чёрт, оно будто стало ещё костлявее. И, боже, как же это было нелепо! С каких пор Дазай разучился говорить красивые речи? Чуя, кажется, уже перестал пытаться что-либо понять и лишь растерянно сказал: спасибо, Осаму. — Постой! — опомнился Дазай и указал рукой на книгу. — Это подарок от школы, мне поручили передать и подписать, но, о господи, подписать-то я и забыл! Ну да ладно. Там должно было быть стихотворение, кажется, что-то про дорогу, Коё-сан хотела пожелать приятного пути, но, я конечно не уверен… Я думаю ты точно знаешь этот стих… — Какой? — выдавил из себя Чуя с опаской косясь на родителей. — Ох, из головы вылетело, ну… Путник милый, в город дальний унеси мои слова… — Чтобы сделался печальным тот, с кем я ещё жива?.. — неуверенно продолжил Чуя. Слава богу, достаточно быстро и тихо, чтобы Наталья Андреевна, шуршащая чем-то у порога, не услышала или не придала его словам значения. — Да, да, — обрадовался Осаму и всплеснул руками. — Думаю, ты меня понял. Можно не подписывать? — …Понял, — ответил Чуя после непозволительно долгой задумчивой паузы. Хотя чёрт с тобой, чиби, главное, что ответил. — Ну вот и славно! Всё, всё, иди, Чуя, иди, тут сейчас будут взрослые разговоры! — Осаму развернул Накахару за плечи и легонько подтолкнул в сторону выхода с кухни, когда раздался громкий двойной щелчок, и в проходе появилась Наталья Андреевна. Она посмотрела на Чую, вполне однозначно отводя взгляд от него вглубь квартиры, а затем повернулась к Дазаю и сказала: — Извините, что ушла. Закрыла двери поплотнее, не хочу впускать сквозняк.