Не уходи безропотно во тьму

      Семь – интересное число, думает Стайлз. Он уверен, что в нем скрывается куда больше, чем кажется сначала. Как семь нот или семь раз – ровно столько, сколько ты сможешь сложить лист бумаги. Кажется.       Или, к примеру, семь дней. Целая неделя или ровно то количество времени, сколько Питер Хейл и его маленькое семейство избегают встречи с ним.       Опять-таки, возможно, ему только кажется.       – Не, не, не, старина, мы справимся, – грохочет Стайлз, упорно продолжая лежать на кровати и смотреть в потолок. Он старается не двигаться лишний раз и попытаться расслабиться, но внутренняя паника уже набирает обороты. Опасение и боязнь смешиваются в тугой комок, скручивающий его внутренности. – Что ж, это нелегко. Мы знали это с самого начала старина, но мы можем попробовать. Снова и снова.       Его взгляд невольно скользит к открытой двери его спальни, и пускай там видна лишь тонкая щель, не больше двух сантиметров, уязвимость его положения бьет похлеще электрического тока в тысячи вольт.       – Хэ-э-эй! – громко восклицает подросток, вздрагивая от своего же голоса. – Ты только посмотри на нас, старина. Лежим здесь, наплевав на все правила. А через совсем немного мы уже станем совсем нормальными. Нор-маль-ны-ми. Только представь, старина, я и ты превратимся во что-то большее. Что-то похожее на семью.       Семья как Хейлы, и я… блять, не думай о них!       Питер, Риан и Алан так прочно засели в его голове, что он просто не может игнорировать их отсутствие в реальности. В его тусклой, никчемной жизни. Всё еще его жизни.       Он вполне хорошо осознает, что происходящее сейчас ничем, кроме хаоса, для него не обернется. А он хочет контролировать хоть что-нибудь в своей жизни, пускай непробиваемо тусклой и безнадежно никчемной.       Дверь остается открытой. Как и вопрос о Хейлах.       Я совсем не думаю о них. Сконцентрируйся на двери. Сконцентрируйся!       – Семь минут, – бормочет Стайлз под нос. – неплохой рекорд. Или прекрасный, – долгая пауза. Не смотреть на чертову щель становится практически невыполнимой задачей. – Для нас. Вообще, старина, надо мыслить позитивно.       С другой стороны, на прошлой неделе он, по иронии судьбы, сталкивался с Хейлами каждый день, а сейчас – ни разу. Подозрительно.       Просто перестань заморачиваться. Перестань думать! Я веду себя нерационально.       Если бы Стайлз мог ударить себя мысленно, он бы так и поступил, а так подросток лишь тяжело вздыхает. Он молча перекатывается на другую сторону кровати, зная, что через несколько секунд он вскачет, чтобы закрыть чертову дверь. Его тренировка закончится непозволительно быстро, словно парень и не прикладывает никаких усилий.       – Были бы у меня эти силы, старина, – прижимаясь лбом к уже закрытой двери, бормочет. Онемевший, он крошится на мелкие осколки остатков своей силы воли. – Была бы у меня храбрость, старина. А так ведь я всего лишь бравада, и то совсем не дерзкая или смешная.       Дни сменяют друг друга, и Стайлз падает в растущую в душе пустоту. В школе его всё еще никто не трогает, а в супермаркете или на улице – стараются обойти. Ничего нового, на самом-то деле, но грудь всё равно сжимается, а на сердце – непреодолимая тоска. Но он справляется.       Он устал бояться, а причин для других эмоций больше нет. Пускай это и не значит, что ему не может быть больно.       Шериф после их предыдущего разговора лишь звонил несколько раз, чтобы узнать, как он. Голос мужчины был уставшим. Подросток представляет, что Стражник сидит у себя в гостиной за столом, полным разных бумаг, забывая про еду и свежий воздух. Он не может не чувствовать себя виноватым за это.       Также, как ни странно, ему звонила Альфа Хейл. Она казалось жизнерадостной и действительно беспокоящейся о нем, каждый раз, когда задавала какой-нибудь вопрос. Это было странно и немного весело, но не более.       Время идет без остановки, и Стайлз старается не отставать от него.       Так, спустя десять дней после его разговора с Питером, Стайлз находит себя держащим телефон, когда его палец дрожит на наборе цифр, так и не подписанных ничьим именем.       В этом виноват, само собой разумеется, ночной сон. Вне всякого сомнения и никак иначе, он уверен. Только там он ощущал себя легким как перышко и самым счастливым человеком на земле. Именно в этом сне парень видел, как он сидел с Питером на диване и смеялся сквозь слезы над очередной шуткой оборотня. Вокруг них витала хрупкая атмосфера чего-то непостижимого, возможно, их собственных желаний. Они раскрывались в их прикосновениях, таких естественных, словно они давно перешли грань смущения и исследования, и Стайлз каждый раз плавился, как только горячая ладонь накрывала его дрожащие пальцы или притягивала за талию к не менее горячему боку оборотня.       Это было чутко, нежно и крайне интимно.       И самое безумное заключалось в том, что ему понравилось быть тем Стайлзом.       Ему понравилось широко улыбаться, когда они сталкивались коленями, понравилось закрывать глаза от наслаждения, когда чужие пальцы бережно массировали его голову и исключительно ласково перебирали его волосы, понравилось говорить и слушать, танцевать и петь, и делать всё вместе. Вместе готовить ужин и вместе сидеть за столом, вместе молчать и вместе смотреть друг другу в глаза, потому что отвести взгляд, когда тебя действительно видят, невозможно.       Ему понравилось знать, что на них двоих их «вместе» не заканчивается. Их «вместе» включает в себя разбросанные повсюду игрушки и коробки карандашей на столиках в каждой комнате, учебники для младших классов и наборы юного ученого. Их «вместе» было всепоглощающим и громадным, отчего его сердце, покалеченное, робкое и совсем чуточное сердце, виделось цельным и наконец выросшим.       И на мимолетное мгновение, всего лишь на долю быстротечной секунды, Стайлзу почудилось, что это был не просто сон, а видение их общего будущего.       Он бы хотел сказать, что ничего не чувствует по этому поводу, только вот это была бы чистая ложь. Если, конечно, ложь бывает чистой. Или он мог бы об этом кому-нибудь сказать. Но даже не в этом загвоздка.       Всё дело в воде, как бы по-идиотски это не звучало. В ней – в воде – заключается вся его сущность. Корень зла, первопричина и голая, ужасающая истина.       Просто… Стайлз – стакан с водой. Полный ли он наполовину или пустой на пятьдесят процентов, в нем всё еще есть вода. Сырая, нефильтрованная и опасная для здоровья. Или совсем наоборот, прекрасно очищенная, дистиллированная, от того и еще более ядовитая. Несовместимая с жизнью человека.       Стайлз – стакан с водой, совсем не удивительная вещь в мире. И будучи этой абсолютно, совсем не удивительной вещью в мире, он испытывает чувства и эмоции. Поэтому подросток прекрасно осознает, что у него есть нужда в общении, а вследствие – привязанность к восхитительным маленьким детям и не менее восхитительному отцу этих детей.       Это нелогично и глупо, и совершенно не поддается анализу его разума, но за какой-то десяток коротких встреч он успевает привязаться к маленькому семейству Хейлов с их широкими улыбками и прямолинейной искренностью. Именно что привязаться. Другого слова, так достоверно описывающего их отношения, просто нет.       Даже если он наполовину пуст или лишь на пятьдесят процентов полон, Стайлз пропитывается необычайной нежностью к трем волшебным и неотразимым огонькам.       И подросток может сколько угодно мечтать о том, как снова стать свободным, но в глубине души он знает – в тысячу раз сильнее он грезит именно о принадлежности. Не грубой и насильственной, а построенной на взаимном уважении и всепоглощающей заботе. Пускай и всё это сейчас видится в розовых тонах и сладкой вате – на вкус, по мнению подростка, влюбленность именно такая.       А он влюблен.       Подросток влюблен в теплоту в своем сердце, когда он становится причиной улыбок и безудержного смеха. Он очарован шелковистым восхищением, охлаждающим его кожу снегопадом мурашек в тот момент, когда к нему прикасаются с долей осторожности, словно он редкая и крайне драгоценная фарфоровая кукла, но и с таким рвением одновременно, что невозможно сомневаться в чужих мотивах.       Его влюбленность это – «мистер Стайлз» и «Стайлзи». Его влюбленность – это собственные неконтролируемые смешки и веселые морщинки возле изумительно голубых глаз. Его влюбленность – это его любовь к самой любви внутри него.       Это карамель, клубника и розовая сахарная вата. А также мужской одеколон, круглые очки и рычащая «р».       Ему, по правде говоря, хватает всего лишь одной секунды, чтобы он проникся пузырем доверия и окрыленности, окружающим трех очень упрямых оборотней. Затем проходят дни и недели, а парень так и не смог избавиться от чертового предвкушения, негаснущего в его сердце. Он засыпает с ожиданием нового утра и просыпается с еще большим нетерпением к еще одному дню. Огонек разрастается, превращаясь во что-то новое, и теперь согревает его на протяжении всего времени, пока в конечном итоге не застывает слабой искоркой надежды во время ежедневной вечерней прогулки. И подросток больше не в силах остановить себя от сканирования толпы в поисках кого-то особенного.       Всё внутри него крошечное и, казалось бы, незаметное, но оно есть. И Стайлз не может так просто вырвать это из себя.       – Я потерян, – хнычет подросток, улыбаясь. И неизвестно, что из его эмоций прямо сейчас истина. – Я потерян так быстро. Так быстро. Б-ы-с-т-р-о.       И пускай его море всё еще бушует и иногда разбивается о скалы на родные капельки соленой воды, пускай временами оно поглощает неизведанные земли, чтобы в следующую же секунду сжаться до тихого озера в кратере безмолвного вулкана. Пускай. Не важно.       И возвращаясь к корню зла… Он стакан с водой, и это прекрасно, но его вода – ядовита, и это перечеркивает все его достоинства, которые он с таким трудом вымаливал у тяжелых туч над головой.       – И вот в чем вопрос, – громко и с выражение декларирует Стайлз. – Насколько ты позволишь себе быть эгоистом.       Потому что я не позволю себе и на самую крохотную соленую капельку.       Телефон летит через всю комнату и приземляется на специально отправленную туда подушку. Там, где лежат новая упаковка дурацкой пасты и книжка в мягкой обложке из библиотеки Хейлов. Там, где рядом в куче под красной толстовкой спрятаны синяя клетчатая рубашка и тонкая шапочка – вещи, которые он носил, когда последний раз виделся с Хейлами.       Стайлз старается думать об этом, не как о следствии еще одной своей панической атаки.       – За мной следят, старина, – крепко зажмурив глаза, шепчет Стайлз. Делиться – всегда так страшно, а он никогда не умел держать своих демонов в узде. – Мы навлечем на них беду, старина. Я так не могу. Я не могу ранить кого-нибудь еще. Особенно, их.       Последняя мысль – уже достаточно эгоистична, поэтому он перестает думать и анализировать. Так Стайлз вновь сворачивается в трясущийся клубок, в который раз на этой неделе ощущая себя чрезвычайно одиноким.       Кисть мягко скользит по коже его живота, и Стайлз просто старается не думать о том, что в чернилах помимо горстки священного пепла содержится также его кровь и кровь его отца.       – … кругами я сковываю твои руки, чтобы они всегда выполняли мои приказы…       Он лежит на спине в странном месте, словно вырванном из романа о рыцарях и принцессах. Вокруг начинающиеся высоко над ним кривые стены, на которых также располагаются факелы, естественно, магические, но выглядящие точь-в-точь, как настоящие, древние. Под ним – шкура медведя, на которой также есть знакомые бордовые капли и символы беспрекословной веры, необходимые для проведения любого ритуала заклинателя.       – … точками в центре я закрываю твои глаза, чтобы ты мог видеть только то, что я разрешу тебе увидеть…       В воздухе витает сильный запах ладана и еще каких-то трав, но мальчик не заморачивается над этим. Сейчас его всё больше занимает нарастающий гул в ушах и боль в затылке. Несмотря на холод и неприятный камень, впившийся в его лопатку даже через толстую животную шкуру, он пытается не двигаться и дышать как можно медленнее, чтобы не сбить отца.       – … своим знаком заклинателя я обязываю тебя подчиняться мне, и тебе никогда больше…       Мальчик не может сконцентрироваться на речи, но небольшие кусочки тут и там оседают в его голове, хоть он и не понимает значение многих из них.       «Покорный». «Нужда в разрешении». «Отшельник без души и сердца». «Хладнокровный взгляд на мир». «Без страха купаться в кровавой реке».       – Теперь ты принадлежишь мне, – гремит командный голос отца, и большая ладонь опускается в центр его живота. Тут же за этим следует истошный крик, и, только когда его горло наливается необычной тяжестью, тем самым вынуждая его закрыть рот, Стайлз осознает, что кричал он сам.       Дикая боль всё еще скручивает его мышцы, когда в животе вдруг появляется жгучая резь, словно краска острыми когтями прокладывает себя путь в его внутренности.       – … пока смерть не разлучит нас, – монотонный голос отца каким-то образом пробивается сквозь туманное марево боли из-за резких огненных вспышек на его коже. Мальчику кажется, что он слышит однозначную гордость по направлению к себе, отчего ему сразу же становится чуточку лучше. Его отец гордится им, разве есть что-то более значимое прямо сейчас? – Теперь я стал твоей головой, а ты – моими руками, сынок.       Первая печать – он не знает, что далеко не последняя – меняет цвет на нейтрально-бежевый, почти сливаясь с оттенком его кожи. Она привязала его к отцу невидимыми нитями, такими же крепкими, как толстые стальные тросы.       Теперь он собственность. Клеймо это подтверждает. Мальчик ждал этого так долго.       – Я положу весь мир к своим ногам, а ты будешь смотреть и восхищаться своим отцом, не так ли, Мечислав?       Стайлз кивает, потому что да, он будет восхищаться. Он уже им восхищается – в мире нет никого сильнее, и он тоже станет таким. Он тоже будет самым сильным. Его отец обязательно научит его, ведь они самая настоящая семья.

***

      – Алло, – Стайлз барабанит пальцами по обивке дивана, стараясь отвлечь себя от знакомого номера на экране. Что ж, рано или поздно им все равно пришлось бы поговорить.       – Стайлзи-и, – вскликивает Алан, и подросток застывает. Волна облегчения вперемешку с тревогой охватывает его с ног до головы.       – Всё в порядке? – уже намного более уверенно произносит он.       – Да! Ты пр-ридешь ко мне на день р-рождения? Папа сказал, что я сначала должен спр-росить тебя, то есть пр-ригласить, а потом только если ты согласишься, но ты ведь и так согласишься, поэтому я уже сказал ему, что ты будешь, но он всё р-равно говор-рит, чтобы я позвонил тебе. И вот я звоню. Ага. Так ты пр-ридешь ко мне на день р-рождения?       У подростка кружится голова и сбивается дыхание. Почему, когда он решает держаться подальше от Хейлов, те сами решают приблизиться к нему вплотную?       – Мм-м… я не думаю, что это…       – Папа сказал, что ты можешь игр-рать со мной весь день. Это самый кр-рутой подар-рок!       – Да, я думаю, что это замечательный подарок, – медленно бормочет Стайлз, осознавая, как быстро же пали его собственные принципы.       – Так ты пр-ридешь?       Что он может сказать? Подросток ощущает, что уже не сможет отказаться, пусть это и противоречит обещанию держаться от любых живых существ подальше. Однако, как он мог не прийти?       – Да… да, конечно.       – Круто! Во сколько, Ри? – в телефоне слышится копошение и чей-то явно сонный голос. Видимо, Алан не боится потревожить чей-то отдых. – Стайлзи? Ри говор-рит тебе: «Добр-рое утр-ро». И в четыр-ре. Мы забер-рем тебя. Да?       – Конечно, малыш, – ласковое прозвище случайно слетает с его языка, тут же парализуя подростка. – Всё, как ты захочешь. Увидимся тогда, ага?       Стайлз спешит закончить разговор, из-за кошмарного волнения, растущего в нем. Он ураганом сносит его хлипкое спокойствие под маской вежливого равнодушия, и все его страхи вновь возвращаются к нему.       Подросток пытается сделать вдох, но выходит лишь странный хрип и легкие подозрительно быстро начинают гореть. Он в испуге от возможных новых слез подскакивает со своего места и мчится к входной двери. Воздух всё еще с трудом пробирается к нему в организм, когда он выбегает из особняка в сторону бронированной черной машины.       Стайлз бежит к единственному успокоительному под рукой.       За несколько шагов до машины вокруг него выстраивается круг из бестелесных, материализовавшихся из ничего. О’ни знакомо окружают его, и парень наконец разрешает себе осесть на землю и сделать глубокий вдох.       – Черт побери, – хрипит Стайлз, тут же закашлявшись. Адреналин всё еще скользит по его венам, что вкупе с окутавшим его испугом лишь сильнее подогревает его горячую, липкую кожу. Он страшится признать – но он в ужасе. – Это было пиздецки близко.       Выдохнув, подросток вдруг начинает хохотать, схватившись за живот. Острые иголки продолжают сковывать его тело, отчего он двигается немного ломано, а боль лишь сильнее перемешивает его внутренности.       Смешно.       Я просто хочу держать их в безопасности. Это так сложно? Скажите мне, это так сложно – не делать мне препятствий на пути?       И печально тоже.       Будто я могу надеяться на чью-то помощь. Будто я могу надеяться на чье-то благодушие по отношению ко мне.       – А говорят от проблем нельзя убежать, симпатяжки, – слабо тянет Стайлз, укладываясь на землю. О’ни до сих пор стоят над ним, молчаливые, как и в любой другой день. – Я профессионал в этой сфере, могу доказать на чем угодно.       Я могу сбежать даже от самого себя. Проверено на десятилетнем опыте пренебрежения своей детской утопической мечты.       – И вот я здесь. Смотрите, я прямо тут, сладкие, опять куда-то бегу, – он замолкает, пока внезапная, но определенно блестящая догадка не отражается на его лице ослепительной улыбкой. – И вы тут. Рядом со мной.       Его голос дрожит, как и он сам, но ощущение легкости, новой, редкой и совершенно точно чудесной поглощает его. Парень просто рад, что здесь и сейчас он не один.       Он встречает на своем пути добрых и действительно смелых людей – или же нелюдей – вновь и вновь. Они сверкают на его свету как самые завораживающие алмазы, даже если этот свет – всего лишь маленький огонек возмездия в его сердце. Они провожают его долгими взглядами и довольно часто в корне не понимают его, но они рядом с ним, пускай и на короткое мгновение в его исчерпывающе долгой жизни.       – А знаете что? – вдруг спрашивает подросток, подняв взгляд на бестелесных. – Давайте посидим все вместе. Да. Гениальная идея! Ага… Не знаю, любите ли вы чай, но я могу показать вам, как его заваривать. Найдем электрическую плитку и сядем снаружи, чтобы вы могли следить за…       Продолжая бормотать себе под нос, Стайлз краем глаза замечает, как зеленые глаза о’ни на секунду сменяются ярким золотистым, а потом обратно возвращаются к мерному свечению. Он не знает, как это интерпретировать, с учетом, что всё может оказаться всего лишь частью его воображения. Однако, ему по-прежнему нравится идея того, что не он один здесь наслаждается их общением. И если он и придерживается этой идеи в своей голове, то… ну, никто так и так об этом не узнает.       Потому что возможно, конечно, только возможно, но бестелесные рядом с ним не только по долгу службы. И что ж, если честно, это сделало его день лучше.

***

      – Ты принял мои слова слишком дословно, когда я сказал, что твой подарок – провести день вместе с Аланом, – замечает Питер, пока дети в ванной моют руки. Стайлз на слова только пожимает плечами – играть с детьми в железную дорогу, смотреть познавательные программы про поезда с бесчисленными комментариями от Алана и немного саркастичными замечаниями от Риана, а также потом раскрашивать огромный ватман с зеленым вагоном оказались по сути очень интересным занятием, чтобы убить время. Подросток даже и не подозревал, что почти четыре часа могут так быстро и незаметно пролететь.       – Спасибо за это. Я понимаю, насколько всё было неожиданным для тебя.       – Всё хорошо, – выходит немного робко. – Мне нравится играть с детьми. Получается. В любом случае, я открыл много нового.       И это первый раз за весь день, когда они остаются вдвоем.       Они стоят по разные стороны стола, и ему совсем не нужно поднимать голову, чтобы быть уверенным, что Питер смотрит на него. Сегодня оборотень ведет себя с ним совсем по-другому. Возможно, так сказалась на волке неделя без его пагубного влияния, но по какой-то неизвестной причине мужчина возле него неожиданно более спокойный, более другой.       – Я…       – Может ты… – одновременно начинают они и замолкают.       Нужно сказать, что-то. Благодарность? За приглашение. Или о погоде? Об этом же говорят во время светской беседы. Это ведь светская беседа?       Однако, как и следовало ожидать, их перебивает ворвавшиеся дети, и это тот знаменательный день, когда Стайлз видит запыхавшегося Риана без очков и в мокрой футболке.       – Ничего не говори, – будто прочитав его мысли серьезно замечает волчонок. – Мы не будем комментировать мою одежду, да, пап?       – Без проблем, доктор Хейл, садитесь за стол, – Питер в последний раз бросает на него один из своих фирменных задумчивых взглядов, а потом помогает детям сесть за стол. – Готовы ли вы отведать праздничный ужин?       Алан в ответ кричит очень громкое: «Ур-р-ра!», за что его тут же ругает Риан, а Питер с довольной улыбкой ставит готовые блюда на стол. Мужчина двигается быстро и изящно, несмотря на то, что оборотню также по ходу дела надо поторапливать детей и следить за порядком. Красиво.       В этот раз обед с Хейлами намного более тихий и личный, чем тот в загородном особняке.       Ему нравится.       – Я бы не советовал тебе есть это, – небрежно произносит Риан, когда он тянется за салатом. Подросток ничего не говорит, но, видимо, школьник чувствует его замешательство, потому что добавляет негромкое:       – Ал с отцом любят проверять границы гостей. Точнее Ал, конечно, но кто же его остановит.       Стайлз переводит взгляд на хихикающего Алана, который чарующе краснеет, однако, при этом совсем не выглядит смущенным. Легкая тень от ресниц на щеках будто укрывает пол-лица, отчего огромные горящие глаза кажутся еще больше. Очень похоже на одного взрослого оборотня, что успевает взъерошить волосы ворчащего Риана, подтолкнуть полную тарелку с мясом к детям и уже налить всем сока, пока он в недоумении застывает на месте.       – Не беспокойся, салат просто острый, – пожимает плечами Риан, набрасываясь на еду. Очевидно, волчонок действительно проголодался за весь вечер. – Очень острый, так что тебя может стошнить. Чего и добиваются эти двое.       – Это не так, Ри! – сразу же возмущается его брат, откинув вилку в сторону. Алан недовольно пыхтит, совсем забыв про еду. Сразу заметно, как щенок излишне возбужден из-за игр. – Он хор-роший. Скажи, что он хор-роший! Мы с папой вместе его делали.       На одну долгую минуту за столом повисает оглушительная тишина, и парень почти уверен, что сейчас начнется драка, но:       – Конечно, Ал, – тепло произносит Риан каким-то совершенно другим тоном. Голос волчонка словно состоит из невероятно плавных оттенков желтого, и, если Стайлз хоть что-то и понимает в любви, так это то, что она именно такая. – Он очень хороший, прямо как ты.       Алан тут же спрыгивает со стула и бежит обниматься к брату, чему тот явно не очень доволен. Щенок сияет, как яркое, хоть и маленькое, солнце, и видится по-настоящему счастливым.       Он уже очень давно не видел этого.       – Я тоже тебя люблю, Ри, – смеется мальчик, и Стайлз готов поклясться, что никогда еще не слышал такого сладкого как мед смеха.       – Я никогда и не сомневался, – спокойно заявляет школьник, но встретив надутые губки поспешно добавляет:       – Я тоже тебя люблю, Ал. Не смей думать иначе, малыш.       – Я не малыш, Ри! Ты-       – Вот и всё, – строго произносит Питер, и все послушно умолкают. – Садитесь кушать.       Оборотни синхронно берут ложки в левую руку, и Стайлз в душе всего лишь самую капельку, но всё-таки умиляется. Почему-то сразу вспоминается, как ранее Алан предложил ему быть оператором в игре, потому как «ты, очевидно, не любишь пр-рикосновения, поэтому мы с Ри будем двигать поезда», сказанное так непринужденно, словно и не имеет никакого значения. Так, как бы сказал сам Питер. Или то, как Риан сразу после этого произнес: «Пятилетние захватят этот мир, если их правильно мотивировать». То, что он вполне мог услышать именно от старшего Хейла.       В волках очень много схожего, и, что греха таить, Стайлзу нравится это в них. И обед выходит другим, потому что Стайлзу он нравится, к тому же он знает каждого сидящего за столом. Может, он здесь и не как близкий друг семьи, но он однозначно ощущает себя именно им.       Когда Риан уходит читать, а Алан решает послушать его, хотя все прекрасно понимают, что щенок просто не хочет признаваться, что уже засыпает, Стайлз вновь остается с мужчиной один на один.       Питер нежно улыбается, играя с бокалом вишневого сока. Сейчас оборотень выглядит намного моложе с мягким светом на лице, густыми ресницами и смешливым сморщенным от избытка сладкого в десерте носом. И его изумительно голубые глаза смотрят прямо на него тем ласковым взглядом, который Стайлз уже очень давно не видел.       Стоп.       Онемев, подросток действительно замечает то, как Питер следит за ним своим изучающим взором, только в этот раз приглушенным легким изломом губ и расслабленной, комфортной позой, которую нельзя увидеть возле оборотня, находящегося рядом с чужаком на своей территории. А это именно территория волка Питера, ведь квартира – личное, уютное гнездо для его щенят, а Стайлз – именно что чужак. Сколько они виделись? Всего-то, наверное, неделю и…       Внезапно всё складывается, словно недостающие кусочки паззла находят свой путь обратно. И перед ним предстоит целая, завершенная картина, испещренная множествами трещин. Та самая картина, о которой он совсем недавно говорил. Та самая, которая правдивая. Истинная.       Подросток зажмуривается, сжимая руки в кулаки на своих коленях и мысленно корит себя за недальновидность. Как он мог не понять? Не прочитать, не заметить, не почувствовать? Где его хваленная интуиция?       Ведь вокруг столько подсказок. Постоянное присутствие волка рядом, необычный голос с часто скачущей тональностью, нервозность и потеря контроля, тот странный телефонный звонок без причины…       И это дурацкая расслабленная поза.       Все поступки оборотня вопили о своих намерениях громко и ясно, только он сам не обратил на это должного внимания. Его очередной промах.       – Стайлз? – рядом доносится взволнованный голос Питера, и он открывает глаза. Ему так много хочется высказать оборотню прямо в эту секунду, но его сил хватает лишь на хриплое:       – Какого черта?       Волк не на шутку обеспокоен – Стайлз может прочесть это по его потемневшим глазам. Вот только ему впервые всё равно. Он так зол, что готов взорваться и намеренно задеть за живое, и в то же время парень нуждается в тепле его собственного гнезда и привычной мертвой тишине особняка.       – Серьезно? Что ты вообще нашел во мне? – слова выходят не в меру резкими, бьющими наотмашь, но Питер не отстраняется ни на шаг. Оборотень всё еще стоит – когда только успел? – непозволительно близко, и лишь чужое дыхание оседает болезненными ожогами на его коже.       – Что такого во мне перевернуло твой мир?       – Я за… – начинает мужчина, однако подросток перебивает, на этот раз атакуя куда громче:       – Это так неуместно, ты не думаешь? – Питер вздрагивает, и теперь Стайлзу кажется, что волку в самом деле больно. Может быть и так, только на эту тропу первым вступил не он. – Так безрассудно… Ты что, действительно не видишь меня? Что ты такого заметил, что... что…       Он запинается, когда понимает, что взгляд оборотня сменяется с тоскливого до вновь более чем неравнодушного. И вслед за этим волк ободряюще кивает, а тонкие губы складываются в доброжелательную улыбку.       Это повышает градус его злости еще на четверть шкалы.       Какого черта? Прекрати!       – Посмотри на меня, – почти шипит он. Его глаза опасно блестят, а внутри всё сжимается в пульсирующий клубок нервов. – Посмотри на меня. Внимательно. Что ты видишь? Разве ты видишь что-то прекрасное? Может, эту гниль во мне, хах?       Пожалуйста, перестань смотреть на меня так ласково.       – Разве ты не видишь, как я сломан? – Стайлз теряет последние крошки контроля, и все мысли вырываются мощной волной негодования и страха. – Посмотри, я не могу просидеть ни одного вечера без срыва, прямо как сейчас. Смотри!       Пожалуйста, перестань улыбаться так нежно.       – Я убитый, посмотри! Я не умею счастливо смеяться и рассказывать шутки. У меня нет ни одной забавной истории в запасе! Я просто не забавный! Забавность обошла меня стороной. Ты только посмотри. И… и я не милый и веселый… и не хороший, совсем нет. Не симпатичный. Во мне вообще нет ничего привлекательного, и… и не надежный. Я… я не сдержал так много обещаний…       Пожалуйста. В меня нельзя влюбляться. Пожалуйста.       – Меня нельзя допускать к обществу, разве ты не видишь? Я погибель в хрупком, стеклянном флаконе. Я не…       – Ни разу с первой нашей встречи я не хотел назвать тебя хрупким или же стеклянным, – вдруг подает голос Питер, и тон оборотня всё еще такой любящий, что Стайлз теряет остатки самообладания.       – Прекрати! Перестань говорить всё это! – он кричит, хоть где-то за этой стенкой сидят двое маленьких волчат с великолепным слухом. Он кричит, потому что больше не может держаться. Не за что. – Перестань! Ты ничего не знаешь! Ты ни капли не понимаешь! Вот, давай! Дотронься до меня! Ну, же. Чувствуешь, как…       Легкое касание пальцев разлетается по его коже слабым прикосновением крылышек бабочек. Большая шершавая ладонь поднимается вверх от его запястья до трясущегося плеча. Так бережливо. Так чувствительно. И до сих пор так чертовски нежно.       Нет, ты не можешь. Ты не можешь так касаться. Пожалуйста, ты не можешь быть влюбленным в меня. Пожалуйста.       Когда вторая ладонь проходит тот же путь, толпы предательских мурашек согревают его кожу, в этот раз совсем не обжигая. А следом две сильные руки притягивают подростка к широкой груди и накрывают его сгорбленную спину в самом убедительном жесте защиты.       Пожалуйста.       Холодная стена, заморозившая его сердце и сковавшая его глаза вдруг распадается тысячами соленых капель. И он находит себя на полу, рыдающего и сломленного, в объятиях взрослого волка.       Пожалуйста, не оставляй меня тоже.       – Он… он забрал у меня всё. Что я мог сделать? – его голос не громче шепота, но подобен звонкой пощечине в громоздкой тишине. – Что я мог сделать? Скажи мне, что я мог?       Он плачет. Он действительно плачет, глотая горечь во рту, когда наружу выходят сдавленные рыдания вместе со всей скорбью и непреодолимым ужасом, накопленными за всю его жизнь. Он никогда не мог признаться себе, что разочарован и боится куда больше совсем не отца.       Я могу сжечь этот мир дотла. Пожалуйста, не оставляй меня. Я не в состоянии контролировать себя.       – Видишь, что от меня осталось? – истеричный смешок соскальзывает с губ подростка и тут же растворяется в растущей напряженности в воздухе. – Украдено всё, что было у меня. Теперь я гнилой. Во мне нет ничего… нет ничего, что можно ценить.       Не оставляй меня одного, мне страшно.       – Он мой отец, – сокрушенно бормочет подросток. – Он мой… мой…       Слова умирают на языке, так и не родившись. Питер неестественно каменеет на мгновение, но затем заботливые руки снова начинают успокаивающе гладить его, и Стайлз упускает это из виду.       И объятия такие приятные, черт возьми, такие приятные. Именно такие, какие он и представлял, только, наверное, в тысячу, в миллиард, раз лучше. Ему не хочется думать ни о чем, кроме них.       – Я просто… просто хочу отдохнуть, – слезы, как и прежде, застилают его глаза, но дыхание понемногу приходит в норму. – Я… я не знаю, что чувствовать. Я-я… я не знаю…       Подросток решает открыться. Ведь всё, что произносится шепотом, будет только здесь и сейчас. Он может сделать это один раз, ничего плохого не произойдет. Ничего не произойдет, и потом никто из них этого не вспомнит. Всё можно забыть. В объятьях Питера так тепло и удобно, они же не могут предать?       – Я отшельник без сердца и души, – повторяет Стайлз заученные с детства фразу, однако, едва ли она звучит так же правильно.       – Чушь, – жестко обрывает его оборотень, но подросток игнорирует волка.       – … безвольный…       – Бред.       – Я хладнокровный. Я…       – Неправда, – мягко обрывает его Питер. – Ты спас Алана и выдерживаешь его на протяжение всего дня. И да, он мой сын, но я знаю, каким громким и настойчивым он может быть. Поверь мне, ты так далек от хладнокровия, как Луна от Земли.       – Это довольно близко, – замечает Стайлз, лишь бы сказать что-то наперекор мужчине.       – Но мы с тобой никогда это не узнаем, – парень слышит улыбку в голосе оборотня, и перед глазами стоит почему-то та добрая ухмылка на лице волка. – Мы не будем лететь на Луну. Здесь, на Земле, тоже неплохо.       Они поглощают временное неустойчивое равновесие между ними жадными глотками, устав сражаться друг с другом. Они прислоняются к кухонному шкафчику, удобно расположившись на полу. Уютно и по-домашнему, словно в который раз проделывают это.       Нелепое сравнение.       – Я просто… – вновь очень тихо и безразлично начинает подросток. В голове стоит звенящая тишина, а все эмоции уже давно растаяли под напором осторожных касаний. Стайлз придвигается ближе к волку и зарывается в подставленное плечо. Он в безопасном коконе заботливых рук и чужого учащенного сердцебиения. – Я просто… я справляюсь. Я в порядке. Я двигаюсь вперед. Не останавливаюсь на достигнутом.       Он ничего не может поделать с тем, что звучит так, будто уверяет самого себя. К сожалению, правду очень сложно скрыть, особенно, когда не стараешься.       – А потом приходишь ты, – он не дает Питеру отстраниться, намертво вцепившись в футболку волка. – Приходишь ты, и ломается всё. Мне нельзя доверять что-то столь драгоценное, а ты просто берешь и приглашаешь меня на семейный пикник. А… потом… разговоры все твои… И твои дети такие милые. Такие искренние и прямолинейные, прямо как ты! Хах! Я ведь не понял этого сразу. Я и сейчас совсем не понимаю. Думал, странно так, что всегда ищу ваши схожие черты…       Он шумно сгладывает, вдруг испугавшись продолжения.       – А затем – бум! Раз, и проходить мимо вас становится так сложно! А я…       Ему сейчас так охота узнать, что же Питер думает о нем. Не в целом, а в эту самую секунду. Изменил ли он свое мнение или нет? А может и вовсе разочаровался, как и он сам.       Последнее ранит особенно сильно.       – И мы ведь договорились, понимаешь? Я был в этом уверен, – он даже кивает в подтверждении своих слов. – Негласно, но договорились. Мы избегали друг друга… Ты меня избегал.       Стайлз внезапно находит в себе смелость поднять голову, чтобы взглянуть на оборотня. Он вновь так зол внутри, но весь гнев исчезает, когда он сталкивается с тем пугающим влюбленным выражением Питера.       Почему?       – Конечно, я избегал, – оборотень очерчивает пальцем его мокрую от слез щеку, с каким-то детским восхищением изучая разгоряченную кожу. – Влюбился как мальчишка. Никогда раньше не верил в любовь с первого взгляда, но вон как случилось.       Вся нервозность волка, раньше так легко прослеживаемая в каждом движении, испарилась, будто ее и вовсе никогда не было. Сейчас перед взором парня сидит немного потрепанный, но тем не менее уверенный в себе мужчина. Чуточку властный, чуточку хищный и абсолютно точно побежденный.       – Мне нужна была всего неделя, чтобы осознать – нет смысла в сопротивлении неизбежного. Тем более, не то чтобы мне этого действительно хочется.       Изумительно голубые глаза неповторимо ярко сияют в свете вечернего солнца. И Питер смотрит на него.       – Нет-нет. Нет, ты не можешь…       – Я тоже так думал на прошлой неделе, – слегка пожимает плечами волк, и Стайлз не может сдержать грустного смешка. – Найти себе пару, когда тебе давно за двадцать и у тебя уже есть свое самостоятельно дышащее и рушащее всё вокруг наследие, несколько необычно. И, быть может, я должен был пройти мимо, но… я прожил в этом бренном мире ровно столько, чтобы знать, насколько редко в жизни встречается кто-то близкий и завораживающий. Кто-то, из-за кого ты задерживаешь дыхание.       Питер рассказывает нечто очаровательное, только почему-то атмосфера вокруг них всё еще окрашена печальными, серыми тонами.       – И разве можно пройти мимо? – оборотень чуть хмурит брови, но лицо всё еще светится неподдельной искренностью, и подросток может увидеть там поразительное воодушевление. Приятно. Непривычно, конечно, но приятно.       – Ты такой… Ты этого совсем не замечаешь, – подросток уже даже не пытается заткнуть Питера, устало привалившись к горячему боку. Теперь он не может видеть пронзительные голубые глаза, и в этом тоже есть что-то успокаивающее. – В тебе есть какая-то искра. Непоколебимая и такая яркая, чтобы осветить путь и для нас. Ты упорно будешь бороться за свою цель, и я вижу это не только в твоей стремительной походке или огоньке в глазах. Ты светишься в своей борьбе, пускай видны твои шрамы.       На последних словах Стайлз дергается, но волк не дает ему отстраниться от себя.       – Они прекрасны, – шепчет Питер, вдруг поймав его ладонь и крепко сжимая в своей. Мужчина переплетает их пальцы, и подросток не может перестать смотреть на то, как правильно большая ладонь волка укрывает его собственную, маленькую и бледную. – Твои шрамы… они лишь доказывают, чего достиг, даже когда весь твой мир был против.       – Они отпугивают всех, – отрицает подросток, и в душе снова как-то горько. Он не может просто начать верить каждому услышанному слову.       – Я всё еще здесь.       – Это не так. Ты говоришь это, только пото-       – Я не один, ты не заметил? – шутливый тон оборотня ни капли не насмешливый, скорее по-приятельски дразнящий. – Алан заставляет нас приезжать пораньше в школу Риана, чтобы выловить тебя. Кора, что учится с тобой, говорит о тебе не переставая, но она, по правде говоря, стесняется подойти, хоть и никогда не признается в этом. Даже Дерек впервые так рьяно рвется подвезти сестру, причину чего он тоже ни за что не объявит. Ни один студент не встанет рано для этого.       – Я… нет, – Стайлз хочет опровергнуть слова волка, однако, так всё и было. Кажется. Но так ведь не бывает, да? – Нет, так не быв-       – Смирись с этим, любовь, – иррационально, но он чувствует невероятное тепло от ласкового прозвища, произнесенного немного с придыханием и ласковой, он точно знает, что ласковой, улыбкой. Совершенно непривычное ощущение. Он очень нескоро сможет свыкнуться с ним. А то, что придется привыкнуть к этому, у парня нет никаких сомнений.       – Мы будем на твоей стороне, – перебирая его пальцы, произносит Питер. – Смирись с тем, что ты не один.       Это один из тех дней, когда Стайлз ни в чем уже не уверен. Валак несколько минут назад забрал его отца на еще одно секретное совещание, а он не выдержав выбежал на улицу. Он бежит и бежит, пока не останавливается в небольшом закутке между зданиями. Здесь темнее и намного холоднее, чем на улице, но место отчего-то кажется ему больше дружелюбным, чем каким-либо еще.       – Прячешься?       Незнакомый мужской голос заставляет подпрыгнуть. Стайлз оглядывается, но всё, что он видит – это огромные мусорные баки и несколько полных черных пакетов напротив.       – Это моя территория, – слова не звучат устрашающе, как должны были, но доля угрозы всё же есть. – Тебе стоит уйти.       – Хорошо, – тихо выдыхает парень, пряча замерзшие пальцы в карманы легкой куртки. Он забыл надеть теплый свитер под низ, и теперь он не может сдержать дрожи. Поэтому ему совсем не нужны споры и драки. – Хорошо, я сейчас уйду.       Минуту они молчат, пока он собирается с силами для очередной пробежки, только теперь домой. Если, конечно, то здание можно назвать своим домом.        – Будешь чай? – неожиданно спрашивает незнакомец, теперь обращаясь к нему намного более приветливо, чем в начале. – Горячий. Я только заварил.       Пакеты передвигаются, и теперь можно увидеть чью-то руку с термосом, от которого идет пар.       – Вот возьми, тебе явно холодно, – Стайлз подходит ближе и замечает осунувшегося мужчину в грязной одежде, что с трудом тянет на зимнюю. – Ой, не смотри так на меня. Я старый человек, мне положено мерзнуть, а ты вон какой! Давай, сделай глоток и поделись со стариком историей.       Незнакомец заметно дрожит, прикрываясь куском картона и лоскутом дырявого одеяла. Мужчине, очевидно, совсем некуда идти, и вдруг Стайлзу становится стыдно за свой маленький момент слабости. Он вновь вспоминает за что борется, ради чего так упорно преступает запреты отца.       – Я так редко встречаю хороших людей, – замечает парень, сделав глоток чая. Напиток не чувствуется годным для употребления внутрь, но почему-то согревает, и, кажется, его душе тоже больше не холодно. – Мир очень страшный, я… я не знаю, почему хочу помочь ему.       – Мир всегда был таким, – поддакивает мужчина, прижимая термос к груди. У незнакомца блестящие глаза, словно само солнце отражается в них и в самый пасмурный день в году. – А хорошие люди… что ж, даже для одного хорошего человека можно разделить свой мир пополам.       Стайлз смотрит, как незнакомец делает глоток своего напитка, а потом протягивает чай ему. Бездомный, голодный, замерзший мужчина отдает ему последнее, что у него есть, и, если он и собирается сражаться ради кого-то, то это будет ради вот таких людей, слишком гигантских для их страшного мира.       – Я тоже. Так думаю. Я хочу помочь, потому что я могу, – тихо подмечает Стайлз, обещая, во что бы то ни стало, не сдаваться и не терять свой огонек надежды. И пускай он возвращается домой без куртки и последних украденных монет, ничего из этого не имеет значения, пока он от всего сердца желает настоящий дом для еще одного хорошего человека на его пути.       Спустя три стука сердца, в момент, когда глаза Питера сияют ярче всех звезд на небе, появляются еще две пары рук, что также оборачивают его в защитный кокон.       – Люблю тебя, Стайлзи, – шепчет Алан с мечтательной улыбкой, а потом моментально засыпает у него на коленях.       Глубокий вдох, и подросток задерживает дыхание. Перед ним самое поразительное, бесценное существо в мире. Просто спит, обнимая его ногу во сне.       – Он ничего не слышал, я закрыл ему уши, – серьезно произносит Риан, а затем вдруг крепко сжимает его пальцы, оставляя легкий поцелуй на его мокрой щеке. – Я бы доверил тебе его.       И это звучит, куда громче чем «я люблю тебя» и, без сомнения, во много раз дороже. Его легкие уже горят от недостатка кислорода. Однако, это не идет ни в какое сравнение с жжением в его сердце.       – Я…       – Всё в порядке, мистер Стайлз, – пожимая плечами, произносит волчонок. Риан двигается, пока не укладывается на полу рядом с братом, прижимая к себе его ладонь. – Ты не один.       Мальчик закрывает глаза, засыпая вслед за братом. И это тут же занимает огромную часть его сердца.       – Ты совершенно точно не один, любовь, – повторяет Питер, притягивая его на себя. Оборотень кладет одну руку ему на живот, а вторую так и оставляет переплетенной со своей. – А теперь засыпай.       Так, неожиданно подросток оказывается зажатым между двумя сонными волчатами и одним взрослым волком, напевающим странную мелодию, смутно похожую на древнюю балладу. И Стайлз действительно засыпает под давлением окружающего тепла и рук, обещающих держать его в самые темные и трудные времена.       И он выдыхает.