Моё сердце занято мной.

— вечером хочется, чтобы кто-нибудь был рядом, правда? — вечером, да… когда наступает темнота… странная это вещь. эрих мария ремарк «три товарища», (1936)                            Как и после любой вылазки за стены, понемногу всё уладилось. До середины недели всё в Корпусе шло как обычно, только вот все теперь ходили с опустошёнными глазами, а некоторые и с перевязанными бинтами телами.       Неспокойно было только с двумя солдатами. После экспедиции они оба впали в огромное горе, но всеми силами старались выбраться из него, опираясь на друг друга. С мыслью о том, что их друзей уже не будет рядом с ними, они свыклись и привыкли к такой холодной пустоте. Они свыклись, что Фарлан и Изабель больше не смогут вздохнуть чистого воздуха, бегать по зеленой траве и проводить вместе дни и ночи; Мэри никак не могла понять, как так могло всё быстро произойти, только недавно они все были вместе, а сейчас с ней остался только один Леви.       Тем темным вечером, когда все прибыли с экспедиции, у Мэри поднялся жар, и затем она всю последующую неделю пролежала в гриппе у себя в комнате. *flashback* — Я не смог…       Она смотрела в глаза напротив и сдерживала слезы. Кажется, они просидели так всю последующую ночь. Он рассказал, как все произошло и как он не успел спасти их. Он видел, как титан откусывает одну половину тела Фарлана и выбрасывает вторую на землю. Он видел, как на холодной, мокрой земле лежала оторванная голова Изабель, а в глазах её был нарисован неописуемый страх. Он ненавидел себя, ненавидит и до сих пор, будет ненавидеть и дальше. — Я бросил их, Мэри. Не успел. — Он казался спокойным со стороны, рассказывая весь этот ужас, но девушка знала, как тяжело ему даются эти слова. Мэри закрыла себе рот руками, сдерживая подступавшие эмоции. — Я был в ярости, искромсал титана по частям, чтобы после него ничего не осталось. Я так и простоял бы там над головой Изабель, пока меня не отвлек голос Смита. — Эрвина? — от одного только произнесенного имени, еще и от Билибин, ему хотелось вывернуть все из себя наружу. — Он с самого начала всё знал! Он знал, что мы здесь только из-за него! — Леви, если бы не он, вы бы и не очутились здесь. — Ты защищаешь его? — Я знала, как вы здесь оказались, и документ, за которым вы пришли, видела в живую. — Почему? — Я не хотела вам навредить… Весь этот план должен был закончиться не так, Леви, — она опустила голову и чувствовала себя ещё ужасней. Было стыдно. Страшно. Невыносимо. — Я не понимаю…и никогда не пойму. Даже если верю в собственные силы. Даже если я верю в решения своих друзей. В конце никого. Но, видимо, Эрвин видел то, что я не способен разглядеть. Я продолжу службу в Разведке…       Сказанные слова поразили девушку, но дали некую надежду на хорошее будущее. — Я надеюсь, ты будешь здесь… — Леви увидел перед собой опущенную голову Билибин и аккуратно поднял её, взяв за подбородок и направив взгляд на себя, — ты же помнишь мои слова? Я обещал найти тебя. Сейчас я не намерен отпускать тебя, как сделал это в прошлый раз. Пусть сейчас нет рядом Фарлана и Изабель, жизнь не заканчивается на этом, я же прав? — Прав, — она уже давно не сдерживает слезы, — ты прав, Леви.       Девушка только перехватила его руку и взяла в свои, поцеловав израненную ладонь. Ей хотелось верить в наступающее спокойное будущее. Всё должно быть хорошо, им оставалось только верить и бороться. *end flashback*       Мэри не спеша приоткрыла правый глаз, который тут же был ослеплен дневным светом, а затем левый. Она увидела, как Леви стоит у окна, смотрит поверх двора на стены супротивного дома и не знает, что делать.       Вновь и вновь он вспоминал, как она лежала на кровати; она не вызывала в памяти никого из его прошлой жизни и не была похожа ни на одну девушку, которых он повидал предостаточно. Она была такой отличной от всех, что завораживало. Это был ребенок, которого он вынул из корзинки и отпустил на берег. Она уснула. Он наклонился к ней. Её горячее дыхание участилось, раздался слабенький стон. Он прижался лицом к ней и стал шептать ей в сон утешные слова. Вскоре он заметил, что её дыхание успокаивается, а лицо невольно приподнимается к нему. Он слышал из её рта нежное благоухание жара и вдыхал его, словно хотел наполниться доверчивостью её тела. И вдруг он представил, что она уже много лет рядом с ним и что она умирает. Им сразу же овладело отчетливое ощущение, что смерти её он не вынесет. Ляжет возле и захочет умереть вместе с нею. Представив этот воображаемый образ, он зарылся лицом в подушку рядом с её головой и оставался так долгое время.       Теперь он стоял у окна и воскрешал в памяти ту минуту. Что это могло быть? Ощущение, что он хочет умереть возле неё было явно преувеличением: он знал её не так много, но знал о ней предостаточно. Уж не истерия ли это человека, осознавшего свою неспособность к любви и потому разыгравшего перед самим собой это чувство? Он смотрел поверх двора на грязные стены и понимал, что так до конца и не знает, была ли это истерия или влюбленность.       И ему было не по себе, что в таком положении, когда настоящий мужчина сумел бы не мешкая действовать, он колеблется и лишает самые прекрасные мгновения в жизни их значения. Он злился на себя, но потом вдруг его осенило, что не знать, чего он хочет, вполне, по сути, естественно.       Мы никогда не можем знать, чего мы должны хотеть, ибо проживаем одну — единственную жизнь и не можем ни сравнить её со своими предыдущими жизнями, ни исправить её в жизнях последующих.       Нет никакой возможности проверить, какое решение лучше, ибо нет никакого сравнения. Мы проживаем всё разом, впервые и без подготовки. Как если бы актер в баре играл свою роль в поставленном спектакле без всякой репетиции. Но чего стоит жизнь, если первая же её репетиция есть уже сама жизнь? Вот почему жизнь всегда подобна наброску. Но и «набросок» не точное слово, поскольку набросок всегда начертание чего-то, подготовка к той или иной картине, тогда как набросок, каким является наша жизнь, — набросок к ничему, начертание, так и не воплощенное в картину.       «Единожды — все равно что никогда», повторяет Леви у себя в голове. Если нам суждено проживать одну-единственную жизнь — это значит, мы не жили вовсе. — Леви?       Родной голос послышался сзади, и он повернулся на его обладателя. Перед ним была картина, будто написанная самыми дорогими кистями и красками. Она лежала, укутанная в покрывало, волосы её были растрепаны, лицо слегка опухло из-за простуды и долгого сна. Удивительно, но это очаровывало. — Тебе лучше? — он подошел ближе и, не спрашивая, приложил свою холодную ладонь к ее лбу. Жара не было. — Намного, — она сделала попытку встать, но получились только неловкие движения из стороны в сторону. Леви поднял ту за плечи и помог сесть.       «Заходила недавно девушка в больших очках и передала тебе какие-то лекарства», предупредил тот, а Мэри тихо рассмеялась на это. — Это была Ханджи, — она перевела свой взгляд на лекарства, что были обвернуты в клочок ткани. — Могу вас познакомить. — Я перебросился с ней пару словами. — Странная, да? — Да. — Она моя подруга, не называй ее странной передо мной, а особенно перед ней, — Мэри пальцем тыкнула в Леви, злобно предупреждая. Но это у нее плохо вышло; сонная злая Мэри заставила парня только слегка посмеяться над ней. ***       По причинам, непостижимым для самых дальновидных пророков округа, в тот год после осени настала зима. Две недели стояли такие холода, каких, сказал сам Шадис, не было очень давно. Мистер Брайсон, местный лечащий врач, сказал — когда дети не слушаются родителей, курят и дерутся, тогда погода портится; видимо на Мэри и Леви, также на Фарлане, лежала тяжкая вина — они способны были сбивать природу с толку и этим доставляли неприятности всем жителям стен, дурачась и ругаясь глубоко под землей ещё в детском возрасте.       Мистер Брайсон был умным стариком, лет ему было под шестьдесят, а работает в Разведкорпусе с тридцати лет, а может и раньше. В тот момент, когда Мэри появилась в Разведке, скорее всего, это был самый первый человек, с кем она заговорила. Он первый поведал ей о том, что такое легион, как устроены местные отряды и чем они занимаются, но самое главное для девушки было то, что Брайсон, каким-то волшебным образом, распознал у неё начинающуюся болезнь, свойственной для жителей подземелья, — это атопический дерматит, протекающая вместе с сухой кожей, частыми обострениями болезней на фоне стрессов и быстрой смены места проживания, что также приводит к сбоям в работе гормональной системы. Он часто встречался с девушкой, чтобы дать ей нужные лекарства, мази и лечебные растворы и помочь с поступающей болезнью. Билибин никогда не забудет его добрые слова и глубоко проницающие глаза, что распознали её секрет: она не здешняя и поверхность пошла ей в первые дни не на пользу.       В ту зиму, на утро Мэри проснулась, поглядела в окно и чуть не умерла от страха. Девушка была готова ко всему, но не к светлой, белой вате за окном, что заполонила всё во дворе. Она так завизжала, что из соседней комнаты прибежала Ханджи, которая только пришла из душевой, с намыленной щекой. — Конец света! Ханджи, что делать?!       Девушка потащила Зое к окну. — Это не конец света, — сказала Ханджи. — Это идет снег.       Мэри спросила, долго ли так будет. Девушка никогда не видела снега и только сейчас увидела, как он выглядит. Ханджи уверила — она знает про снег не больше неё. — Но думаю, если он будет такой мокрый, как сейчас, он превратится в дождь.       Когда все завтракали, то в зал зашёл Шадис и объявил, что сегодня никаких тренировок не будет. — Поскольку в округе снега не было аж с моего детского возраста, в Корпусе тренировок сегодня не будет, — заявил тот и поспешил удалиться, чтобы скорей насладиться сегодняшним снежным днем.       Когда Эрвин велел Билибин успокоиться и смотреть не в окно, а в свою тарелку, она спросила: — А как лепить снеговика? — Понятия не имею, — сказал Смит. — Мне жаль тебя огорчать, но, боюсь, снега не хватит даже на порядочный снежный ком.       Напротив девушки сидел Леви и пил горячий чай, редко устремляя свой взгляд на окна. Он тоже никогда не видел снега, но знал, что он из себя представлял и всегда надеялся увидеть его и прикоснуться. В столовую вошла Ханджи и сказала — вроде не тает. Мэри встала со своего места, за весь завтрак попробовала она только одну ложку каши и допила чай. Она выбежала во двор — он был покрыт тонким слоем мокрого снега. — Не надо по нему ходить, — сказал Леви, который в ту минуту пошел за девушкой, — от этого он пропадает.       Мэри оглянулась — там, где они прошли, оставались талые следы. Леви сказал, надо подождать, пускай снегу нападет побольше, они его весь соберут и слепят снеговика, если девушка так сильно хочет этого. Мэри подставила язык под пушистые хлопья. Они обжигали. — Леви, снег горячий! — Нет, он такой холодный, что жжется. Не ешь его, не трать зря. Пускай падает. — Я хочу по нему походить!       Мэри решила пойти на задний двор к мистеру Брайсону, который точно не выйдет сегодня на улицу, ведь боится заболеть. И Билибин побежала по двору. Леви старался попадать след в след. На тротуаре напротив двора Брайсона к ним подошла Ханджи. Лицо у нее было розовое, очки запотели и были покрыты снежинками, которые быстро таяли. — Кажется, погода и вправду способна меняться, а все из-за непослушных детей. В стенах снега не было с незапамятных времен.       Девушка подумала — что ж, если снег послан нам в наказание, пожалуй, стоит грешить. Она не задумывалась, откуда только мистер Брайсон взял небылицу о непослушных детях. — Мэри Билибин! — Мэри, тебя Брайсон зовет, — Зое слегка толкнула подругу в плечо и указала на окно, из которого торчала голова старика, укутанная в плед. — Держитесь посреди двора! У веранды снегом засыпало левкои, смотрите не наступите на них! — Не наступим! — отозвалась Мэри. — А красиво, правда, мистер Брайсон? — Да провались она, эта красота! Если ночью будет мороз, пропал мой женьшень!       Как-то Брайсон назвал это растение — корнем жизни. После очередного горького раствора он рассказывал, что женьшень был колдуном, превратившимся по своей воле в растение, чтобы спрятаться от преследователей. Кстати, опираясь на эту историю, объясняют необычный вид корня женьшеня, напоминающий человеческое тело. Он называет женьшень царем растений, и не просто так. «В старые времена доступ к этому растению был только у людей «голубых» кровей, ведь корень женьшеня полностью удалял токсины и яд из организма, помогал значительно продлить жизнь». Женьшень способен активизировать все процессы в организме, именно по этой причине чрезмерно увлекаться им многие врачи не советовали. «Стыдно лечащему врачу не иметь женьшень», — произнес Брайсон и передал теплый зеленый чай в руки Мэри.       Ханджи наклонилась над какими-то кустиками и окутывала их пустыми мешками. Мэри спросила для чего это. — Чтоб они не озябли, — сказала Зое, — если ночью будет мороз, цветы замерзнут, — вот я их и укрываю. — Мистер Брайсон… — девушка неуверенно подошла к окну и заглянула в него. — Да, Мэри? — Можно мы одолжим у вас снега? — О господи, да берите весь! Там под крыльцом есть старая корзинка из-под персиков, наберите в неё и тащите, — тут Ханджи прищурилась, — Билибин, а что ты собираешься делать с моим снегом? — Вот увидите, — сказала та, и они перетащили со двора старика столько снегу, сколько могли. Это была очень мокрая и слякотная работа, Леви начал жалеть о том, что согласился на всё это, хотя его никто и не спрашивал. — А дальше что, Мэри? — спросила Ханджи. — Вот увидишь, — сказала она, — берите корзину и тащите с заднего двора в палисадник весь снег, сколько соберёте. Зря не топчите, ступайте по своим следам. — У нас будет маленький снеговичонок? — Нет, настоящий большой снеговик.       Мэри побежала доставать мотыгу и начала быстро-быстро рыть землю за поленницей, за что она точно получит пару, а может и больше, грозных комментариев от Эрвина, если не от Шадиса, а затем и от мистера Брайсона. Потом сбегала в дом, принесла бельевую корзину, насыпала в неё доверху земли и поволокла в палисадник.       Когда они натащили туда пять корзин земли и две корзины снега, Мэри сказала — можно начинать. — Грязь получается, — заявил Леви, смотря на лепящую из земли ком, а на нем второй, Мэри. — Это сейчас грязь, а после будет хорошо, — ответила Мэри. — Мэри, а разве бывают снеговики черными? — спросила Ханджи, помогая рядом. У них уже получилось туловище. — Потом он не будет черный, — буркнула Мэри.       Она принесла из-за двора мистера Брайсона персиковых прутьев, сплела из них несколько штук и согнула — получились кости, их надо было облепить еще глиной. — Леви, это миссис Дуглас, — сказала Мэри и рассмеялась, — сама толстая, а ручки тоненькие. — Сейчас сделаю потолще, — Леви облил грязевика водой и прибавил еще земли. Посмотрел, подумал и слепил толстый живот, выпирающий ниже пояса. Потом посмотрел на Мэри, глаза у него блестели, — теперь похожа, верно?       Потом они вместе набрали в горсть снега и налепили сверху. Ханджи они позволили лепить только на спину, а всё, что будет на виду, делали сами. Всё-таки работа грязная, но должна оставаться чистой и сделанной на все сто и один процент. Понемногу миссис Дуглас побелела.       Мэри воткнула ей сучки на место глаз, носа, рта и пуговиц, и миссис Дуглас стала сердитой, как раньше. Они отступили на шаг и оглядели свое творение. — Прямо как живая! — сказала Мэри. — До чего похожа, Леви! — Неплохо, — сказал парень.       Ханджи в это время так и стояла рядом с ними, наблюдала и удивлялась. Ей было всё равно на то, кто такая миссис Дуглас, хотя спросит о ней потом у самой Мэри. Ей было не все равно смотреть на то, как Леви буквально менялся на глазах рядом с её подругой. Такой неразговорчивый, серьезный и хмурый парень вдруг заговорил, начал марать свои руки в земле, забыв про свои правила чистоты, а лицо было расслабленным и спокойным. Она вспомнила про разговор с Билибин, который произошел вечером на заднем дворе перед отправкой девушки в подземный город. Тогда она узнала новую сторону Мэри, тогда она узнала о такой её мягкой и влюбчивой стороне. «Так это он?» — подумалось Зое.       Мэри пришло в голову позвать мистера Брайсона и сказать, что у них для него сюрприз. Он пришел и, видно, удивился, что они всю землю из-за дома перетащили в палисадник, но сказал — они отлично поработали! — Я не совсем понимал, из чего ты его вылепишь, — сказал он, — но впредь я могу за тебя даже не волноваться, ты всегда что-нибудь да придумаешь, хоть тебе скоро стукнет двадцать лет.       Мэри даже удивилась от такой похвалы, но Брайсон отошел на шаг и насторожился. Он разглядывал снеговика. Весело улыбнулся, потом засмеялся. — Из тебя не солдат должен был получиться, а может даже — художник-портретист. Но сейчас тебя, пожалуй, можно судить за публичное оскорбление, явно ты кого-то да изобразила в этом снеговике.       Днем снег перестал, похолодало, и к ночи сбылись худшие предсказания мистера Брайсона: солдаты, не переставая, топили печи, а они все равно мёрзли. Вечером Эрвин сказал: плохо дело — и спросил Мэри, - может, ей лучше остаться ночевать у него, ведь в его комнате было гораздо теплей. Мэри обвела взглядом окна и высокие потолки, сказала — у нее в комнате всё же лучше. И Эрвин проводил её, отдав одно из теплых покрывал. — Какая забота, Эрвин, — она тепло улыбнулась ему и забрала из рук одеяло. — Спасибо. — Не заболей ещё раз.       Перед сном Мэри подбросила угля в печку у себя в комнате. Ей недавно сказали — сейчас шестнадцать градусов, за всю жизнь никто не запомнит такого холода, а их снеговик совсем заледенел. Девушка не была сильно обеспокоена таким холодом, в подземном городе бывало еще и хуже, еще холодней. Были времена, что затапливать печь было нечем и им приходилось греться около подожжённых свечей всем вместе.       Ей показалось, прошло совсем мало времени, и вдруг что-то прикасается к ней. Она проснулась и увидела поверх одеяла пальто, а подняв вверх голову, перед ней оказалась черная макушка. — Разве уже утро? — Я решил, тебе холодно.       Аккерман натянул свое пальто повыше. — Сперва надень своё пальто, замерзнешь, — она привстала и потянула пальто Леви, а тот только отошел дальше. — Леви, я под теплым одеялом, мне не о чем переживать, только о тебе в короткой рубашке.       Леви покачал головой и развернулся, направляясь к выходу. Билибин оставалось только поворчать себе под нос, встать с кровати и подбежать к парню, накидывая на него его же пальто. — Я не прощу, если ты уйдешь без него, — Мэри взглядом дала понять, что не оступится. Он знал, что спорить с ней бесполезно.       Девушка вдруг заметила, как на нее смотрели два больших блестящих глаза, что не сводили своего взгляда. Казалось, это бредущий сон, где они наконец смогли встретиться, а тех страшных событий будто и не было. За дверью мог стоять Фарлан и также ждать возвращения Леви, переживая за только что переболевшую подругу. Сейчас она держала того за рукав, как когда-то давно. Он смотрит в упор и успевает заменить на ней большую кофту, которая нечестно скрывала под собой красивое женское тело. Не смог устоять и положил свою голову ей на плечо, тихо вздыхая и умоляя свои внутренние порывы оставить его в покое. — Что же ты делаешь со мной? — произнесенные слова были похожи на вырванные строки из песни, по мелодии которой девушка сильно скучала. Сейчас между ними уже не было никаких преград, которые могли вести их глубоко в пропасть.       Он уже не вел себя как раньше, не скрывал себя перед ней. В глазах его блестел золотистый огонек, в которых ярким пламенем горела не позабывшаяся тоска и даже не равнодушие. Он давно признал свое поражение перед ней, признал в ней свою слабость.       Их уже ничего не останавливает, чтобы признаться в своих сокровенных чувствах, которые обитали в их потайных местах. — Помнишь, на собрании я отдал клятву защищать и, если понадобиться, отдать свое сердце во имя человечества, — девушка кивнула и насторожилась. — Только моё сердце давно принадлежит тебе, Мэри.       Этих слов было достаточно, чтобы зарыться носиком в его рубашку и пустить одну крохотную слезу. Она обхватила тело парня руками и крепко прижалась. Порой ей кажется, что он занял все свободное место в её больной психике. Ему казалось то же самое.       Подумаете, что это глупо — иметь такие чувства, пройдя вместе только маленькую часть жизни, имея общие воспоминание, но такие…живые, пропитанные теплом и тоской по старым временам и людям. Важно только одно, сейчас они есть у друг друга и им этого было предостаточно.       Леви сделал уверенные шаги, чтобы прописаться в её жизнь и никогда из нее не выходить. Он смотрит на неё сверху вниз, понимает насколько она идеально и хорошо подходит ему. Ему приходится свой взгляд на её личико перевести. На щеке он видит мокрую дорожку, которую он по собственнически утирает большим пальцем. Он старается сосредоточиться на её манящих голубых глазах, но и тут он поскальзывается на мокрых от дождя камнях, зависая на её округляющихся из-за слез губах, чей вкус ему хотелось бы испробовать до последней капли, запомнить на века и заявить всему миру, что всё это принадлежит только ему.       Мэри не знает, как ей реагировать на эту картину, принюхивается, пытается уловить запах перегара, но ничего не чувствует. Руки его обжигают, талия горит от его только что мимолетного прикосновения и она забывает, как дышать. Смотрит растеряно, но сама не боится, знает, что находится в крепких руках, которым можно довериться. Она выпускает с легких раскаленный воздух прямо в его приоткрытые уста, боится глаза на него поднять, но чувствует его взгляд, изучающий её черты лица, такие родные ему и никем неповторимые. Он с придыханием наблюдает, как реснички её дрожат, как вздымается грудь, как она тает в его руках и чуть ли не хнычет от того, как он прижимает к себе такое хрупкое, трясущееся то ли от холода, то ли из-за его рук тело. Леви выть готов от такой мягкости, ему претит её нерешительность рядом с ним, а эту сторону она всегда старается скрывать. Мэри не отталкивает его, давая полностью взять инициативу на себя, даёт понять, что вся его. — Скажи же что-нибудь… — шепчет в самые губы, почему-то не решаясь поцеловать. Она с замиранием сердца ждёт, смотрит в его открытые, припухлые губы, словно в бреду уже ощущает этот сладкий вкус, но он медлит, по струнам терпения играет мучительно. — Я так долго ждала тебя, — Мэри всю душу вкладывает в свои слова, а он ладонью своей к щеке её прикасается и вглядывается глубоко в глаза. Приближается ближе, всё так интимно и пронизывающе, что голова кругом начинает идти. — Отказывалась от воспоминаний о тебе, была такой глупой, но все равно ждала. Любила и ждала, — последние слова ей с трудом дались, на ногах уже тяжело было стоять, поэтому она держалась крепко за руки Аккермана. Она всем видом дает понять, что не осталось терпения ждать его поцелуя, ждать того, чтобы тот поскорей прижал её к себе так, чтобы ни миллиметра между ними не осталось. А Леви понимает, талию её сжимает, поднимая руки к белоснежной шее, наконец, целуя. Сминает уста медленно, жадно, чувствует такой приятный и сладкий вкус, слаще чем самый дорогой шоколад, и с ума сходит, рвано воздух носом втягивает и к ней ближе льнёт, прижимается, будто боится потерять, страшится того, что Мэри побоится, убежит и отстранится.       Мэри кружит ему голову одним касанием губ, сносит голову, когда холодные кончики пальцев касаются его тела, а такие глухие, тихие стоны и мычания сводят с ума. Билибин поднимает ладошки к голове парня и зарывается своими пальчиками в черных, вечно хорошо ухоженных волосах, оттягивая их, от чего Леви в дрожь бросает. Он перестает отдавать отчет в своих действиях, перестает верить в то, что такие желанные губы касаются его и принадлежат ему. Поэтому поцелуй не спеша начинает превращаться из нежного и чуткого в более пылкий и страстный.       Леви не думает, что слова о любви здесь уместны. Здесь творится намного больше, чем обычное слово «любовь». Он уверен, что чувства его намного крепче и ясней, чем изменчивое и не прочное это понятие. В голове сейчас слова еле связываются, он боится сказать не то и спугнуть, но тут слова и не нужны вовсе. Билибин так тосковала по нему, так хотела скорей увидеться с ним, что не замечает как жадно впивается в губы напротив, слегка оттягивая нижнюю губу, давая отдышаться.       Аккерман её приподнимает тут же за бедра и на кровать кладет, накрывая их теплым одеялом; всё же он вспомнил о том, что на улице дикий холод. Не разрывая поцелуя, умудряется порвать на себе рубашку и откинуть далеко за пределы постели. Ему всё еще сложно поверить, что перед ним его Мэри, та самая, родная и нежная, чье тепло так привычно и приятно; не верит, что её крохотного тела касается и каждый его сантиметр целует, шепча, словно в бреду, как тосковал и мечтал прикоснуться.       Он до конца своих дней готов ею жить, легкие только её ароматом пленительным заполнять и поцелуями хрупкими обожаемый стан покрывать, пока она дрожит под ним и извивается. Его умелые руки быстро избавляют Мэри от большой растянутой кофты, срывая за ней белье, абсолютно здесь ненужное, прижимается всем телом, сжимая до покраснения бедра. Он забывает о прелюдиях, забывает о том, что это может быть первый раз у девушки, из-за чего на следующее утро будет корить себя и извинятся. Леви смотрит на девушку и будто спрашивает разрешения в своих последующих действиях, на что получает скромный, такой неуверенный, положительный ответ. — Я буду аккуратен, — лишь шепчет он и медленно толкается со стоном хриплым, обжигая дыханием её покрасневшее ушко. Боль пронзила всё тело девушки, она не устояла и громко взвыла. Ощущение, будто ножом вспороли весь живот, но теплые спасательные поцелуи Леви отвлекали. Он старался отвлечь её от подступившей боли, не переставал целовать и обнимать руками.       Боль начала сменятся на более приятные ощущения. Она ноготками своими исследует его широкую и мускулистую спину, тянет сладкое «Леви», очаровательными стонами комнату заполняет. Он с уверенностью готов заявить, что так хорошо ему не будет ни с кем и никогда, он упивается ею, ему это всё неправдой кажется, молиться, лишь бы всё это не заканчивалось. Леви смотрит на ее приоткрытые губы, как она выгибается изящно; думается ему, как же она прекрасна и красива. Толчки его глубокие, резкие, но такие нежные, мягкие и чувственные, возвышают девушку до небес, доставляя высшее удовольствие. Леви больше не может сдерживаться, хрипит на ухо и повторяет, подобно молитве, как дорожит и никогда не отпустит. Его увитые венками руки на её теле так смотрятся правильно и красиво, что от одного вида Мэри плакать и сходить с ума хочется — сколько она об этом грезила, как мечтала коснуться любимого и подарить ему столько тепла и уюта, прижать к груди и не отпускать больше. Аккерман валится на её грудь, пытаясь восстановить сбитое на нет дыхание, с теплой улыбкой смотрит на нее, согревая в объятиях, таких им обоим необходимых. Чувство нереального спокойствия окутывает их тело, а Мэри впервые за долгое время засыпает легко и быстро, без всяких тревог и переживаний, чувствуя за спиной непривычное, но родное и любимое сопение.       За окном, как и говорила Ханджи, мокрый снег сменился на холодный дождь. Их снеговик станет ледышкой, а лекарственные растения, видимо, не смогут прожить до утра, что сильно расстроит мистера Брайсона. Были слышны звуки потрескавшихся бревен в печи и отдаленные разговоры за стенами. Мэри вдруг проснулась из-за поступившего холода. Она осмотрелась и поняла, что на ней лежит только половина одеяла, остальная была на Леви. Это только обрадовало и она не смогла удержаться от сонной улыбки. Мэри придвинулась к Аккерману, залезла к нему под одеяло и обхватила его тело, прижавшись настолько близко, насколько было возможно. Так спокойно и хорошо на душе было. Он будет здесь с ней всю ночь, и он будет здесь с ней утром, когда Мэри проснется.