Как путешествовать с Довакином и не умереть

«Снежный Квартал» Виндхельма когда-то за короткое время сделался «Серым» — и он серый на самом деле. Припорошен пеплом сгоревших надежд, засыпан отбросами, замазан плохой известью, залатан, как рваные прокисшие одёжки. Серый — основной его цвет; им покрываются улицы, им перемазаны лица, он въедается в снег, в саму жизнь. Снег истоптан, замусорен, воняет прогорклым маслом, бедностью, безысходностью, отчаянием. Лица чумазы и испуганы — кто обрёк данмеров, гордых, воинственных, устрашавших целые страны, на подобную участь? Иные смеются: хороши были ваши ложные боги; иные сочувствуют — неужто не нашлось спасения? иные злорадствуют — поделом, длинноухие скоты, слишком уж задирали нос. Выходить за пределы квартала Тёмным не рекомендуется — разнесут свою неудачливость, как заразу, как мор, как чуму; дотронутся до белого, румяного, хрусткого северного счастья своей оставшейся, подёрнувшейся золой лавой — и будет ни то, ни сё, ни красок, ни цветов, сплошная прореха на жизни. Телдрин честно пытается что-нибудь изменить, но то ли слишком молод, то ли здесь и правда никому и ничего не светит и не греет — сперва он ищет себе нанимателей, потом соглашается на любую работу, потом просто моет в паршивейшем трактире тарелки и топит печи за стакан гнусного пойла и паёк. Это — дно, и он падает — сам не понимая, как, — скользит вниз по колодцу, мажет руками по склизким стенам, отсчитывает засаленные дни, как жалкие монетки, которых иногда неделями не появляется в кошельке — только бы не сдохнуть совсем. — Серым-серо, — шутит кто-то о его жизни, и Телдрин пьяно соглашается. Он приехал в Виндхельм искать удачи и был не один — но спутники растерялись или сползли в ещё более зыбкую грязь, ещё больше стерлись, слились с этим безрадостным местом; а удача… здесь о ней если только легенды складывают. Если вообще ещё умеют — и нуждаются в словах утешения или мечты. Телдрин понимает, что ещё немного — и он забудет, зачем вообще существует; сможет только поддерживать какую-то иллюзию мера, куда там «мечника» или «воина». У воинов есть воля… у воинов есть — они сами, как лучшее оружие. Протрезветь он так и не может, потому тащится в порт так — почти выползает к ледяной воде, спотыкается, мутно смотрит на собственное отражение в луже — небритый, вонючий кусок гуарьего навоза… Небо — серое, вода — с кусочками льда, в которые вмёрзли трава и листья; чавкает под ногами слякоть… Здесь всегда холодно, и «огненной воде» не сделать лучше. Телдрин раздевается и заходит по плечи в воду — холодно так, что член вжимается куда-то под диафрагму, наверное, но в голове яснеет. Боль от холода — самая неприятная для сына народа вулканов и огня, но Телдрин терпит. Телдрин стоит в воде, пока не даёт себе слова убраться из города — сейчас же — и не придумывает, хоть начерно, план. Разворачивается обратно; нога соскальзывает по какой-то дряни, и Телдрин с ёкнувшим сердцем погружается в гадкую, полную городских помоев воду целиком — и в прямом смысле отталкивается, руками и коленями — от дна. Выбирается он окоченевшим, едва влезает в сбственную одежду, ковыляет к ближайшей конюшне, благо там дверь распахнута — обнимает первую же тёплую, мерзкую, смердящую тварь, пока его никто не видит, шепчет ей, что с него хватит. Лошадь не спорит, хотя в другое время лягнула бы так, что мозги бы еще неделю от стены отскребали. Но чует — этому серожопому и правда сейчас нужно прийти в себя. Через неделю Телдрин сидит в лодке — в ветхой, но чистой одежде и даже пристойных сапогах. Денег у него нет — но есть обязательство хорошо грести — до самого берега, другого берега, — где может быть, всё будет таким же промёрзлым, отвратительным и неправильным, но не серым. В первую очередь — он сам. Телдрин Серо никогда не вернется в Виндхельм — по крайней мере, по собственной воле.