Не уходи безропотно во тьму

      Вот важнейшее условие успеха: сосредоточьте вашу энергию, мысли и капитал исключительно на том деле, которым вы занимаетесь. Начав с одной линии, примите решение сражаться на ней, руководить исходя из этой линии, принимать каждое улучшение, иметь лучшие механизмы и знать о ней как можно больше.       Это сказал Карнеги. Стайлз не уверен, почему он вдруг вспоминает эти слова, тем более так точно, когда даже не знает, кто такой этот Карнеги. Фамилия знакома, но был ли он писателем или шоуменом, а может политиком, продвигавшим демократию или либерализм?       Подросток может только закатить глаза. Невероятно. Иногда он немного в шоке от избирательности своей памяти.       Ничто из этого прямо сейчас ему не помогает.       Стайлз пытается сосредоточиться на себе и грязной посуде в мойке. Инстинкт – нерациональный, но от этого не менее серьезный – вопит и приказывает ему прибраться. Сам же парень старается не вставать с места, игнорируя внутренний позыв. Практически получается. Практически, потому что прошло всего две минуты.       – Если подумать даже две с половиной минуты – хороший результат, старина, – громко произносит он, не сводя глаз с чашки из-под чая и маленькой ложки. – Ты молодец. Уже хорошо.       Это тренировка. Безжалостная и, возможно, глупая, но он готов двигаться вперед, и нет ничего более подходящего для его первых маленьких шажков, чем проверка своей паранойи.       Главное, думает Стайлз, сосредоточиться на цели, чтобы мотивировать себя. А она у него – прекрасная и логичная, и совсем капельку грустная, если честно.       Он хочет взять жизнь под свой контроль.       Его отец за тысячи километров от него, в тюрьме с холодными каменными стенами, глухими к магии, и охранниками-бестелесными, глухими к состраданию. Его отец больше никому не сможет причинить боль, ни ему, ни случайному прохожему.       Его отец за тысячи километров от него и больше не в силах причинить ему боль, но вред уже нанесен.       Стайлз разъярено кричит, когда видит, как тянется его рука к грязной чашке, а сам он стоит рядом с раковиной. Подросток падает на пол, крепко сцепляя пальцы и с силой кусая нижнюю губу. Он должен сделать это для себя.       Идет четвертая минута. А у него нет власти над своими мыслями и действиями.       Проверка провалена. Что мне еще, блять, сделать, чтобы сдвинуться с точки?       В конце пятой минуты он не выдерживает и вскидывает руку вверх. Плавным движением запястья чашка с ложкой отмываются и сами встают на место в шкаф. Следующий поворот ладони – и он лежит на диване в гостиной, уткнувшись в подушки.       Он боится признать, что спустя еще минуту наволочка была мокрой совсем не из-за духоты в комнате.       Однажды, он надеется, однажды он сможет выдохнуть весь чужеродный смог из своих легких. Тогда он станет кем-то другим. Подросток просто очень сильно надеется, что этот кто-то будет он сам в обновленной, улучшенной версии.       Проходит еще почти полчаса, когда парень уже на третьей стадии разложения – первые две включают себя жалость к себе и безудержную злость на всё вокруг – и он едва не кипит от стыда.       Что ж, он краснеет даже от самой мысли, что ему может быть стыдно от стыда из-за своего срыва.       – Непорочный круглый круг, – кивает самому себе Стайлз, прижимая ледяные пальцы к горящим щекам. Хорошо.       – Хранение чистоты ведь является хорошей привычкой. Это просто… ты чистоплотный чел. Молодец, красавчик, с тобой всегда приятно иметь дело. Здесь ведь нет ничего такого. Пускай всё и покрыто чуть панической оболочкой и слишком резкими действиями, но...       Нет! Блять, что?       Подросток тут же захлопывает рот рукой, когда осознает, о чем говорит. Белый потолок над головой вторит его потрясенному разуму.       Хорошая привычка? Паническая оболочка? Просто немного резкие движения?       – Что я несу? Хоть вы, симпатяжки, скажите мне, что я несу?       Никто ему не отвечает, так как в особняке он один. Стайлз прикрывает глаза руками в попытке сдержать злые слезы. Он не плакал так много в детстве, а вот сейчас не может прекратить выражать те жестокие эмоции, которые он раньше так легко глушил.       – Я так тебя ненавижу, старина, – шепчет тихо парень, сворачиваясь в небольшой клубок. – Я так себя ненавижу.       Собственная жизнь пугает его своим бесконтрольным ходом в никуда, когда Стайлз едва ли может заставить себя сделать шаг. Вокруг него тени, мрачные и гигантские, душащие его своими сморщенными ручками и яркими образами из прошлого.       Он хочет двигаться вперед. Хочет найти в себе силы и желания, найти цель, куда более связанную с ним, чем просто восстановление справедливости и возвращение себе свободы. Он хочет, правда, хочет, вот только энергии для этого нет. Да, и раньше совсем не было. Он двигается на автомате, цепляясь тупыми ногтями в истощенное упрямство в сердце и израненную надежду в душе.       Помоги мне, старина, помоги мне. Я не могу сделать чистый вдох. Я не могу сделать и шага без Его разрешения.       Он боится, что однажды утром он проснется ни с чем из этого ни в сердце, ни в душе.       Когда звонит телефон, парень уже чувствует себя достаточно функциональным для общения с людьми. Он протягивает руку и в следующее мгновение уже произносит едва слышимое «Алло?».       – Доброе утро, Стайлз, – мягкий голос шерифа подозрительно слишком мягкий. – Ты не пришел сегодня в школу, – Стражник делает паузу, ожидая объяснение причины, по которой подросток решил остаться дома.       Если бы у него они только были.       – М-мм… я не чувствовал себя хорошо утром, – и это не ложь. Его голова, казалось, хотела прибить его к земле, а потом затоптать чугунными сапогами в виде пульсаций в затылке. Возможно, это не самое лучшее описание, но именно так он себя и ощущал. – У меня была головная боль, но сейчас всё хорошо. Ага, отлично. Хорошо.       – Ну, это прекрасно, ребенок, – необычная нежность всё еще сквозит в чуть хриплом голосе шерифа. Что-то не так. – Я хотел забрать тебя после школы, но раз ты не пришел туда…       Ох, и занесло нас, старина.       – … приезжай ко мне сейчас.       Между ними повисает тишина, пока парень пытается унять тот беспорядок, вспыхнувший в нем на последних словах Стражника. Липкий страх сковывает его тело, и он просто рад, что сейчас лежит на диване, иначе он бы уже давно упал на дрожащие колени.       Только плохие известия говорят таким тоном. Показательно небрежным, но теплым и извиняющимся в глубине.       – Д-да, конечно. Я прямо сейчас выйду, – торопится закончить разговор Стайлз.       – Спасибо, – вновь вернув самообладание, решительно произносит шериф. – Увидимся тогда.       Как только гудки прорезаются к нему в голову, подросток скатывается с дивана и сворачивается в клубок. Очень многое в своей жизни он бы хотел изменить в эту самую секунду.       – Я очень рад, что ты смог добраться так быстро, – всё так же осторожно заявляет шериф, когда Стайлз отошел от яростного приветствия дружелюбного дома Стражника. Это милое здание собирается свести его в могилу. У него нет сил бороться с этим сию минуту.       – Я как раз только приготовил лазанью. Хорошо, что ты успел, пока она горячая.       Стайлз кивком соглашается. По кухне быстро распространяется божественный запах специй и томатов – и нет на самом деле ничего более печального, чем пропустить настоящую домашнюю еду.       – Спасибо, сэр, – слова соскользнули с его языка быстрее, чем он смог остановиться. Это не является чем-то кричащим или выходящим за рамки, но незримая тяжесть, скрывающаяся за ними, заставляет его желудок свернуться в тугой узел.       Может он когда-нибудь научится не наступать на больные мозоли самому себе?       – Зови меня Ноа, – со смешком замечает мужчина, но, видимо, заметив болезненное выражение его лица, добавляет:       – Или шерифом. Это хорошо. Тебе должно быть комфортно со мной, по-другому это не работает. Ладно?       – Да.       Они кушают, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Весь обед подросток замечает внимательные взгляды шерифа, однако, терпеливо ждет окончания трапезы.       Говорят, перед смертью не надышишься. Стайлз готов опровергнуть эти слова, потому как ему нравится сидеть здесь и притворяться, что всё в порядке. Ему нравится улыбаться, разговаривать на пустые темы и просто жить, даже если это означает скорое возмездие.       Серьезно, он собирается брать от жизни всё, что она ему дает.       – Итак, – наконец начинает шериф, и подросток заметно напрягается. Легко храбриться, только внутри всё кипит от напряжения. – Хотел бы я сказать тебе, что позвал тебя сюда для совместного просмотра матча, но это не так.       – Мы должны поговорить, – ровно произносит Стайлз, сжимая пальцы в кулак под столом.       – Да, мы должны поговорить, – просто говорит Стражник и вдруг преображается. Подросток видит, как мужчина в домашней одежде становится всё больше похожим на шерифа, на полицейского, и ему не нравится то, куда направляется их разговор. – Это насчет твоего отца.       Парень еле сдерживает себя, чтобы не закатить глаза перед человеком из Верховного Суда. Но, по правде говоря, это что, шутка? Конечно, они будут говорить о его отце. О чем же еще? Было бы странно, если бы они решили по-настоящему торжественно поболтать о цветах или его успехах в школе.       Естественно, это его отец.       – Я просматривал часть документов, как твой опекун-защитник, – медленно проговаривает шериф. Он неожиданно достаточно спокоен, когда мужчина рассказывает об этом. Возможно, то, что он учится преодолевать события из прошлого, действительно окупается и помогает ему. Как, например, сейчас. – Здесь немного, на самом деле, но хватает, чтобы задуматься кое о чем.       – Твой отец, – и, успех, Стайлз лишь немного вздрагивает на этих словах, – не является главарем подпольной сети, которая создавала оружие против людей и перевертышей. Даже не близко. Но он знал практически всю верхушку, и это подразумевает, что он был вовлечен также серьезно, как и они.       Шериф останавливается, чтобы внимательно рассмотреть его лицо на признак чего бы там ни было. Подросток хранит молчание.       – Организация… – запинается Стражник, не отводя от него взгляд, – хм, опустим сейчас все имена и названия… так вот. Мм-м, организация охватывает всю страну. Практически в каждом штате была найдена не одна лаборатория с подвалами и бункерами, готовыми или уже работающими над планом геноцида.       Слова звучат неутешительным вердиктом, хотя и не обвиняющим его. Стайлз сглатывает и опускает голову вниз. Теперь он знает, что даже его искреннего желания не хватит, чтобы произнесенное оказалось ложью. Он уже давно не так наивен.       – Геноцид… это… – кажется, шериф не в силах произнести временный приговор Суда, и, черт возьми, он бы посмотрел на того, кто может. – Я хочу сказать, что твой отец – один из тех, кто собирался уничтожить всех немагических существ. Людей, оборотней и бестелесных.       Они приветствуют гнетущую тишину невидимым облегчением и горьким ужасом. Невозможно представить, как кто-то способен уничтожить целый вид только по своей прихоти или придерживаясь сомнительной теории об эволюции. Стайлз, в сущности, не знает, что задумала эта организация и ее причины, так как он не был знаком ни с кем, кроме своего отца и его тайных приверженцев. Однако, это не уменьшало сожаления, которое он испытывает, когда вновь подтверждаются его догадки.       Я всегда ощущал. Старина, как мы могли быть такими слепыми? Как я мог быть таким слепым?       Он мог многое изменить, если бы сделал шаг раньше. И да, он понимает, что то, как в итоге обернулась история с его отцом ничем не хуже, но он не может не думать, что, в любом случае, был огромный процент того, что он опоздает. Не успеет, и план – как же страшно произносить это слово даже в своей голове – геноцида мог стать действительностью.       Я не виноват, понимаете. Я не знал. Как я мог? Мне всего семнадцать, я подросток, как я мог быть в курсе всего этого?       И это всё еще никак не унимает его чувство вины.       – Я уверен, что ты не знал этого, – шериф неожиданно разбивает его пузырь из самоедства и внутреннего оцепенения, что происходит каждый раз, когда он слышит то, в чем обвиняется его отец. – Я верю тебе. Ты совсем не похож на плохого человека.       Стайлз готов сломаться. Он едва ли не уже.       Он отворачивается, беря контроль над своим дыханием. Как бы он ни старался быть хладнокровным в таких ситуациях, парень ощущает себя расколотым на части. Он прикрывает глаза, когда чувствует, как они начинают слезиться.       Я бы хотел верить в себя так же, как вы верите в меня.       – Но, – хрипло бормочет Стайлз, не сумев внести вопросительную интонацию к слову.       – Да, там есть «но», – очень деликатно произносит мужчина. Можно же говорить деликатно? Шериф это делает. – Но, давай будем честными, ты достаточно умный, чтобы догадаться.       Подросток почти подпрыгивает и резко поднимает голову. Что?       – Я понимаю, что его воспитание не является образцовым. Это – преступление. Боже, да то, что он совершил… что он делал с тобой – это такое же преступление, как и его планы, но…       Стайлз хмурится, чуть ерзая на стуле. Что ему собираются сказать? Он должен был сделать что-нибудь еще? Или того, что он сделал было –       – Ты не мог не подозревать.       … недостаточно?       Подождите, что? Повторите, пожалуйста.       – Я ни в коем случае тебя не обвиняю, – вновь чрезвычайно осторожно произносит шериф. – Я знаю тебя совсем недолго, но я детектив. Я проходил учебу в специальной академии, и у меня есть опыт работы с людьми. И я могу с уверенностью сказать, что ты очень внимательный и умный молодой человек.       Не надо. Не заканчивайте свою речь.       – Ты даже сейчас следишь за обстановкой вокруг, – подмечает мужчина, когда Стайлз бросает очередной мимолетный взгляд в окно, выходящее на улицу. – Ты подмечаешь детали, и… и не заметить что-то столь огромное – не похоже на тебя. Совсем наоборот.       Нет-нет-нет. Не надо. Давайте погорим о чем-нибудь другом.       – Вы хотите предложить мне пойти в академию? – со слабой надеждой бормочет подросток.       – Нет, ребенок, прости, – как-то понимающе произносит Стражник. А спустя мгновение:       – Ох, конечно, ты можешь поступить в академию, если ты пожелаешь. У тебя есть все возможности для этого. Это очень хороший план на будущее.       Мужчина подбадривающе улыбается, превращаясь в кого-то менее похожего на шерифа, но спустя секунду снова собирается. Стайлз по уставшим светлым глазам и крошечным сердитым морщинкам на лбу видит, что этот разговор дается нелегко не только ему.       – Я хочу сказать, что ты не мог ничего не подозревать.       Слова пронзают вспышкой молнии, разрезая его мир на мелкие кусочки, и его спокойствие падает наземь метеоритным дождем – прекрасным и невообразимым, и будоражащим сознание, конечно, но также и бесспорно печальным. Печальным, как и любое окончание.       Он боится представить себе на конец чего, подросток так увлеченно сейчас смотрит.       – Я просто пытаюсь понять всю картину, – мягко делится шериф и протягивает руку, чтобы схватить его дрожащую ладонь. Стайлз и не замечал, как сильно он паникует, пока чужие шершавые пальцы не сжимают его холодные. – Всё началось с того, как однажды в полицейский участок поступает звонок о домашнем насилии по отношению к несовершеннолетнему. Звонивший рассказывает, как соседний мальчик часто хромает и приводит странные аргументы к синякам, а также…       Подросток проглатывает необычное ощущение внутри, стараясь запрятать его от посторонних глаз. Он всё еще хочет показать свою силу, свою стойкость, что то, о чем они говорят, ни капли не задевает его, хотя в душе осознает – это и близко не так.       Он абсолютно не в порядке.       – Хэй! Привет-привет!       Стайлз останавливается, нерешительно поглядывая на чудаковатого парня, машущего ему. Ему не нравится делать поспешные выводы, но зеленая челка, большая футболка с радужным единорогом, а также высокие золотистые сапоги, совершенно не подходящих к дырявым на коленках джинсам – немного пугающе для достаточно массивного парня почти под два метра ростом.       Он в восторге.       – Привет, помнишь меня? – звонко здоровается чудаковатый парень с широкой улыбкой, которая сразу же демонстрирует милые ямочки на щеках. – Я твой сосед. Мы вроде знакомились уже.       Парень чуть растягивает слова, хотя при этом тараторит очень быстро – Стайлз не знает, как можно совмещать всё это вместе, еще и с диким северным акцентом, однако парень звучит органично. Как и выглядит.       Это немного пугает, пускай он всё еще в восторге от всего этого.       – При-привет, – выдыхает подросток, чуть морщась на выдохе. Несколько дней назад он знатно повеселился с кнутом, хоть это никак не помешало ему выйти сегодня на улицу, вновь нарушив запрет.       Стайлз всё еще не уверен делает ли он это, чтобы позлить отца или же просто отдохнуть от давления четырех стен.       – Я хотел сказать, что ты можешь в любое время зайти… Ты в порядке?       У соседа удивительно яркие глаза – зеленые-зеленые, как у ведьмы, однако, подросток не чувствует в стоящем перед ним человеке магическую искру. В этих самых глазах плещется настоящая тревога за него, что неплохо-таки шокирует.       Может, нормальные люди такие странные?       – Я… хорошо, – неуверенно кивает он, проникаясь атмосферой беспокойства от этого чудаковатого парня.       – Ты бледный, – просто замечает его сосед, а потом его глаза расширяются, и он поспешно добавляет:       – Тебе больно, да? Ты так стоишь… и у тебя губа разбита?       – Я с лестницы упал, – ляпает Стайлз.       Сосед вдруг хмурится, а веселое лицо искажается в неправдоподобную маску с вежливой улыбкой. Они как-то скомкано прощаются, и то только потому, что он торопится обратно к себе, а чудаковатый парень очень заторможено реагирует на его слова. Стайлз почти у двери, всё еще ощущая тяжелый взгляд на своей спине, когда понимает, что все дома в этом районе одноэтажные. Ни одной лестницы, если только у тебя нет секретного подвала под кухней.       Тогда в его голове выстраивается план.       – Это был случайный телефонный звонок.       На самом деле, ему приходится признать, что ситуация достаточно интересная, чтобы запомнить ее на следующие – последние – месяцы жизни. Шериф, всё это время следивший за ним, чуть откидывается назад в обработке того, что так опрометчиво ему показывает Стайлз. А он ему открыто врет. И Стражник знает об этом.       Подросток может рассказать всему полицейскому участку, что он чертова поп-звезда на гастролях, и никто не усомнится в его словах. Он может умолчать там и недосказать тут, а сверху всё приправить отменной ложью – и никто, ни один человек или даже оборотень, не прочитает злой умысел в его сияющих невинностью глазах.       Они оба знают это. Парень – потому что делал это не раз, шериф – возможно, потому что умеет читать людей как открытую книгу или из-за внутреннего инстинкта. Не важно.       Главное, что бомба – очень хорошее описание для внезапного озарения – скоро коснется земли.       Стайлз без ошибки фиксирует тот момент, когда светлые глаза шерифа темнеют от осознания. Он видит в проблесках грядущего взрыва, как чужие шершавые пальцы до побеления косточек сжимают столешницу, а умиротворенное лицо искажается в странную гримасу. В его груди поселяется необычное ощущение, когда он понимает, что это искренняя озабоченность и грубое смирение сковывают морщинки возле светлых глаз, в которых на одно долгое мгновение загорается беспощадное, яростное пламя.       Он всегда боялся следов гнева в других людях, однако сейчас… сейчас он как никогда в безопасности. Стайлз в безопасности.       – Ты принял верное решение, – наконец произносит шериф, и то необычное ощущение внутри него оседает в его легких запахом домашней выпечки, легким ароматом маминых духов и дымом от костра.       Он плавится в мягком ощущении дома из его мечты, объятий из его детства и тех будущих счастливых моментов, к которым он стремится всем сердцем. Он мог бы обличить свой хаос в голове в поэму или альбом какого-нибудь знаменитого певца-хипстера, и это всё равно не смогло бы описать шторм, бушующий внутри него.       Эмоции, недоступные раньше, горят в нем, сжигая его ночные терзания и непролитые слезы. Именно они заставляют его думать о людях, которых он защищает. Людях, через которых он не перешагнул, которых он не бросил позади себя и о которых он всё еще заботится. По-своему, пускай чуть неуклюже и совершенно нежеланно, но всё же.       И, честно говоря, нет ничего более прекрасней, чем эта мысль.       – Иногда мы не видим полную картину, – тихо бормочет Стайлз.       Он ждет реакции шерифа, но тот лишь кивает, задумчиво всматриваясь в небо за окном. Это немного злит. Немного, правда.       Внезапно подросток ощущает тот же толчок, что преследовал его ранее, а совсем недавно заставил выйти на улицу к людям.       Маленькая теплая искра внутри него разрастается, и он больше не чувствует себя таким одиноким. Он чувствует себя огромным, сильным и храбрым, совсем как человек из его прошлого. Именно поэтому он вновь начинает говорить.       – Иногда мы не видим полную картину, – Стайлз всё-таки опускает взгляд, немного смутившись своего порыва. Однако, он решает продолжать. – Нам кажется, что всё в порядке, когда кусочки перед нами так легко складываются, как единый паззл. И мы уверены, что идем по верному пути, но… но, возможно, это не так.       Парень замечает, как хмурится шериф, вновь внимательно следя за его мимикой и жестами. В глубине души он видит себя прекрасным актером, пускай он и фальшивит большую часть своей жизни.       – Но иногда мы должны сделать шаг назад, чтобы увидеть слишком идеальный мир без трещин и сколов. И только тогда… только, когда мы не побоимся сделать это, мы всё поймем, – Стайлз ждет того самого внезапного проблеска озарения – бомбы – в глазах мужчины, чтобы закончить свою грандиозную речь.       – И тогда мы окунемся в «если не я, то кто?», и это вывернет всё наизнанку.       После этого они не говорят. Подросток знает, что Стражник иногда поглядывает на него, выслеживая мелкие изменения глазами детектива, но он не против. Пускай это будет сейчас немного неловкий просмотр матча и практически тихий вечер без пустых разговоров или комментариев, потому как потом, может, на его стороне будет на одного человека больше.       – Если так подумать, мои сладкие, вам должно быть очень скучно молчать целый день, – громко заявляет Стайлз, поглядывая на невпечатленного о’ни перед ним. Он уже различает их, с самой первой минуты, по правде говоря, но продолжает обращаться ко всем одновременно. – Без меня совсем одичаете, не так ли, симпатяжки?       Бестелесный всё еще хранит молчание, пока он выпускает накопившуюся нервозность за весь вечер самым привычным для него способом – болтовней с самим собой. Ну, почти с самим собой.       – Знаете, кого вы были бы рады увидеть? – восклицает парень, притворно радостно хлопая в ладоши. – Меня тут расспрашивали, и теперь перед глазами стоит один человек. Вам бы он очень сильно понравился.       Он никогда не называет этого человека по имени ни вслух, ни в мыслях. Это, должно быть, нелепо и бессмысленно, однако он надеется, что таким образом сможет обеспечить тому безопасность.       Стайлз прикрывает глаза и вспоминает милые ямочки на лице того человека, который был достаточно смелым, бескорыстным и уверенным в себе, чтобы спасти его. Его и почти пять с половиной миллиарда немагических существ.       У Чудака светлые волосы, почти бесцветные, когда солнце проходит сквозь них; неровная челка; кривые передние зубы и самая добрая улыбка, которую он когда-либо видел по отношению к себе. Линзы с темно-фиолетовой радужкой смотрятся немного жутко рядом со светлой кожей, но вкупе с вечным смехом и звонким голосом делают двадцатипятилетнего юношу перед ним невероятно красивым.       Чудак – это его сосед, который не закончил университет, зато вместо этого открыл небольшой продуктовый магазинчик в их районе. Рядом также есть маленький отдел с музыкой, журналами и книгами, но сейчас он еще не готов к открытию, дожидаясь начала весны.       – У тебя тут, – Чудак тычет в свою левую щеку и хмурится, что смотрится довольно-таки странно на всегда веселом лице. – Эм… это синяк? Ты опять с кем-то подрался?       Стайлз отсчитывает секунды, притворяясь загнанным в угол, и то и дело поправляет длинные рукава приталенного черного свитера. На десятой секунде он произносит:       – Школа, чувак. Разве ты не помнишь? – он позволяет себе криво ухмыльнуться, специально медленно растягивая слова. Его ребра на самом деле не болят так сильно, однако он всё равно старается замедлить все свои движения.       – А-ага, – кивает Чудак, поправляя розовую челку. Сразу заметно, что парень не верит ни единому его слову. – А ты хулиган.       – Ага, – он старается специально ерзать под взглядом его странного, пускай и очень милого соседа, хотя румянец от стыда ему не нужно подделывать. Он горит сам по себе, потому что, если честно, всё происходящее в некоторой степени смущает подростка.       Ему жарко и душно, и еще, конечно, чертовски страшно просто стоять здесь, но это его собственный выбор. И, Боже мой, как же прекрасно иметь его.       – Тебе же нельзя алкоголь, знаешь, да? – показательно равнодушно замечает Чудак, подсчитывая его заказ на калькуляторе, хотя он выбрал всего две бутылки.       – Ага. Это… это н-не для меня.       Ему даже не приходится намеренно заикаться, потому что, блять, его коленки дрожат, и он практически готов упасть на пол от остановки сердца – настолько он боится идти обратно домой. Опоздание, а тем более выход на улицу без разрешения, не приведут ни к чему хорошему, не говоря о том, что будет, если его отец узнает, что он задумал. А его отец мог.       Черт возьми, зачем он вообще всё это задумал?       – Для отца, да? Он много работает? Я не часто его вижу.       – Д-да. Это так, – Стайлз переводит взгляд на леденцы на палочках в виде петушков. Он ел такие в детстве. Только раз, по правде говоря, хотя помнит их вкус даже сейчас. Слишком сладкие и твердые, и пахнут почти божественно. Он многое бы отдал, чтобы просто попробовать их.       – Твой отец не ругается? Э-э... ну, что ты постоянно приходишь с синяками.       Он замирает, по-настоящему застывает, когда слышит следующие слова. Чудак не сводит с него глаз, и там, внутри этих темно-фиолетовых линз, он видит понимание, что вообще-то невозможно. Однако, оно там. И волна самого мощного ужаса, когда-либо испытываемого им, смешивается с острым приливом облегчения, вмиг сломившего кандалы из его неуверенности и сомнения.       Возможно, конечно, только возможно, он поступил верно, когда решился на эту авантюру.       – Мой папа – самый лучший, – медленно тянет он. – Мой папа всегда меня защитит.       Он не пропускает то, как расширяются глаза Чудака и как чужие пальцы с бесконечным количеством колец и браслетов складываются в стиснутые кулаки. Он буквально наслаждается, естественно, только в мыслях, как его сосед, молодой парнишка, сначала бледнеет, а потом решительно улыбается и говорит ему:       – Ну, тогда всё будет в порядке, если я подарю тебе это, – Чудак протягивает ему леденец, но вместо того чтобы просто передать сладость, чужие пальцы крепко, хотя достаточно осторожно, хватают его за запястья. – Всё будет хорошо, малец с непроизносимым именем. Ты слышишь? Всё будет хорошо.       Стайлз кивает, прикрывая веки, чтобы просто прийти в себя. Прийти в себя и успокоить лихорадочное сердце, готовое впасть в панику. Он хватает две бутылки виски, не прощаясь с соседом, и хромает прямо к двери, не оборачиваясь.       Ему страшно, что он, очень может быть, всё испортил и подверг еще одну жизнь опасности. Ему страшно, что кто-то следит сейчас за ним и видит, как он выкидывает бутылки в урну, потому что его отец ненавидит вкус алкоголя на языке, или то, с каким блаженным выражением лица он пробует сахарный леденец в руке. Ему страшно, что есть очень большие шансы на то, что что-то пойдет не так, что кто-то доберется до них первым или что этот милый, добрый человек за прилавком необычного магазина с радужной дверью не проснется завтрашним утром.       Ему страшно, но он ничего не может поделать с тем, как счастлив и свободен он прямо сейчас. И это впервые за многие годы.       Он забегает в особняк так, словно его преследуют адские гончие или нужно спасти кого-то из огня. Последняя мысль неприятно колет сердце и почти выбивает весь воздух из легких, но Стайлз успевает ее выбросить из головы прежде, чем она там с комфортом обустроится.       Я срочно должен позвонить.       Подросток достает телефон и плюхается в кресло, игнорируя мягкий диван и теплое гнездо в углу в пользу той мебели, что не затуманит его мозг за доли секунды. Он более резко, чем хотелось бы, проводит пальцем по экрану и открывает список контактов, чтобы таким же ломанным движение попытаться его пролистать.       Попытка проваливается.       В его контактах числится только шериф и куратор от имени Верховного Суда. Никого больше. Это парализует его.       Кому, черт возьми, он хотел позвонить?       Питеру. Ответ моментальный. Он не раздумывает над этим должные хотя бы десять секунд, и это то, что может его разорвать.       Хорошо. Пускай так. Только вот зачем?       Со мной всё в порядке, ведь так? Я просто хочу с кем-нибудь поговорить. Возможно. А может…       Сердце с ударной силой бьет в его грудь, больно и каким-то печальным ритмом. Он не спорит с тем, что ему одиноко, не отрицает, что паника всё еще стучит в его ушах от получившегося слишком личным разговора с шерифом, пусть ему и становится легче с каждым часом. Подросток согласен с тем, что хочет просто забыться, выкинуть свои проблемы из головы и поговорить с кем-нибудь, кто не осудит или будет переспрашивать, если он внезапно замолчит.       Только почему его спасательным кругом должен стать Питер Хейл, член многовековой династии оборотней, отец и вожак своей собственной маленькой стаи-семьи? Почему?       Он не может дать ответ даже спустя десять минут.       Когда звонит мобильный, Стайлз словно в прострации передвигает зеленый значок вбок, совершенно не обращая внимание на имя или номер звонившего. Зря.       – Добрый вечер, Стайлз, – голос Питера выбрасывает его из раздумий и на один краткий миг ему кажется, что всё-таки каким-то неведомым образом он осуществил свои мысли. – Прошу прощение за беспокойство.       Подросток всё еще молчит, не преодолев свой шок. Оборотень же не читает его мысли, верно?       – Ты в порядке? – голос Питера теперь обеспокоенный, а сердце Стайлза решает вдруг сделать кульбит и щекотать его незнакомой взволнованной пульсацией.       – Да, – хрипит он, наконец, отбросив первобытное оцепенение в сторону. – Всё хорошо, да. В порядке.       – Это прекрасно. Ты звучишь немного…       – А ты? – дерзко перебивает Стайлз. В голове он представляет, что сделал это достаточно аккуратно, на деле же – слишком нервно и быстро.       Что ж, он движется как слон в балете. Это не утешает.       – Ох, отлично. Странное выдалось утро, зато сейчас дела пришли в норму, – Питер вновь растягивает слова, звуча как Чеширский Кот – хотя Стайлз не уверен в правильности своей аналогии.       – Как твоя паста? Сделал что-нибудь необыкновенное?       Вести такой разговор, воздушный, невесомый, с кем-то, кто сам его начал, в какой-то мере экстравагантно и в большой степени неправдоподобно.       Стайлз не знает, что и думать. А понимание того, что он сам собирался первым позвонить просто так, оглушает настолько, что он умудряется пропустить часть монолога оборотня.       – … соус, – голос волка отдается непривычными низкими нотками, но подросток не решается задумываться почему. – А ты? Ты приготовил что-нибудь к дорогому и эксклюзивному макаронному изделию из Италии?       – Н-нет, – отвечает он, а потом вдруг выдает потоком:       – Нет. По сути, я бу-уква-ально не умею готовить. Я не уверен, о чем думал, когда мне пришла гениальная идея приготовить спагетти. Что это очень легко? Там есть какие-то волшебные слова? Потому как я поделил на три части пачку и пытался приготовить пасту три раза, что у меня, кстати, в итоге всё равно не получилось. Я уверен, они не должны хрустеть на зубах.       Тревога, охватившая его с началом словесного поноса, смывается немного нервным смехом по ту сторону телефона. Питер смеется, пускай и не так мелодично, как Стайлз слышал раньше, но этот смех – его заслуга, и он будет наслаждаться каждой поддельной ноткой.       – Я рад, что посвящение тебя в повара прошло без чрезвычайных ситуаций, – как-то слишком мягко произносит оборотень. Сегодня все с ним так говорят или это просто день ласковых обращений? – Надеюсь, в следующий раз получится лучше, и ты расскажешь мне про свои великолепные кулинарные способности.       – Спасибо, – смущенно благодарит подросток, вдруг действительно смутившись от их разговора.       – Я уверен, у тебя получится удивить меня в следующий раз. Спасибо за прекрасную историю. До скорой встречи, Стайлз, – слышно, как волк улыбается, когда произносит его имя, и живот подростка подвергается атакой чего-то пушистого и явно непослушного.       – Да. До встречи, – мямлит он, закончив вызов первым.       Как только телефон отправляется в полет, приземляясь где-то в гнезде, он утыкается в подушку и кричит. Он рычит в ткань, а потом дико хохочет над тем, как он похож на тринадцатилетнюю влюбленную девочку. Хотя, возможно, так ведут себя асоциальные семнадцатилетние мальчики, подвергшиеся домашнему насилию и незаконным экспериментам со стороны отца.       Только ли асоциальные?       – Я бы хотел поговорить с кем-то, симпатяжки, а потом не сгорать от страха, что сказал что-то не то или выдал себя как-то. Знаете… это ощущение в груди? – подросток касается бешено стучащего сердца рукой, а потом с силой давит на ребра кулаком. – Я не хочу больше его чувствовать.       Тишина комнаты нависает над ним, и маленькая слеза спускается вниз по щеке. Капля разграничивает его состояние на до и после истерики. На «пышущего до» и «растерянного после».       У него на сегодня больше нет сил сражаться с призраками прошлого.       Стайлз скользит на пол, где под столом припрятан тот странный кубик Рубика, а потом вместе с ним бредет к своему островку уединения. Спрятавшись в одеялах гнезда, он перекладывает кубик из одной руки в другую, а потом внезапно начинает его собирать.       Он очищает разум от гнетущих мыслей и разрывающих его сердце эмоций. Чего он не знает – так это то, что спустя каких-то шесть минут он полностью соберет необычный предмет с древними рунами, а потом уснет, забывшись сладким сном, и всё вокруг него обретет смысл.       А маленький, темно-синий талисман в виде кубика теперь будет охранять его дом, что бы это ни значило.