Как путешествовать с Довакином и не умереть

— Нам надо, чтобы они не просто взбесились, нам надо, чтобы они вылезли наружу. Что ты предлагаешь? — Могу крикнуть… — И что? Дом снесешь своими воплями? Это мы уже проходили… — Кинуть им в окно что-то вонючее? — Что, твои портки, сэра? Для этого надо, во-первых, чтоб гады желтомордые окно открыли, во-вторых, чтобы тебя стража не грохнула, пока ты будешь замахиваться… — К стреле привязать! — И где ты спрячешься? До их окна попробуй дострели! Они там угнездились, как скальные наездники, и только орут и гадят листовками… Шёл второй час обсуждения, как выкурить талморцев из резиденции. Телдрин уже отчаялся, Хродольф — нализался, но решения не имелось. — У тебя, вроде, была лицензия коллегии Бардов… — подала голос Дженасса, всё это время чахшая в уголку в компании бутылки мацта. — А? — обернулся к ней Хродольф. — Спой им песню. Какую-нибудь похабную. — Имя женщины — коварство, — восхитился Телдрин. — Я не умею песен писать. И петь не умею, — насупился Довакин. — Тебе и не надо уметь. Чем хуже это будет, тем лучше. А слова напишет… Телд. Он у нас умелец. На все руки! — Брехня. Сущая брехня! — Пиши, — Хродольф шлёпнул перед наёмником листок бумаги, перо и полную до краёв кружку. — Не умею я в стихи, сэра… я наёмник, а не поэт… я отродясь этих виршей, кроме как про сиськи Дибеллы, не слыхивал и не читывал… — ПИШИ. Телдрин только вздохнул. Чему только не научишься в странствиях! Хотел бы он уметь изъясняться велеречиво, каким-нить там высоким слогом, чтобы бабы все падали к его ногам, стоит только рот раскрыть. Но увы, Телдрин ничего такого ни у кого перенять не успел, даром, что от нанимателей наслушался и магических словечек, и всяких терминов, и нуднятины вроде религиозных проповедей. Но… ради благого дела… Он поскрёб бородку, мохавк, попялился в потолок, вспомнил детство… и решительно застрочил. Несколькими часами позднее, успев проспаться, побриться и разжиться лютней, Хродольф притащился под окна господ талморцев, достать наружу и перерезать которых ему было столь необходимо. Прочистив глотку и пригладив волосы, Довакин долбанул пальцами по струнами и заревел, пугая зычным баритоном галок и редких прохожих: Я уже совсем не мальчик и умею хорошо: Нос задрать и всех эфемов* повергать в священный шок, Я уже совсем не мелкий чтобы псами их травить, Только мне не разрешают слово Талос говорить. Стало с дедушкою плохо, как обмолвился при нём, Обозвал меня бастардом и потом херак ремнём. А родители сказали: «Как же так, с каких же лет?» А родители сказали, что такого слова нет. В Тамриэле я прошлялся может год, а может два, Даже ноги загудели, заболела голова. Вижу чётко, вижу ясно, ну какой же тут секрет. Ведь такого не бывает — Талос есть, а слова нет. Долго думал и гадал я, может я херовый сын Ночь бессонную от страха проворочался один. А на утро я решился — мел у нордов попрошу, И на всех заборах дома «Тайбер Септим» напишу. А на утро я решился — мел у нордов попрошу, На заборах Алинора крупно «Талос» напишу! Какое-то время не происходило ничего, но потом снег вспорола первая стрела. Из открывшихся дверей повалили вооружённые меры в узнаваемой униформе. Хродольф отбросил лютню в одну сторону, кафтан — в другую, и, ухмыляясь, начал перекидываться в вервольфа. Телдрин, доставая мечи, только задумался — это сейчас был триумф или освистание? Но на прочие мысли времени уже не осталось. Пора было выполнять свою работу!