Поезд №139Н

Первый весенний вечер в маленьком областном городе остался таким же, каким запомнился год назад, вот только сейчас Осаму окружала не закатная эстетика перрона, а узкие тёмные проулки между советскими домами. Сумасшедший день. Это даже не карусель, это геенна огненная, насаженная на волчок юлы. Осаму часто шагал, спрятав руки в карманах пальто, на фоне гудела теплоэлектроцентраль. Перманентный ветер лениво приподнимал снег с грязных сугробов, а дорогу мало-мальски освещали только далёкие блики автомобильных фар. Здесь вам не столица, здесь продуманное освещение не предусмотрено. Хотелось бы сказать, мол, загляденье, да что-то язык не поворачивался. То ли от холода, то ли и на его, дазаевскую, долю существовало своё нервное оцепенение. Осаму в кои-то веки не успевал думать, благо, ещё мог контролировать эмоции, да и все ответы давно нашлись. И где! В фойе дома, где он прожил десять лет! Ответ десять лет был рядом, стоило только пробежать три лестничных пролёта! Кажется, в этой жизни ещё осталось что-то забавное. Дазай свернул за угол и кинул беглый взгляд на наручные часы. Одиннадцать тринадцать. Нехорошо. Плевал он на комендантский час, он лет с двенадцати с ним не считался и вообще готов был поспорить, что люди, принявшие этот инфантильный закон, набрали бы баллов на тридцать меньше него в интеллектуальных тестах. Главное, чтобы все, кто нужно, ещё были на месте. Декорации уже поставлены, Дазай начал отыгрывать свою роль, и, ах, как же будет обидно, если главная актриса не выйдет на подмостки! Поезда — это великолепно, но даже великолепие может быть привязано к неудобному расписанию. Дазай еле как успевал под него подстроиться и это, честно признаться, была конечная: колёса уже перестали вращаться, пора выходить, а куда дальше — непонятно. В последний раз свернув за угол, Осаму понял, что пора бы сменить состав. Поехать в другом направлении, увидеть западные окраины. В конце концов, не зря же в Средиземье мечтали о Валиноре? Наконец-то. Арка, оплетённая лозой, которая в установившемся морозе больше напоминала тёрн. Маленький уютный двор и компактный четырёхэтажный дом на восемь квартир. Его дом. Ремарка. Его дом в областной глубинке. Осаму почувствовал, как уголки губ невольно опускаются, руки тяжелеют, а спина горбится: вот же забавно, вот же громко — его дом! Сколько их там уже были?.. Четыре? Пять? В какой там момент он потерял им счёт? В семь лет? В двенадцать? Два года назад? Знал ли он когда-нибудь по-настоящему, где это место находится, или Танелорна в его жизни никогда не существовало?.. Дазай сморщился и натянуто улыбнулся спящей лозе. Сейчас он не даст себе упасть в яму с воспоминаниями — не имеет права. Сейчас не время. Пять секунд — непозволительная роскошь для одиннадцати двадцати. Он открыл тяжёлую парадную дверь, вошёл в просторный холл с живыми цветами и стряхнул с себя снег. Женщина средних лет, сидящая за большим деревянным столом, больше напоминающим университетскую кафедру, уставилась на него, словно на привидение. Её тёмно-зелёные глаза смотрели широко, а ранние морщинки практически разгладились. В свой первый год жизни здесь семилетний Осаму с насмешливым скептицизмом относился ко всему, что его окружало. Сад у дома он называл загоном для академических животных, сам дом — квадратной тоской, а город — тоской в квадрате. Об этих невероятно ценных названиях он с улыбкой рассказывал каждому новому встреченному соседу и воспринимал это как чуть ли ни единственное развлечение. А вот Марию Миронову, незадолго до его приезда появившуюся в доме комендантшу, он обходил стороной и великих соображений ей не озвучивал. Во-первых, глаза. Дазай всегда думал, что это он способен кого угодно довести до сердечного приступа правильным взглядом в правильный момент, но в этом фойе его, кажется, в первый же день сделали. Если глаза Чуи напоминали взгляд бешеной собаки, то этот зелёный взгляд — по-ведьмовски опасный и бесхитростно прямой; он словно говорил — ты не напугаешь меня своими хитростями и не разозлишь колкостями, я сильнее, я — волшебный. Во-вторых, свет. В классической литературе свету персонажа поклонялись, критики называли героинь «лучиками», высокими поступками оправдывали любую черноту из прошлого, а имя у Марии Мироновой было самое что ни на есть классическое. Осаму даже когда-то почти решился пошутить, мол, «имя у вас такое интересное, капитанское…», а в ответ на него посмотрели так, что стало понятно — никакой капитанской чистотой тут и не пахнет. Она серая. Непонятная. Сейчас непонимание Дазая даже привлекало, но пару лет назад серые вещи он либо уничтожал, либо игнорировал. В третьих, эта татуировка на ключице, которую женщина оберегала с великим трепетом и никак… — О, сын академиков и даже не праздник, — со скупым удивлением сказала комендантша, перебив проникновенным голосом почти сформированную мысль, — какими судьбами? — К Вам, — натянуто улыбнулся Осаму, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Он подошел ближе и опустил взгляд на надпись на ключице. Наконец-то: наконец-то смог прочитать. Ничего на свете не стоит потерянной любви?.. Как… какая же глупость! — Не припоминаю, чтобы мы с тобой когда-нибудь настолько хорошо общались, чтобы появилось желание вдруг приехать в гости на чай, — сказала она, прищурившись. — Да, но мне очень… — Осаму замялся, ох как сложно, как же, Ками-сама, сложно такое говорить! — …мне очень нужна Ваша помощь, и… — И я должна сорваться с места, не пойти себе спокойненько домой, а пойти решать твои детские проблемы? — Да… — Поднимайся в свою квартиру, мальчик. Осаму допустил заминку. Нет, ситуация стандартная, нет, играть он умел, отказов не боялся. Вот только страшно. Впервые: провал впервые значил хоть что-то. Осаму зажмурился на мгновение, эта ведьма-комендантша словно окунула его с головой в ушат с лягушками и держала когтистой лапой за кудри. Тёмная склизкая вода заливалась в нос, разум отчаянно боролся с нехваткой кислорода. Для чего это всё? Что он хочет понять и найти, если готов взахлёб пить чёрные воды? Цена слишком высока для решения даже самой сложной задачи в варианте, так что же всего этого стоит? Для чего, как сказали в его любимом мюзикле, цена не высока?.. Вода обволакивала, сквозь шум в ушах Дазай услышал, как его зовут по фамилии, и вдруг вспомнил. Вспомнил и открыл глаза. Он снова увидел Марию Миронову, нахмурившую тёмные косматые брови. Он взглянул ей в глаза, и она вздрогнула. Осаму снова взглянул на татуировку, женщина спохватилась и резко прикрыла ключицу рукой, но было уже поздно. Дазай натянул широкую улыбку и сказал: — Нет, спасибо, я же сказал, что к Вам, и я знаю, что Вы мне поможете, ведь, — продуманная тактическая пауза, — взгляд, — ведь ничего на свете не стоит потерянной любви?.. …Двойной замок дважды щелкнул. Наталья Андреевна бросила на интеллигентного старосту взгляд и до смешного наигранно улыбнулась. Осаму вдруг захотелось схватить её за уголки губ и растянуть до самого предела. Какой там максимальный коэффициент натяжения кожи, как там у них в физике? Не суть важно, главное, чтобы было больно. Однако он лишь улыбнулся в ответ. Довести человека до исступления с помощью физической боли слишком просто, страх и отчаяние справятся с этим на порядок лучше. Дазай отодвинул для женщины стул и пригласил присесть. — Поверьте, ничего страшного в этом интервью нет, так, наивная формальность. Наталья Андреевна как могла изящно опустилась на ободранное сидение и выпрямила спину. Осаму сел напротив и тоже вытянулся. Какая жалость, он-то выше! — Итак, — елейным голоском начал он, доставая из закромов пальто ободранный блокнот. Громко щёлкнул ручкой. — Как Вы знаете, региональный уровень всероссийской считается достаточно престижной олимпиадой, говорят, что его даже хотят приравнять ко второму уровня перечня. Эта женщина не сводила с него взгляда, отлично, контрольное закидывание бесполезной интересной информацией проходит великолепно. — Ходят также слухи, что только двадцать пять процентов школьников, которые приходят на первый этап, способны добраться до третьего. Я к тому, что наша школа считает призёрство среди четверти лучших школьников России достойным результатом. Хотелось бы узнать, как этот результат выглядит с родительской стороны? — А… — замялась она на мгновение, но быстро взяла себя в руки. — Какой же родитель не будет гордиться успехами ребёнка, в конце концов, это показатель его воспитательных успехов. Дазай еле удержался от того, чтобы закатить глаза. Пока ничего нового, сплошная лживая белиберда, которой за сегодня он, если честно, уже пересытился. Ничего, ещё не вечер. — Интересно, — протянул он, притворившись, что делает записи, но, на деле, продолжил ненароком рисовать, — и как же Вы оцениваете свой вклад? — Отвечу не скромно, но… достаточно высоко. Всё-таки, кроме строгой дисциплины, я всегда учила сына быть первым. Ах, ну да, первым сбегать из дома в школу и сидеть по часу в холле первого этажа! Осаму сдержался и аккуратно вывел в блокноте знакомый профиль. Наталья Андреевна мечтательно смотрела в потолок и болтала ногой, так что ни за что бы не заметила его маленький способ держать себя в руках. Ведь, если визуализировать то, ради чего происходят неприятные ситуации, стерпеть можно всё. Просто вопрос цены. — Ох! — восторженно воскликнул Осаму. Тц, немного переиграл, ну да ладно, она в своём глазу бревна не видит, эта маленькая соломинка и вовсе проскочит мимо. — Знаете, я полностью с Вами согласен, но всё же, мм… — Осаму состроил задумчивый вид и покрутил ручку между пальцами. Наталья Андреевна внимательно уставилась на него. Дазай продолжил, — всё же, я не первый год знаком с Чуей, и не думаю, что одним воспитанием можно что-то дельное выжать из этого человека. У него тяжёлый характер и… — Дазай перешёл на шёпот, — по секрету говоря, даже Коё-сан считает его несколько необучаемым. Возможно, дело ещё и в генетике? Только договорив, Осаму опустил взгляд в блокнот, посмотрел на криво нарисованные глаза и безмолвно извинился. Давно же ему не хотелось вымыть рот с мылом. — Да что ты… — замялась Наталья Андреевна. Ох, да, великолепно, она сама не понимает, приятно ей или нет, на этом точно можно сыграть. — Я, конечно, женщина не глупая, но не очень уважаю науки, связанные с языком. — Тогда, может быть, Ваш муж? На этот раз молчание продлилось неприлично долго, Дазай даже успел понервничать. Мгновение, всего мгновение. — Не думаю, — выдавила из себя женщина. — Не надо это записывать! — вскрикнула она, стоило Дазаю потянуться за ручкой. Какая жалость, он всего-то хотел дорисовать ещё пару прядок. — Хорошо, не будем разговаривать о неприятном, правильно? Может, бабушки и дедушки? Ну, знаете, они же души в своих внуках не чаят… — Сомневаюсь, они живут в Японии и с моим ребёнком виделись, слава богу, пару раз. Осаму на мгновение даже стало её жалко, бедняга, так давно никто не пробирался хитростью в её зону доверия, столько застарелого дерьма внутри засело! А впрочем, тем лучше. — Ох, вот как. Думаю, Вы правы, всё-таки в нашей сфере больше ценятся компетенции в русской литературе. Я спрашивал про Ваших родителей. — А, да, я не ясно выразилась. Я говорила про единственных дедушку и бабушку, и давайте мы, пожалуйста, закончим с этим вопросом? Вы же сами понимаете, что всё хорошее, что в нём есть — от меня. «Уж скорее от лукавого, чем от Вас», — подумал Дазай и нарочно уронил ручку на пол, изображая смесь удивления и неловкости. Очень интересно, учитывая, что это был один из основных вопросов, ради которых всё это затевалось. Такое спокойствие. Равнодушие. Будто с лица сняли все маски и оставили только пересохшую глиняную основу. Неужели яблоко от яблони действительно недалеко падает? — Простите, ради всего святого, я совсем забыл, что Чуя мне уже рассказывал об этом. Клянусь! — вскрикнул Дазай, вскидывая руки кверху. — Об этом ни слова, тем более, знаете, жаль его… он же никогда их не видел. — Уверяю, — улыбнулась женщина, — он мало чего… Грусть у неё получалось играть плохо, но вот страхом разило за версту. Слава всем богам мира, он не прогадал, всё получится, должно получиться, здесь действительно зарыта колоссальная псина! — Да и Вы были так молоды… — Даже молодая женщина может поднять ребёнка сама, если голова на месте. — Не сомневаюсь, просто я сам очень поздний сын, мне трудно понять, — ответил Осаму. Уже больше для галочки. Личное за личное. Уже можно не продолжать. Он знает, что делать, он подозревает, где найти ответ. Смотря на её позу, поведение, реакцию, смотря на всю картину целиком он, кажется, почти всё понял. Осаму Дазай закончил рисовать портрет Чуи Накахары и коротко подмигнул картинке, а потом продолжил бессмысленный диалог. Веселее. На всякий случай… …Колоссальная псина раскопала свою могилу и, широко распахнув ведьмовские глаза, слушала длинную историю о том, почему ответы, как правило, всегда где-то рядом. А потом в фойе повисла тишина. — Я не знаю, — наконец-то ответила Мария Миронова и беспомощно закрыла глаза, вот только Осаму не почувствовал вкуса победы. — Чего тут можно не знать? — возмутился он и вдруг понял, что уже его глаза горят безумным огнём, ладони вжались в стойку до побелевших костяшек, а вид потерял всяческую аккуратность. — Что я могу сделать, сын академиков, что?! Ты хоть понимаешь, что такое восемнадцать лет? — Я столько не прожил, — покорно ответил Дазай, но всё ещё широко смотрел на неё и не понимал, почему пересохли губы. Женщина приложила ладонь ко лбу и выдохнула с прямо-таки свинцовой тяжестью. — Господи, она ведь не такая. — Мне сложно это понять, но Вам легко понять меня! Что бы Вы сделали, если бы могли вернуться на эти восемнадцать-девятнадцать лет назад? Она распахнула глаза и практически прорычала: — Ты считаешь, что я сделала мало?.. — Скорее, не вовремя, да и… — Осаму собрался с мыслями и выпалил. — Смерть этих людей что-то изменила, кроме того, что Вы, только-только заканчивающая первый курс в военно-медицинской академии, теперь можете работать максимум охранником? — Твою ж псину, ты где это всё, недомерок, нарыл?! И вообще, они заслужили, ясно?! — выкрикнула Мария, вскакивая на ноги. — Знаете, а я вот тоже сейчас так считаю, что мне делать прикажете?! — сорвался Осаму в ответ. — Я стреляться не хочу! Они стояли, дыша ноздря в ноздрю. Такого ора в этом доме, наверняка, отродясь не было. Как ещё никто не спустился? Хотя, да, правильно, иначе сожрали бы. Осаму не понимал, как это вышло. Ни субординации, ни мозгов, только одно жжение в груди и желание насильно схватить эту комендантшу и поволочь за шкирку на другой конец города! Местные часы с маятником пробили полночь. Оставался последний выход. Осаму упал на стойку и абсолютно низко, недостойно и мерзко проскулил. — Ну, пожа-а-алуйста, умоляю, я правда не знаю, что делать! И всё это было бы весело, если бы не было искренне. Дазай попытался успокоиться, но под звук утекающего времени и пискнуть не смог — воздух перекрыл дрожащий ком посреди горла. И почему-то сейчас это казалось уместным. Ведь, как он уже говорил, это не день, это геенна огненная на волчке юлы. Ночь не спи, утром добей все планы, трясись перед проходными, впервые в жизни трясись, сайты обновляй! Сядь на поезд, с надеждой, что всё скоро закончится, притворись в сообщениях, что ты, как и обычно, великолепный мерзавец, а потом получи этот лихорадочный звонок! И пойми, что этот день последний, потому что не может так дальше продолжаться, по всем моральным и аморальным кодексам — не может! А поезд будет ехать строго по расписанию. По неудобному расписанию, медленно, а ты сидишь, выход к проходу перегораживают три баула и западно-азиатская женщина с ребёнком. А город встречает дымом из трубы заводной, а главная актриса отказывается отыгрывать роль. Так вот что это такое — Чуино «всё зря»? — Стоп, — сухо сказала Мария Миронова. Она стояла над ним, смотря куда-то вдаль. — Я не видела Тальянку почти девятнадцать лет и даже не знала, что она до сих живёт в этом городе, потому что старалась оградить её великолепную жизнь от своего арестантского общества. Ты всё испортил, сын академиков. Я не бездушная женщина, как ты рассказал половине подъезда. — Тальянку?.. — тупо переспросил Осаму. — Знаешь, раньше в школах к урокам музыки относились ответственно, да и мы состояли в хоре, а руководитель была патриотка до мозга и костей, но, к сожалению, с Украины. Мы часто пели две военные песни — «играй, играй, рассказывай, тальяночка сама» и «Маруся раз, два, три, калина черна». Вторая как раз и была на украинском. Музыка, она… влияет. Она для меня навсегда Тальянкой и останется. — Вот вам и песни военных лет… — невпопад закончил Осаму, мало-мальски придя в себя. — Можем повторить… Мария накинула на себя короткую дублёнку, натянула капюшон и отвесила Осаму подзатыльник. — Идём. Только, прошу, умник, не переборщи. Иначе врежу. Дазай, как оказалось, продумал всё, кроме того, как за полночь добраться на другой конец города. Мария обозвала его идиотом и взяла такси. Осаму действительно почувствовал себя таковым, потому что понял, что мог сделать это, сойдя на первой попавшейся станции по дороге в областную глубинку. И гарантированно успеть. Ночью старая пятиэтажка выглядела просто-напросто жутко, со стороны находившегося рядом частного сектора доносился громовой лай собак. — Проблема номер два, умник, попади в подъезд, — съязвила Мария, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. — Или что, к любимым женщинам в окна полезем? Как малолетка себя ведёт, Иронию Судьбы цитирует, а вроде великовозрастная дама. — Ох нет, Вы забыли, я же гениальный сын академиков, — усмехнулся Дазай. — М, интересно будет посмотреть, что же ты сделаешь, может… — начала Мария, но её перебил писк домофона. — Ты что, дверь взломал? — Нет, украл ключи. Давно ещё. Осаму не расслышал, но Мария Миронова, кажется, тихо и грязно ругнулась в его адрес, заходя в подъезд. Они поднялись на нужный этаж и долго стояли у двери. Осаму всё порывался начать безостановочно жать на звонок, но Мария постоянно оттаскивала его за шкирку и, глубоко дыша, смотрела на тяжёлую дверь. — Мы простоим тут ещё восемнадцать лет, Мария Дмитриевна? — грозно прошептал Осаму. — Заткнись, — шикнула Мария и нажала на звонок. Робко. Один раз. Осаму звучно выдохнул и потянул вперёд долговязую руку, но женщина ударила по ней. — А если этот её японец откроет? — Насколько я понимаю, он о Вас знает, разве нет? — Да не в этом дело, мне пятнадцати лет колонии уже хватило. — Так, — неприлично громко для часу ночи сказал Осаму, схватил женщину за предплечье и оттащил от двери. — Я, — продолжил он, ткнув пальцем в грудь. — Я начинаю, вы включаетесь. Он несколько раз подряд нажал на звонок. — Правильно, — пробурчала она. — Цирк же твой. — Позвольте, это не цирк, — уточнил Дазай и снова позвонил три раза подряд. — Цирк здесь устраиваете только Вы, у меня пьеса, а Вы — в главной роли. — А, ишь какой умный, разболтался! — Ой, — отмахнулся Осаму. — Сам ты ой, — огрызнулся Мария. И тут открылась дверь. Дазай резко изменился в лице, а Мария отшатнулась на пару шагов назад и вправо, вверх по лестнице. — А… — только и выдавила из себя Наталья Ростова, поплотнее запахивая фланелевый халат. — Осаму, верно? Вы время видели? — Моя мать доктор медицинских наук, — быстро сказал Дазай. — А… — протянула Наталья Андреевна, поведя бровью. — Я рада за неё, но Вы время видели? — Она рассказала мне, что у моего дорогого одноклассника некоторые проблемы со здоровьем, потому что подрабатывает в местной больнице врачом, потому что с её уровнем здесь больше негде подрабатывать! — выпалил Дазай и только закончив понял: как же громко, как же глупо! Он покосился на Марию. Та стояла, приложившись лбом к стене, и что-то бормотала себе под нос. — Ты пьян? — устало уточнила Наталья Андреевна, как бы ненароком отодвигая левую ногу чуть назад, вглубь квартиры. — Я хочу поговорить о Чуе, — собравшись с духом сказал Осаму. — Доброй ночи, — ответила Наталья Андреевна и резко закрыла дверь. — Стойте, стойте! — закричал Дазай и судорожно забарабанил кулаками в дверь. — Мария Миронова! Маруся! Это имя Вам о чём-то да говорит! Я… Я сломаю Вашу жизнь, слышите! Мария, ругнувшись, пробежала пару пролётов вверх, перескакивая через ступеньку. Дверь снова открылась. Наталья Андреевна вышла на лестничную клетку и тихо закрыла квартиру. — Что, извини? — шёпотом спросила она. — Помните, я брал у Вас интервью? — Допустим. — Допустим, что я умнее, чем Вы думали. Хотите услышать историю? — Не очень. — А я советовал бы послушать, иначе скоро Вы её где-нибудь прочитаете, госпожа депутат, — холодно ответил Дазай, и женщина поменялась в лице. Осаму словно вынырнул из чёрных вод и снова стал собой, превосходяще улыбнулся и начал: — Когда-то давно, когда только-только развалился советский союз, что понятно по Вашему возрасту, жила была девочка, которая любила девочек, что понятно по… — Что тебе надо? — тут же перебила его Наталья Андреевна, нервно теребя выбившуюся рыжую прядь. Чудеса, прямо как сын. Даже завораживает. — Нет! — возразил Осаму. — Вы выслушаете всю историю так, как хочу я. Или вы думаете, что литературную статью в интернете и газетах прочитает меньше людей? У меня достаточно денег и мозгов, чтобы протолкнуть это как нужно! — Так, — выдохнула она, сжав руки в кулак, — Ладно, сказочник, выкладывай. Ох, такая настоящая, никакой напускной спеси! Только плохо скрываемый ужас, прелесть! — Но, вот незадача, в роду этой девочки были очень высокие и очень православные дворяне, что понятно, если немного покопаться в архивах, зная, что ищешь. Мальчик, который это узнал, к счастью, на домашнем обучении и имеет достаточно возможностей и времени для такой исторической научной работы. После государственного переворота эти люди больше не могли поддерживать прежний уровень жизни, ведь были лишены всего и сосланы в Сибирь, это понятно по тому, где сейчас живёт девочка и, опять же, по архивам, которые, кстати, у меня сохранились. Только, вот забавно, — замашки-то остались, и замашки эти, в атмосфере извечной тайны, передавали уже детям, и детям детей… Однажды у них родился сын — отец девочки, который вполне мог бы быть гордым графом Ростовым, только вот со временем не повезло. Сынок был достаточно внушаемый, да ещё и с некоторыми психическими отклонениями, что тоже прекрасно ищется, я ведь начал с того, что моя мать — доктор медицинских наук, верно? Он взял в себе в жёны девушку из подобной семьи, слабую, без образования, послушную и кроткую, вот прям не под стать советской даме! Кстати, если поискать, то информации о том, что она закончила больше восьми классов, нигде не будет. Бедная мама девочки была полностью беззащитная и перед мужем, и перед социумом. Осаму понимал, что его глаза прямо-таки блестят, а руки несутся в пляс, в то время как женщина перед ним замерла, словно столб, но ничего поделать с этим не мог, да и не хотел. Он убил добрый месяц на эту речь, он пожертвовал своей подготовкой к последнему заключительному этапу ради этой речи, в конце-то концов. Это ради Чуи, в конце-то концов. — Что любят патриархальные православные семьи в дочерях? — продолжил он, после тактической паузы, которую Наталья Андреевна послушно простояла молча. — Верно, продолжение рода, чистоту, прочую моральную мишуру и здорового рода относительно времени амбиции. В девочке ничего этого не было, поэтому родители любили её к этому приучать, пусть и не смогли отговорить от старших классов. Девочка, правда, поступила в прекрасную гимназию с формой и уставом, но, судьба наверное, девочка, которую она любила, тоже поступила в эту гимназию. Скажу по секрету, мальчик, который всё это нарыл, когда-то писал там сочинение на конкурс и втёрся в доверие к директору. — Да мальчик у нас вообще звезда, — сквозь зубы процедила Наталья Андреевна, но с места не двинулась. — Спасибо-спасибо, но главный сюрприз ещё впереди! — рассмеялся Дазай, в ответ на что Наталья Андреевна прикрыла глаза и глубоко вдохнула — Эта история началась осенью и закончилась весной. С вокального фестиваля, где выступал образцовый хор, предполагаю. Октябрь месяц, просто красота. Девочка встречает воистину литературную героиню — Машу Миронову из параллельного класса, они поют песни военных лет и дают себе военные прозвища, потому что одна хочет стать военным медиком, а другая заниматься внутренними делами. Тальянка и Маруся, да? Красивый дуэт. Не хотели бы снова спеть вместе? — Я… — выдохнула Наталья Андреевна. — Осаму, какого чёрта и что тебе нужно? — Хочу вас послушать, Тальяночка, — невинно улыбнулся Дазай и тихо позвал. — Марусенька! Наталья Андреевна схватилась за голову и с тихим стоном медленно сползла по оштукатуренной стене. Мария на дрожащих ногах спустилась вниз и опустилась напротив неё на корточки. — Уйди, я не открою глаза, — отрезала Наталья. — Ладно, — коротко ответила Мария и пересела поудобнее. — Ну, и ушей тогда не закроете, верно? — сказал Осаму и уселся на перила, даже не стесняясь того, что занимается самолюбованием. — Итак, как же получилось, что такой прекрасный дуэт не виделся восемнадцать лет? — Осаму, заткнись, пожалуйста, — проворчала Мария. — Ты невыносимый придурок. Осаму, как и полагается невыносимому придурку, слова женщины проигнорировал. — Маруся, видимо, стесняется того, что было дальше, но дальше ведь интересно! Зря стесняетесь! К сожалению, год их прекрасных взаимодействий я пересказать не могу, тогда ещё не было такой распространённой системы видеонаблюдения, а то я бы… Наталья Андреевна тихо простонала, так и не поднимая головы с колен, но Дазаю было хоть бы хны. — …Под конец года запахло свободой, наши Песни военных лет решили сбежать в город на Неве, даже билеты купили, которые этот мальчик и нашёл в старых базах, потому что его отец-физик когда-то помогал начальнику вокзала в столице. Да вот только свобода чревата потерей осторожности, и дальше случился локальный апокалипсис, который мне известен только из материалов дела о двойном убийстве, которое один прокурор очень хорошо запрятала куда подальше, но мальчик… Наталья Андреевна наконец-то оторвала взбешенное лицо от ладоней. Прямо как у Чуи на апелляции, какая прелесть, обворожительно! — Ради всего святого, это-то ты как нашёл?! — Вы сами мне рассказали, я же вначале сказал про интервью. Вы вот не слушали, что я в начале говорил, а я важные вещи говорил! — Каким образом? — устало спросила женщина, прижимая ноги поближе к груди — подальше от Марии. — Я спросил Вас про родителей, Вы ответили, что они мертвы, а такого холодного ответа я давно не слышал. Оймякон, Ками-сама, Оймякон! Чуя когда-то рассказывал мне, что они умерли в один день, а я с такой страстью выискивал зацепки в этом деле, что не мог тут не копнуть. Отрыл труп! — Осаму, — рыкнула Мария. — Я что говорила про перегибание? — Да бейте, а я продолжу! Мария дала ему подзатыльник, Осаму пробежал чуть дальше по лестнице, скатился по перилам и действительно продолжил под недовольный лепет Марии: бесполезно, ему что в лоб, что по лбу, если сейчас его прогнать, он начнёт орать под окнами. То ли она пыталась ободрить Наталью, то ли просто была ворчливой тёткой. — Родители поймали девочек за «чаепитием» на квартире, после одного из выпускных экзаменов. Тальянке тогда даже семнадцати не было, Марусе пришлось слинять в окно, благо, первый этаж. Точнее, она бы не слиняла, да вот только Тальянка её выгнала. Больше бедную дворянскую девочку никто не видел. Месяц, два, почти год… Маруся поступила куда хотела и уехала, но одна, а когда вернулась на каникулы после первой сессии, набралась смелости и пошла разбираться. Она увидела девочку женатой и, что главное, беременной, мальчик это узнал… — Дазай, остановись и позволь мне продолжить, — перебила его Мария. — В твоём стиле, но без этих твоих «мальчик узнал», тут это неуместно… Маруся подбежала к ней на улице и спросила, что происходит, потому что почувствовала себя преданной и грязной. Мария перевела взгляд на Наталью, которая безразлично пялилась на соседскую дверь, приоткрыв рот. — Но девочка уже не была той, кого Маруся когда-то любила больше себя. Надменная, холодная, с пустым взглядом и ядом в каждом слове, будто бы её душу вывернули наизнанку. Маруся трясла её за плечи, умоляя поехать с ней, клялась, что примет этого ребёнка, как своего, но в ответ получила только пощёчину. Тогда из подъезда появилось это замечательно существо. Японец из театральной труппы, которую режиссировал твой, Наташа, ныне покойный отец. О, конечно я его узнала, сколько раз я приходила в гости, готовиться к экзаменам, а он мило пил чай с твоим батюшкой. Сколько ему там было? Под тридцать, да? Всё никак не мог обосноваться в России? Сколько раз ты жаловалась, что он к тебе навязчиво сватается, а родители кривят лица, мол, нельзя портить кровь? Оказалось, что очень даже можно, если стоит выбор, между мной и этим Накахарой. А ещё можно насильно заставить дочь родить раннего ребёнка, только бы она встала на путь истинный. А ещё можно привязать дочь к стулу и вызвать священника, который будет каждый день читать молитвы по пять часов, а потом посоветует холод, чтобы остудить греховный пыл. Осаму рассказал, что ты считаешь примерно так же, потому что опасаешься за свою честь… Дазай быстро остановил её, потому что искренне считал, что эта часть принадлежит ему и только ему. И рассказывать он её будет без веселья, твёрдым железным голосом, таким, каким поражал комиссию на устных турах и зачитывал экспрессивные стихи. — А потом Маруся убила этих людей, одного за другим. Выкрала к майским праздникам табельное оружие, ворвалась в эту самую квартиру посреди ночи и расстреляла тремя выстрелами в голову каждому, предварительно заставив рассказать всё, мальчик прав? — Прав, — кивнула Мария. Несколько минут они сидели тихо, пока Наталья Андреевна не подала голос. — Это всё великолепно, если это всплывёт, всё будет конечно, я бы попросила… — О, вместе с этим всплывёт вся подноготная уже Ваших методов воспитания, вместе с некоторыми медицинскими доказательствами, показаниями меня, Вашего почти совершеннолетнего сына и Марии Дмитриевны. — Господи, парень, что у тебя в голове… А ты не думал, что я не хочу, чтобы он повторил мои ошибки, поэтому и воспитываю чуть жёстче, мало ли, что он там приукрашивает?.. Я хочу его исправить. — Наталья Андреевна, все Ваши ошибки совершили Ваши родители. Да и есть ли Вам на самом деле до него дело, или мне показалось, что Вы думаете только о себе? Наталья Ростова вскочила на ноги, в два шага подошла к Осаму и схватила того за ворот. — Сам же сейчас всё расписал! Подумай толком, может ли он мне быть нужен, если меня к этому вообще принудили, может ли он быть нужен моему мужу, если ему нужна была постоянная прописка и статусная жена, но никак не ребёнок? Есть ли у него ещё хоть один родственник? Какое тебе дело, что делаю я? Кроме меня он априори никому и ни в каком виде не сдался, никто его не любит и не сможет полюбить! — Я, — коротко ответил Осаму и брезгливо отодвинул от себя опешившую женщину. — Стой, что? — И я, кстати, уже год не учусь в его школе, и год не живу в этом городе. Но Вам настолько не интересно, что Вы легко поверили, что я староста. Наталья Андреевна с минуту походила по лестничной клетке назад-вперёд, а Мария Миронова безотрывно за ней наблюдала. — Если бы он не привёл тебя, я бы посредине речей подумала, что он блефует, — наконец сказала Наталья, впервые обратившись к Марии напрямую. Мария лишь пожала плечами и утёрла промокшие глаза рукавом кофты. — Вы его больше и пальцем не тронете, понятно? — железно сказал Осаму. — Я не донёс на Вас после прошлого визита исключительно потому, что не хотел портить Чуе последний олимпиадный год судебными тяжбами. — Ты уже понял, что я согласна на всё, чтобы ты не доламывал мою жизнь? — Конечно, — улыбнулся Осаму. — И, кстати, Чуя об этом ни-че-го знать не должен, уяснили? — А то что, застрелишь меня на День Победы? — А то на День Победы Вас уже здесь не будет. Наталья Ростова обняла себя и сдержано кивнула. Рыжая коса давно превратилась в форменный беспорядок. Что ж. Более чем понятно. — С Вами приятно иметь дело, — почти пропел Осаму и протянул ей руку. Ей пришлось пожать. Мария поднялась с полу, подошла ближе к Наталье. Какая, всё-таки, высокая женщина, на голову выше госпожи Ростовой. — Вот тебя и настигла цикличность вселенной. Всю ту зиму я тебе о ней говорила, ты не верила, а теперь смотри-ка, до самых кончиков. Осаму потихоньку спускался по лестнице, задом, чтобы подольше понаблюдать финальный акт спектакля, но не помешать ему. Наталья Ростова ни в коем случае не заслуживает счастья, но, справедливости ради, она на него никогда не решится. Не теперь. Она только изведёт себя и, кто знает, может быть полезет в петлю? Какая красота! — Что мне твоя цикличность, что-то хорошее принесла? — Это с какой стороны цикл замкнуть, если с меня, то, по крайней мере, твоему ребёнку может и принесёт. А если с твоих родителей… Тогда этот цикл ты создала сама. — Какой ещё цикл, что ты несёшь, в новых кругах своих набралась? — Эх, Тальянка, этот цикл называется «забыть о человечности». — Подожди… — остановила её Наталья, подняв руку. — Четвёртая городская больница и уходи, пожалуйста! — крикнула она вниз. — Да я знаю, это же я скорую вызвал! — крикнул в ответ Дазай и постарался как можно более натуральнее изобразить звук ходьбы. — Пронырливая бестолочь, — тихо ругнулась Наталья. — Я лучше пойду за этой пронырливой бестолочью. Спасибо, что дала себя увидеть, спустя столько лет, будь счастлива и дальше. Дазай уже слышал приближающиеся шаги, как вдруг их остановил неуверенный нервный крик: — Ты действительно думаешь, что я счастлива? Осаму быстро застегнул пальто и выбежал из подъезда. Это его уже не касается. Нет, это не может закончится хорошо. Может, они совершат двойное самоубийство? Красота! Так он и будет думать, а там уже катись оно лесами. Ночь больше не пахла дымом. Тихо падал снег. Дазай отошёл от дома на пару десятков шагов, грохнулся в сугроб, раскинул руки и протянул: вот вам и бестолочь!