***
Стайлз хлопает в ладоши, и бестелесные исчезают в черной дымке, чтобы очутится в пятидесяти милях от этого места. По заклинанию, добраться до него они в силах будут только через двенадцать часов, что должно хватить с лихвой. Яркий свет, золотистый, красивый, охвативший его руки, спустя мгновение исчезает, а парня пронзает мысль, что, кроме него, незаконно избавиться от о’ни никто бы не смог. Очаровательно. – А ты не растерял сноровку, ха, – замечает его старый знакомый, засунув руки в тонкий черный плащ. Габриэль Валак сейчас, как и всегда, в костюме и со шляпой на голове. Прячет глаза необычного оттенка, точь-в-точь темная бронза, и страшные шрамы на половине лица и шее. – Превосходный талант. Хлопаю и падаю ниц! – Ага, – отвечает, игнорируя руку мужчины, Стайлз и садится на пассажирское место припаркованной рядом машины. Его немного трясет от страха и осознания того, что он так близко к человеку, помогавшему отцу. – Я могу найти чем удивить тебя. Дай мне немного времени, чтобы попрощаться, а потом я вновь удивлю тебя, разорвав все скупые тросы в твоем заново отстроенном кукольном домике. – Ты амбициозен. Намного более клыкастый, чем твой отец, – с какой-то даже теплой улыбкой произносит Габриэль, когда заводит машину. Подросток невольно фыркает, а затем сосредотачивается на немного трясущихся изуродованных руках на руле. Его жизнь подвергается опасности двадцать четыре часа семь дней в неделю. – Хитрый мальчик. Дерзкий и наглый. Я знал, что ты сможешь опрокинуть чашу ваших весов. Еще бы ты мне сейчас признался в бесконечной вере моему отцу. Подросток, однако, решает промолчать, отвернувшись к окну. Так хрупка грань их обоюдного доверия, что поскользнуться и разбить ее – вес необдуманно брошенного слова. А он не собирается падать, не потащив за собой никого. Не в этот раз. Сейчас ему срочно нужно выбрать линию своего поведения, потому как Валак остается сумасшедшим фанатиком, Ужасным Доктором – как называют приспешники отца. Здесь нет места для раздумий или пропущенного нужного поворота. Парень незаметно приводит дыхание в норму, чтобы продолжить бессмысленный, по его мнению, диалог. – Мы ведь доведем дело и без него, – с мнимым презрением подмечает Стайлз, специально сверля взглядом лицо мужчины. Тот ощутимо напрягается, но от дороги, к облегчению подростка, взгляд не отводит. – Всё готово, – соглашается Валак, и в бронзовых глазах загорается недобрый огонек, совсем непохожий на ласковое мерцание изумительно голубых глаз или подбадривающее светлых. – Вечерняя Звезда возродится в полночь. Нам не нужно разрешение безумных стариков. Ему верят. Что хорошо. А то, что его мысли вновь и вновь соскакивают не туда – очень даже плохо. Парень хмурится, а потом старательно задумывается над чем-нибудь неприятным, чтобы скрыть свои настоящие намерения. Будет обидно, да и непозволительно глупо, оступиться только потому, что снова вспоминаются двое очаровательных детей, мужчина его мечты и человек, сумевший за короткий срок сделать для него больше, чем сделал собственный отец за всю его жизнь. Непозволительно глупо, Стайлз. Нечего и мечтать. Подумай лучше о старом, об отце и времени, когда всё изменилось для тебя. Видимо, что-то из подобранных картинок его прошлого – подвал, лестница, тренировки – срабатывает, потому как атмосфера в автомобиле меняется на более доброжелательную, подросток мрачнеет, а сумасшедший мужчина рядом расслабляется. Благими намерениями, хмыкает про себя он. Благими намерениями он заведет себя в свое персональное Чистилище. Смехотворно. Он так долго прятался за масками, а теперь вновь надевает их, одну за другой, чтобы сделать что-то хорошее. Одну за другой – меркантильность, черствость и умоисступление*. Всё хорошо, старина. Всё хорошо. Мы делаем это ради семьи. – Безумный старик, ха! Твой отец был тем еще чокнутым, – возмущается бывший напарник его отца, распаляясь от собственных же слов. Кажется, зависть и слепое следование приказам – именно та червоточина, что в свое время свела с ума талантливого ученого. Стайлз не удивлен. – Никогда не видел дальше своего чертового расписания. Старый прохвост обезумел от жажды обладать! Дьявол покарал его! Ха! Заставил заучить страницы легенды, но сам не был готов… – Есть, – слабо произносит парень, уже не чувствуя угрозу разоблачения. Очевидно, все последователи отца прошли прекрасную промывку мозгов. – Мой отец всё еще жив. Мой отец безумец, я не спорю. Единственный, кто смог просчитать тысячи вариаций возможного будущего и в итоге всё равно не нашел правильного ответа. Однако, он гений. Потому что никто, кроме него, не сделал и этого. – Это не имеет значение, – и на свет наконец выходит та дьявольская улыбка, объединяющая таких разных людей, как Валак и его отец. Она сожгла карьеру и разум одного, и жизнь и семью второго. Парень боится признать, но именно эта улыбка враз ослабила напряжение в его плечах и вселила уверенность – он сразу вспомнил, за что сражается. – Рано или поздно приговор вынесут. А для нас не имеет значение какой. Хи! – мужчина хихикает, на что подросток мысленно закатывает глаза. Серьезно, ему срочно нужно пересмотреть людей, вхожих в близкий круг его общения. – Мы будем заняты другими делами, далеко-далеко от сюда. – Если бы ты только знал, как ты близок к правде, – шепчет Стайлз одними губами, прикрывая глаза. Ему стоит набраться сил для сегодняшней ночи. – Не нужно торопиться, – равнодушно замечает отец, хотя он, не видя, может сказать, что мужчина хмурится, поджимая губы. – Ритуал завершится следующей весной. На этом всё. – Что? – Валак вскакивает с места, размахивая руками. – Почему так долго? – Сосуду надо стать полноценной полукровкой. Должны быть смешаны три части одновременно, что нелегко. Человек, заклинатель и фейри не- – Мы не должны ждать! – Ужасный Доктор вдруг резко бьет по столу, пугая его. Подросток непроизвольно вздрагивает за стеной, но осознание того, что его сейчас никто не видит, быстро успокаивает лихорадочный пульс. – Он готов! И мы готовы, так почему мы- – Сядь! – довольно-таки резко произносит отец, отчего Стайлз непроизвольно оседает на пол. Судя по появившемуся шуму в гостиной, то же происходит и с гостем. – Во-первых, если я говорю, что сосуд не готов, то так тому и быть. Я думаю, что могу точно сказать, когда мой сын будет достаточно силен для успешного проведение ритуала. – Ты прав, извини. Я- – Во-вторых, разве не ты хотел заполучить благословение Вечерней Звезды? Ритуал годами разрабатывался, чтобы мы в конце всё упустили, поспешив? Руны должны напитаться, чтобы передать нам силу и могущество легендарной богини. То, что принадлежит нам по праву, вернется, будем ли мы его поторапливать или нет. Так что не стоит прыгать выше своей головы. – Я знаю. Ты же- За этим следует еще десять минут беседы, но Стайлз уже не подслушивает разговор, задумываясь над словами отца. Тот не впервые произносит слова, связанные с их наследием, чего подросток пока не смог разгадать. Является ли это еще одной версией намучившей его легенды? – Идиот, – первое, что говорит его отец, выпроводив Валака и подозвав его к себе. – Ты слышал, на что он повелся? Вот идиот, не правда ли? Он кивает. Понять вранье отца сейчас для него не составляет труда. – Непроходимые тупицы! Зачем мне только такие люди в будущем… Он правда думает, что ритуал призван наделить всех нас волшебной силой? – качает головой мужчина, потирая подбородок. – А потом мы тоже соберемся в еще один причудливый совет. Тьфу! Напомни мне, сынок, больше никогда не связываться с врачами в будущем. Тебе и не придется, думает Стайлз, выскальзывая втихую за дверь. Будущее часто оборачивается не той стороной, которую ожидаешь увидеть. В последнем он уверен как никогда. – Мы сделаем это, – вмиг подобравшись, ровным голосом произносит Валак. – Мы доведем ритуал до конца, всё готово. Можешь не сомневаться, Мечислав. Мы ждем твоего прихода. Восхода. Так говорят. Это скорее восход звезды, чем что-то другое. – Да. Мы сделаем. Мы доведем дело до конца. Ритуал… – мужчина продолжает тихо бормотать себе под нос, и парень отворачивается к окну. Ощущение того, что машина едет кругами по шоссе заметно тревожит. Хотя не должно. Раньше было проще. У него был всего один план. Безупречный, хитроумный план мести. Это была именно месть, Стайлз даже в своей голове не пытается отрицать такое – слишком очевидная была бы ложь. Безупречный план. Он должен был остановить отца. Всё остальное было не важно. Всё еще не важно – казалось ему вчера. А потом Питер… Нет, не думай о нем. Не о нем. Не надо. Сосредоточься на плане. А вчера он придумал новый. Слабый, с недостатками и недочетами, план его исповедания. Он не желает вымаливать свои грехи – в Бога он не верит, да и помочь ему это никак не может – и не желает облегчить ношу непоправимой вины, совсем нет. Он просто хочет гордиться собой. Очевидно же – несовершенный план. Я хочу быть достойным. Достойным всего, что я уже получил. Заслуживающим всего, что мне подарили безвозмездно, несмотря ни на что и вопреки всему. Только чтобы очистить себя, вырвать прочитанные страницы, теперь придется сделать очень многое. – Все мы пожимаем плоды своих поступков, – слабо соглашается Стайлз с голосом внутри себя. Тот отчего-то похож на мамин, с извиняющимися нотками и родным солоноватым привкусом. – Время не забывает своих должников. Поэтому он и появился. План номер два. Слабый, с недостатками и недочетами, несовершенный план его исповедания. Там, где он уничтожит всех последователей отца, раз и навсегда отчистив мир от ядовитого гноя. Там, где всё, во что они вкладывали свои силы, обернется к ним раскрытой «клыкастой» пастью. Там, где никто не посмеет угрожать его новоприобретенному и единственному дому.***
– Я не знаю, справлюсь ли я, – признается. Вокруг холодный космос, и, если бы он мог, он бы присоединился сюда еще одной угасающей звездой. Уж лучше быть здесь, сжигающим себя заживо огнем, чтобы там, на Земле, тобой восхищались, чем совсем наоборот, пугать своим светом там, но быть схожим с тремястами тысячами сородичами на небе. – Я не боюсь смерти, – ложь, раненная, задыхающаяся, – я не боюсь умереть. Он согревает дыханием замерзшие пальцы, представляя иссиня-белый оттенок кожи мертвеца и почерневшие ногти. Картина пугает. – Я не боюсь. Я не- Темные трупные пятна и сеточка просвечивающихся синих вен, виднеющаяся белая кость и червь, проложивший путь сквозь его запястье. Он больше не может двигать рукой. Обеими руками. Он больше не может двигать руками, ногами, головой. Не может дышать, чувствовать боль и думать. Облегчение, полившееся за этими мыслями, ласковыми касаниями согревает его сердце. – Я не боюсь смерти, – скрипучим голосом. И в абсолютной тишине слова падают громоздкой правдой. Ему больше не нужно думать. Мыслить, анализировать, корить себя за прошлое. Он больше никому ничего не должен, даже себе. Особенно себе. – Я буду ждать тебя, Митч, – слышится сбоку родной детский голосок, и Стайлз собирается обратно, из звездной пыли, бескрайнего вакуума и каменных планет. Обратно в крошечного и всё же гигантского человека. – Я всегда буду с тобой. Тебе не нужно ждать долго, совсем скоро мы встретимся вновь. Стайлз открывает сонные глаза, когда машина останавливается. Внутри соленая влага, на губах короткая улыбка, а пульс стучит знакомым именем. Ты верил в меня больше всех, Айзек. Я не подведу тебя снова.***
– Тебе приготовлена комната, – Валак подводит его к лестнице за кухней, которая, естественно, ведет вниз. В подвал. – Обустраивайся, ни в чем себе не отказывай. Мы ждем последних прибывающих. Я зайду за тобой чуть позже. Подросток поспешно спускается, скрывая сморщенный нос и страх в глазах. Чертовы триггеры прячутся за каждым поворотом. За спиной с громким хлопком закрывается дверь, а Стайлз только достигает конца лестницы и тут же включает в комнате свет. Помещение покрашено в мягкие бежевые тона, на потолке двенадцать точечных светильников и два старинных бра на стенах. Небольшая кровать, стул со столом и красный потертый ковер. Уютно. – Золотая клетка, – фыркает парень, пытаясь абстрагироваться от нехватки воздуха, окна или еще чего-нибудь, что может отвлечь от мысли о подвале, – всё еще остается клеткой. Полгода назад, в пятнадцатый день рождения Айзека, когда он впервые оказался избитым и брошенным в подвал собственным отцом, Стайлз догадывался, что идиотская затея в голове будет не просто игрой на шахматной доске и после долгожданного крика «Шах и Мат!» его еще будет ждать казнь короля, а следом и суд над игроком. Всё важное – простое и понятное, как день и ночь, он знает. Однако, всё равно умудряется упустить, что до сих пор ходит в чертовых кандалах. Что свобода, желанная им независимость – фикция. Иллюзия. Обман, что придумал его разум, чтобы спасти себя от угрызений совести; с чем согласилась душа, потому как не в силах была отказаться от розовых очков. – Всё важное просто, – забиваясь в неприметный угол, подмечает Стайлз. С этого ракурса вид помещения немного странный, отчего вещи в комнате кажутся громадными, способными разом поглотить его. – Как день и ночь. Небо и земля. Черное и белое. Когда суд над отцом закончится – независимо от конечного решения – и приговор вступит в действие, руки инквизиции развяжутся. Священный Орден Мира и Согласия скорее всего к тому времени уже проведет своё расследование и вынесет собственный вердикт по поводу виновных. За этим последует смерти всех сторонников его отца, тайных и официальных. Что, наверное, и следует ожидать, потому как инквизиция работает досконально и крайне вдумчиво, практически без ошибок. А потом ему исполнится восемнадцать. Он перестанет числиться ребенком. И закон вступит в силу и в его случае. Как день и ночь. – И карающей рукой я накажу каждого, чьи мысли скованы мраком, гордыней, чревоугодием и алчностью! – провозглашает подросток, снимая толстовку. Он оголяет руки, чтобы увидеть едва заметные печати, кажущиеся сейчас уже чем-то близким, сердечным. – Виновные трепещите! Если бы до него добрались сначала приверженцы отца, то он бы просто ликвидировал себя. Стайлз много читал для выбора способа умерщвления такого тела как его. Десятки книг о магических народах, мутантах и грязнокровках. В конечном счете результат лишь усилил его стремление к возмездию. Он ударит тем же оружием, на что так сильно надеялись все вокруг. Одна треть его, благодаря стараниям отца принадлежащая к немалочисленному народу фейри, легко справится с поставленной задачей – как ни странно, но бессмертные имели свои пути к отступлению в иной мир. Этим он и собирался воспользоваться. Остальные две части его – человек и заклинатель – никак не смогли бы препятствовать древним законам, прописанным в завитках ДНК Мирного народа*. – Пролью свет на предательства и обличу подлог. Он распылил бы себя на крохотные частички, превратившись в волшебную пыльцу, так строго охраняемую стражниками при Благом Дворе*. И последний участник заговора исчезнет с лица Земли, словно и не было никакой идеи уничтожить половину населения голубой планеты. Таким образом, справедливость восторжествует без его прямого вмешательства, теми, кто эту справедливость и должен вершить. – Так восторжествует же мир и согласие! Он остановил бы отца. Только не своими руками. Так было раньше. – Теперь же всё будет по-другому, – Стайлз прикрывает глаза, устало привалившись к стене. Эмоции очень быстро сжигают всю его энергию. – Это моя битва. Моя, и завершу ее я. Сам.***
– Я сделал всё возможное. Маленькие ладошки нежно перебирающие волосы на миг останавливаются, но затем продолжают ласкать его, едва касаясь щек и шеи. Он думал, что уже забыл ощущение рук матери, но память оказалась невероятно хороша, когда воспоминание сидит в его сердце. – Но я не буду останавливаться. Я не буду, – строго. В нем плавится решительность, принимая форму стойкой, непоколебимой отваги. – Я не отступлю. Он всегда страшился узнать, что у него не будет храбрости, что смелость бросит его в самый неподходящий момент. Но вот он, момент. И ему страшно, да, и он волнуется, бесспорно, но он готов. Неожиданно, вдруг готов, готов сражаться до самого конца. – Я закрывал глаза на преступления и пропускал мимо безнаказанность. Намеренно отводил взор, когда замышлялось плохое, сцеплял руки, вместо того, чтобы поймать кинжал, летящий в спину друга. Специально бежал от места преступления, когда само преступление было совершенно у меня перед носом. Ладошки в волосах останавливаются, и слезы текут по щекам, но его голос не ломается. – Я никогда не прощу себя за это. Обещаю, такого не повторится. Я больше не хочу быть падшим. Мне не нравится. Он прикрывает лицо, чтобы избежать неизменной нежности в аквамариновых глазах и слабой улыбке на чуть пухлых губах. Он мог написать картину своей мамы вслепую – светлые вьющиеся локоны, почти незаметные веснушки на носу и угловатый подбородок с ямочкой. Образ тепла и безопасности даже в самый лютый час в году. – Мой сладкий медвежонок, – шепчет на ухо родимый голос, напевавший раньше колыбельные и сказки. – Мой сладкий медвежонок, я люблю тебя таким, какой ты есть. Твоё время еще не настало. Ступай, Мечислав, ступай к себе домой, тебя заждались. Я ни разу не сожалела, что выехала тогда в супермаркет. Наше похищение привело меня с Айзеком к тебе, моему сыну, пускай и не по крови. Ступай, мой сладкий, ты так прекрасен в своем пламени. Стайлз незаметно стирает влагу, прижимая рукава толстовки к лицу, и еле слышно смеется. Его жизнь, всё же, так похожа на запутанный детектив из прошлого века. Ты всегда прощала меня, мама. Вновь и вновь учила быть открытым и следовать зову сердца. Я так и собираюсь поступить. Прости, что понял так поздно. Мама, я наконец услышал ее. Мою мелодию. Она бесподобна, мама. Бесподобна.***
– Ты всех собрал? – спрашивает Стайлз, принимая невозмутимый вид. В настоящий момент его роль проста – нужно стать лидером, заменив отца и вытеснив Габриэля от управления. Вошедший Валак на вопрос только ухмыляется, проходит к рядом стоящему креслу и садится лицом к нему. Не похоже, что мужчина его в чем-то подозревает. Глупо. Несмотря на то, что на полу сидит он, внушительным ощущает себя именно подросток. Дважды провернуть аферу под одним носом хоть и трудно, но достаточно увлекательно. Всё-таки сумасшедшие фанатики, очевидно, неосознанно выбирают путь ведомых. Они не стоят сожаления, старина. Посмотри на них. Это лица убийц. – Да, – мужчина по-птичьему склоняет голову, изучая. – Почему ты согласился на всё это? Очевидно, как оказалось, власть отца не есть что-то неприкосновенное для тебя. Валак наконец задает те вопросы, которые должны были быть озвучены уже очень давно. До преследования, смс и похищения. До, вне всякого сомнения, бессознательной веры в него. Парень чуть сдвигается вперед, всё его тело напряжено. В это самое мгновение решается будет ли он проделывать чистую работу или придется повозиться. В это самое мгновение. Как сыграть слепого являясь зрячим? – Только я способен на подобное, – с фальшивой гордостью гремит Стайлз. Подросток чуть приподнимается, когда улавливает смешинки в глазах цвета позолоченной бронзы. – Если бы, кто и мог стать Вечерней Звездой, то только я. Никак иначе. Ужасный Доктор, напарник отца, ученый, проводивший эксперименты над ним, человек, который с равнодушием в глазах смотрел на его изнурительные тренировки, кровь погибших фейри и пожар в их старом доме. Этот мужчина, Габриэль Валак, склоняет сейчас голову перед ним, вновь повёдшись на нелепую награду и сладкую речь. – Сегодня я смогу быть ей, а завтра я изменю мир, – громогласно подчеркивает парень, внутренне скривившись от своих же слов. Боже, какая чушь. Пружина, сковавшая его, распрямляется, и он ликует в голове, когда Валак неосознанно кивает на все его слова. Он практически смеется и плачет в мыслях, прочувствовав ту легкость, с которой ему удалось распылить морок перед Габриэлем. – Так и есть, мальчик мой, – улыбается мужчина, а потом резко встает и приглашающе указывает на дверь. – Пойдем я познакомлю тебя со всеми еще раз. Они рады будут повстречать тебя. Действительно, идиот. И-ди-от. Стайлз, откинув свое разочарование, послушно следует вперед, к притупленным глазам и в молитве сложенным рукам. Десятки людей и заклинателей в темных капюшонах, четверо изменников из Мирного народа и двое продажных охотников, смеющихся над системой правосудия. Он знает их всех: и глаза, что раньше игнорировали его измученное тело, и руки, мучившие невинных ради глупой, неосуществимой цели. Безликая толпа. В них нет ничего, кроме этого – пустых глаз и покрытых кровью рук. Ничего. Ты всё еще колеблешься? Я всё еще не уверен?! Впившись ногтями в ладони, подросток выпрямляет спину и делает громкий, решительный шаг. Он не объявлял войну, но он ее закончит. Раз и навсегда.***
Его отец выглядит действительно уставшим. Лицо испещрено морщинами, темные круги под глазами и заметная проседь в некогда блестящих, как вороново крыло, черных волосах. – Я ненавижу тебя. Боже, как же я ненавижу тебя, – без запинки. Он бы хотел стать профессиональной камерой, чтобы запечатлеть фотографию, на которой отец выглядит побежденным. Он бы хотел быть огромным орлом, что каждый вечер разрывает ожидание отца и склевывает вновь появившиеся крошки неунывающей надежды. Он бы хотел превратится в незаменимую приму, которой бы все восхищались и аплодировали, а он танцевал бы и кружился, острием своего носка разбивая вклад отца в него. На самом деле, ничего из этого он не желает по-настоящему. – Но я прощаю тебя. Я прощаю тебя, не потому что ты мой отец или потому что мы оба скоро попрощаемся с жизнью. Совсем нет. По-настоящему, взаправду, со всей серьезностью, он жаждет лишь малое – провести одну минуту рядом со своим отцом. Он избегал его большую часть жизни, уходил и прятался, но когда он наконец избавился от чужого мерзкого дыхания чуть позади себя, подросток вдруг чувствует необходимость увидеться. Встретиться, по-доброму улыбнуться и сказать, что на пороге новой жизни им, как никогда прежде, нужно быть честными с самим собой. – Я прощаю тебя, потому что действительно не держу на тебя зла, – почти радушно. Его голос скрипит, хоть он и пытается сдержать морское цунами внутри своих вод. – Я всё еще ненавижу каждую твою частичку, но я прощаю тебя. Я прощаю, больше не обижаюсь и не собираюсь мстить. Больше не собираюсь причинять тебе боль. В ответ уважительное молчание с привкусом печали – чего никогда до этого не было между ними. Гармония. Удивленное, но значительно более умиротворенное лицо отца рассыпается, открывая вид на темную поляну и людей, стоящих вокруг него. Заклинатели встают в почти идеальный круг, и яркий свет луны освещает Стайлза, находящегося ровно в центре рун на земле. Ты сделал меня сильным, отец. Сделал меня бойцом, и я всегда буду благодарен тебе за это. Ты научил меня сражаться и держаться своего. Научил тому, как поступать не стоит и чего в себе лучше избегать. Несмотря ни на что, ты до последнего доверял мне. Спасибо и прощай. Увидимся на той стороне, пап. Я непременно буду ждать нашей встречи.***
Они выходят на огромную поляну, залитую серебристым светом полной луны. Серая спутница Земли сегодня настолько сильна, что даже людям с их неидеальным зрением отчетливо видна тропинка, уводившая качающиеся молодые ростки в лес. Здесь и сейчас. Собравшиеся встают кругом, оставив в центре огромную пентаграмму, выложенную священными камнями с зачарованными на них рукой отца рунами. Все последователи – теперь уже Габриэля – берутся за руки, оставляя небольшой зазор для вожака. – Легенда гласит… – начинает Валак, но Стайлз отключается, ловя несколько секунд для моральной подготовки. Сделаем же это, старина.***
Перед его глазами лица. Улыбающийся Чудак с розовой челкой, сердитый бродяга в его куртке и бешеная собака соседей. Тусклая кожа смирившихся со своей смертью фейри и сморщенные после очередной дурацкой шутки носы оборотней из стаи Хейлов. Питер с тем самым задумчивым взглядом, хохочущий Алан и серьезный Риан. Обеспокоенный шериф Ноа Стилински с веселыми морщинками и проседью в волосах. Плачущая мама с легкой улыбкой. Айзек, прижимающий ладони к своим горящим щекам. Отец. Я не сожалею о своей жизни. О своем прошлом. Но раскаиваюсь, что не смогу попасть в музыкальный отдел магазина или поделить отвратительный чай с самым прекрасным человеком. Что не отведу кое-кого на выпускной, не проведу еще один совместный день рождения, не научу, как понравиться девчонке. Не пойму, что такое любовь для меня. Я раскаиваюсь, что не узнаю своей жизни с вами. Чудовищное упущение с моей стороны. Мне жаль. Простите меня, мне так жаль.***
Стайлз поднимает голову сразу после того, как пение заклинателей заканчивается, и сталкивается взглядом с изумительно голубыми глазами, которые медленно изменяются на сияющее расплавленное золото. Питер здесь. В первую секунду подросток пугается, но затем отпускает себя, замечая остальных полуобратившихся оборотней, выбежавших на поляну. Сегодня полнолуние – о чем очень легко забывает подросток – и сегодня стая проводит его в лесу. Грандиозное совпадение. Волки и шериф удивленно застывают в нескольких метрах от них. В душе почему-то он ощущает облегчение – он не один в эту страшную ночь. И уже неважно, какие последствия принесет за собой его маленькая прихоть. – … с падением последней звезды! – ритуал завершен. Затем его окутывает золотистое сияние, совсем как душа невинного оборотня, не забравшего ни одну жизнь. Его кожа кажется серебристой и сверкает блеском тысяч несуществующих бриллиантов. Стайлз чувствует, как сила, запертая в нем годами, разрывает оковы и наполняет тело горячим потоком чистой, сырой магии. Прекрасный. Бессмертный. Захватывающий дух. Зловещее шуршание деревьев не предвещает ничего хорошего, что вскоре оказывается горькой правдой – на край поляны медленно стекаются представители инквизиции. Священный Орден останавливается вдали, лишь исследуя обстановку, не вправе вступить в бой без вынесения своего приговора. Подросток даже рад, что те успевают к началу представления – тем легче будет понести наказание всем виновным. И ему тоже. Непобедимый. Теперь три его части – человек, заклинатель и фейри – больше не просто треть от способностей каждого представителя. Теперь он совмещает их полноценные версии в себе. И все их таланты тоже. Сила продолжает прибывать, и древняя магия, созванная на крови и жертвах, преподносит ему дары, не вяжущиеся ни с одним живым существом в мире. Хрупкий и жестокий. Начитанный и знающий. Неотразимый и хитрый. Подросток неожиданно напрягается, когда понимает, что впервые удержать такую мощь ему будет не под силу и он может случайно задеть стаю. Панический страх сковывает тело, руки заметно трясутся, а ладони потеют. Его колотит и лихорадит, и, кажется, мир снова решил обмануть его. Вода, мирная гладь внутри, вскипает и пенится. Получается, он по новой где-то просчитался, где-то опять допустил неточность, где-то еще раз забыл изучить мелкие детали. Ему необходимо как-то запереть себя. Словно откликаясь на его мысленный посыл, над волками вдруг образуется знакомый темно-синий силуэт куба со странными рунами. Парень ласково улыбается, подмечая, с каким изумлением Алан и сосредоточенностью Риан смотрят на мигающий в руках первого талисман на веревке. И его вновь затапливает пьянящая легкость. Кубик Рубика будет охранять его дом, вспоминает Стайлз, а такие вещи – талисман под чарами Древних – не ошибаются. Смерч паники внутри утихает. Новорожденный. Следующая приливная волна внутри заставляет его осесть наземь, больно стукнувшись коленями. Он одет лишь в тонкую набедренную повязку, что, естественно, не спасает его от разодранных коленок. Вокруг слышится взволнованный гомон. Синтезированный. Подросток, не выдержав, вновь оборачивается к стае. Он ожидает страха, слез и безудержной тоски в глазах и на лицах своей семьи, но всё что он видит – растерянность. Волки перестраиваются, и вперед выходят Талия и шериф, что обеспокоенно перешептываются и как-то странно за ним следят. Они в ярости, понимает вдруг парень, замечая сжатые кулаки, приподнятые плечи и общую гнетущую атмосферу. Стайлз опускает голову вниз, и наконец осознает причину гнева оборотней и простого человека на службе. Заклейменный. Больше нет, думает подросток. Раньше темно-бежевые, почти незаметные печати теперь сияют черными блеском, что отчетливо прослеживается сейчас на его серебристой-белой коже. Не закрепленные последней меткой, они извиваются и дрожат, не способные удержать силу такого масштаба. Его настоящую силу. – Мечислав? – звучит слабый окрик Валака. Габриэль готовится сделать шаг к нему, но подросток скидывает руку вверх, а потом импульсом ударяет о землю, и маленькие блестяще-белые змейки сковывают ноги всех участников ритуала, намертво пригвождая их к месту. – Мечислав? Что ты творишь? Искристый. Он пальцем прослеживает чернила на левой руке – «нет голоса», «нет чувств», «нет общения с другими» – и те растворяется в светло-серой дымке. Тоже происходит и с правой – «должен», «обязан», «покорен». Затем следует грудь – «нет борьбы», «нет желаний», «нет притяжения». Горло – «молчание», ноги – «послушание», колени – «преклонение». Пальцы разбивают «не достоин» на левом запястье и «самоконтроль» на правом, а потом теплая ладонь прижимается к животу – и сгорает последняя и первая печать – «привязан». Свободный. Позади слышны крики, но Стайлз щелчком затыкает последователей отца и вместо них обращает внимание на испуганных зрителей, что явно вытащили удивительно счастливый билет на премьеру. Он видит, как провожают взглядом каждое его движение ведьмы из шабаша, а потом что-то поясняют остальным, отчего все мрачнеют. Питер чуть нагибается, словно собираясь атаковать, но смотрит оборотень смущенно, хотя и со злостью, как и напряженный Ноа. Каждый волк следит за исчезающими печатями на его коже и заметно ужасается. Сердитый Риан прикрывает уши растерянного Алана, прижимая брата ближе к своему боку, Кора закрывает рот рукой, а Дерек и вовсе уже находится в бета-релизе. Они считают себя виноватыми. Они, неведомые случайные знакомые, считают себя виноватыми, что пропустили нечто «вопиющее» мимо себя? Приятно. Грустно, конечно, обидно почему-то и приятно. Стайлз вдруг ощущает себя невесомым, сотканным из газа и волшебной пыльцы, и в высшей степени готовым к своей судьбе. Связанный. – За пособничество в многочисленном убийстве отшельников из Мирного народа, – голос подростка похож на отцовский, строгий, механический. Каждое слово отдается размеренной пульсацией в земле, а та по блестяще-белым змейкам передает их его подсудимым. – За похищение и оскорбление представителя Благого Двора и двух людей, один из которых не достиг возраста совершеннолетия, – со слезами. – За тяжкие телесные повреждения в отношении похищенных и насильно удерживаемых. За хищение и вымогательство, – в полнейшей тишине. – За взяточничество, шпионаж, шантаж и незаконное пересечение границы, – с закрытыми глазами. – За сокрытие преступления. За ложные показания. – За то, что молчали, когда он делал это со мной, – с надрывом. Так больно до этого, ему еще никогда не было. Он открыт и уязвим. – За то, что проходили мимо, когда он приказывал. Что закрывали глаза, когда он поднимал руку. Что не сделали ничего, чтобы остановить его. Что не протянули руку помощи. За все мои треклятые семнадцать лет! Справедливый. – Приговор вступает в законную силу в священную ночь полной луны. Со свидетелями и очевидцами, – парень знает, что судить никто не должен, но если кто и вправе, то разве это не он? Жуткий. Стайлз поднимает взгляд, чтобы перенять непоколебимую решительность от своих близких. Или же пасть под гнетом ненависти и презрения. Его встречает любовь. Опять. Она улыбается ему печальными улыбками, стирает влагу с детских глаз и рычит от бессилия. Она снова здесь и снова рядом. Любовь тут, чтобы в который раз стать светом, маяком, для него. Любимый. Вдохнув, подросток ударяет по земле, посылая вверх сноп искр. Руны в пентаграмме загораются белым свечением, а потом стекаются по краю круга, чтобы образовать сияющий белый шар, сотканный из переплетенный между собой магии и чистой энергии. Жар звезды. Сияющий шар увеличивается в размере, приближаясь к корчащимся последователям Валака, которые не могут оторвать ноги от земли. Неудавшиеся адепты безмолвно открывают рты, видимо, крича на него или пытаясь спастись. Стайлз, однако, обращает всё свое внимание на бушующий огонь, стремящийся к стае. Он замирает с толпами мурашек на спине и ужасом в сердце, когда часть сияющего белого шара сталкивается с темно-синим кубическим барьером и плавно отступает назад. Выдыхает. С ними всё в порядке – ничего больше не имеет значение. Равнодушный. Коснувшись энергии, его похитители медленно распыляются в горстку пепла, а ведь подросток использовал только лишь часть силы заклинателя в себе. Он встряхивается, не давая себе струхнуть, и, гордо подняв голову, глядит в глаза Ужасного Доктора и его приверженцев. Провожает. Как должен был поступить и с отцом, и с матерью, и с Айзеком. Ошибки нужно исправлять – вот Стайлз и исправляет. До самого конца он не отрываясь смотрит в лицо Валака, что вдруг заливисто хохочет, не стараясь выбраться из ловушки. «Ты проделал невероятную работу, хитрый мальчуган! Отец бы тобой гордился», – читает по губам парень, а потом застывает, услышав следующее слово. Клыкастый. Вот он какой. Прекрасный. Бессмертный. Захватывающий дух. Хотя внутри совсем другой. Непобедимый. А ведь уже давно побежден отцом. Хрупкий и жестокий. Начитанный и знающий. Неотразимый и хитрый. Но никто не видит настоящего. Новорожденный. И уже уставшей от жизни. Синтезированный. Пускай и чувствует всё, будто совсем обычный. Заклейменный. Искристый. Свободный. Связанный. Справедливый. Жуткий. Любимый. Просто Стайлз. Без фамилии и имени. Без рода и принадлежности. Клыкастый. Он закрывает глаза, собираясь сгореть следом за ними, как вдруг ощущает знакомый холодок, пробежавшийся вокруг него. Осторожно поднимает веки, всё еще немного страшась, но замечает только янтарный блеск в ярко-зеленых огоньках и шесть знакомых широкоплечих фигур. – Симпатяжки, – растрогавшись шепчет парень. Он ужасно рад их присутствию, однако… – Что же вы так рано пришли? Не то чтобы это отменяет мои планы. Я не могу отклониться от намеченного пути. Подросток кивает в подтверждении своих мыслей, и пробует снова. Настроившись на самовозгорание, Стайлз почти вскрикивает, когда большая ладонь ложится на его плечо. Он дергается, чуть не свалившись вниз, и тут же всматривается в наклонившегося к нему бестелесного. – Что? – выходит немного зло. Он как бы занят. – Что такое, симпатяжки? У меня тут время тикает. Видите вон тех мужиков по окраине, совсем скоро они… Парень пораженно замолкает, когда ярко-зеленые огоньки под маской вдруг сменяются на золотистый, а потом и на светло-желтый. Призыв. Бестелесные меняют цвет своих глаз только перед объектом, который они сами выбрали для своей защиты. О’ни сами по себе очень молчаливые и недоступные для познания существа. Единственное, что известно об о’ни, так это то, что те – вечные странники, путешествующие по миру в поисках своего «объекта». Демонические сущности по своей природе бессмертны, обладают магией и странной привязанностью к выбранному ими человеку, или нечеловеку, которого они ласково зовут «Альциона». Последняя им необходима как воздух, потому что о’ни, как и любые живые существа, подвластны чувствам, и они ищут себе объект, кому эти самые чувства можно со спокойствием дарить. Бескорыстная забота; услужение, длиною в жизнь; охрана от любой опасности и свободный собеседник в любую минуту. Кто добровольно откажется от подобного? – А-а-а… что? – Стайлз в поиске помощи переводит взгляд на стаю, но та сделавшая уже быстрые шаги к нему, вновь застывает. Никто, на самом деле, уже очень давно не видел призыв бестелесных к своей Альционе. – Братья выбрали тебя. Теперь ты находишься под защитой братьев, – неожиданно слышится громоподобный голос. С опаской и каким-то детским восторгом Стайлз осознает, что говорит с ним один из о’ни. – Мы в срочном порядке переносим тебя в безопасное место. Бестелесные окружают его, и не успевает подросток открыть рот, чтобы оспорить их решение, как он оказывается в прихожей осточертевшего особняка. Здорово. – Мое мнение, конечно, никто спрашивать и не собирается, – ворчит парень, сдерживая рвущую рот улыбку. Он никак не может взять себя в руки, потрясение, кажется, выбило все его предохранители, и теперь его бьет током в тысячи вольт. Меня, блять, выбрали своим объектом сами о’ни! – Они ж никого не выбирают уже очень давно, старина, – не выдержав, вдруг счастливо смеется он. Парень ходит из стороны в сторону, отталкиваясь от стен и натыкаясь на валяющиеся на полу предметы. Судьба так резво сворачивает на перекрестке, что Стайлз не успевает прореагировать на сами события. Но это же хорошо, ведь так? Теперь, конечно, он не сможет убить себя, но… он не один. Может, это еще одна значимая хрень, которую он пока не понимает. Развеселившись – или в ступоре от вечера – подросток с шумом запрыгивает в свое гнездо. Он заматывается в одеяло с головой и радостно выдыхает. – Меня выбрали представляешь? Представляете? Я стал их чертовым сокровищем. Их Аль-ци-о-ной! Альционой. Их чертовым солнцем. Слово режет слух, и магия внутри него подскакивает ослепительным всплеском, а потом проваливается. Силы стремительно покидают тело, и Стайлз после всего испытывает невыразимое истощение и необычной вяжущую боль в костях. – Что… – начинает парень, но мир с неприятным свистом вращается, краски смешиваются, и он понимает, что это откат. Причем не физический, а скорее эмоциональный. – Ну, давай, стари- – Там Айзек, – откашлявшись, кричит он. Тут же подрываясь с места, он бежит в сторону захваченного огнем коттеджа. Его останавливают руки отца. – Мне нужно спасти его. Отпусти меня, отец! – он вопит, отбрасывая тяжелые руки, и бьет по лицу, лишь бы вернуться обратно. – Дай! Мы не можем! Он умрет там! – Успокойся, нам не спасти его, – равнодушно говорит отец, но заметив нулевой эффект, приказывает: – Сядь на колени и сиди смирно! Стайлз послушно сползает наземь, лицом к полыхающему огню. Печати надежно скрепляют его ноги, его волю, отчего становится еще горче. Ему всего двенадцать, мальчик знает, ему не по силам вернуться в дом и вытащить Айзека на воздух. Но это же его братишка! Его малыш! – Пап! Пап! Спаси его! Ты же можешь, – он уже не сдерживает слезы, и те потоком скатываются за шиворот его пижамной футболки и размывают зрение. – Пожалуйста. Пожалуйста, спаси его. Спаси его, отец, я сделаю всё возможное, пожалуйста… – Я не могу, – безэмоционально произносит мужчина, отворачиваясь от него. Стайлз видит его сжатые кулаки, и сердце останавливается. Отец не врет. – А ты и так сделаешь всё возможное для меня. Он замирает, а потом начинает качаться, расцарапывая предплечья до крови. «Айзек-внутри-Айзек-внутри-Айзек-внутри», – мысль бьется в голове набатом, тупым ножом разрезая его сердце и ложкой выворачивая душу. Его маленький братик внутри, там, в доме, где бушует огонь. – Ты ведь спас меня, – упрямо шепчет в бреду. – Ты ведь спас меня. Мы можем спасти и малыша. Мы можем спасти малыша. Нельзя его оставлять. Стайлз пытается вспомнить, где в последний раз видел братика. Как он выглядел и когда это было. Он ведь не сможет скоро забыть это веснушчатое лицо и светлые волны? Не сможет же? Так почему он никак не в силах представить себе родные ясные голубые глаза. Он должен отпустить свое солнце? – Пожалуйста, – хрипит он, хватаясь рукой за грохочущее сердце. – Пожалуйста, пускай он проснется в другом месте. Пускай он очутится в безопасности. Не важно, если он не будет помнить меня, пускай забудет. Ему не нужно знать такую жизнь! Совсем! Пускай! Только, пожалуйста, пусть он останется в живых. Пусть где-то там найдет новый дом, забудет этот и будет счастлив. Будет счастлив. Пожалуйста, мое солнце, пожалуйста. Спасите мое солнце… Он продолжал шептать «пожалуйста», когда отец поднимал его на руки и сажал в машину, когда они поспешно уезжали в другой город под новыми документами, выкинув чужую жизнь, как старую игрушку, надоевшую своему хозяину. – Пожалуйста, мое солнце… Стайлз просыпается от треска огня, и в первую секунду ему кажется, что он вновь видит сон-воспоминание. Но затем он чувствует запах гари и неясный шум с первого этажа. Подросток подскакивает только для того, чтобы обнаружить языки пламени за окном и удушливые серые клубы дыма. Пожар в особняке. – Что и требовалось доказать, старина, – тихо подмечает Стайлз, опускаясь в центр комнаты. Сев в позу лотоса, парень задумывается о том, с какой легкостью он бы смог разрушить стены, чтобы выбраться наружу. Правда, зачем? – Мир пропитан ложью и лицемерием. Очевидно, предатели есть и в Великом Совете, «высшем органе власти». Пуф! И никакие симпатяжки спасти нас сейчас не смогут! Я чертовски устал. Выдохся. Может, совсем и не нужно больше бороться? Может, это и есть моё время. Может, судьба. Наверное, просто это должно было произойти не моими собственными руками. О’ни должны были выбрать меня, чтобы спрятать здесь. Я ведь совершенно не достоин быть их Альционой. А история закончится там, где она началась. – Ты был прав, малыш. Мы скоро встретимся, – шепчет, представляя знакомые светлые волны и голубые глаза. Он чувствует влагу на своих щеках и неприятную резь в глазах, а сердце и вовсе бьется где-то в горле. Воспоминание потревожило старые раны, которые едва затянулись, а теперь вот кровоточат по новой. – Я скучаю по тебе, малыш. До скорого. Детский голос, что радостно кричит: «Митч!» почти забирает его в свои объятия, но Стайлз успевает бросить невнятное: – Прощайте, – и с облегчением оседает, положив сложенные ладони под голову. Он сосредотачивается на мерном тепле внутри, и мысленно тянется к своей магии, чтобы та напитала его живительной энергией, и он мог забыться. Теплый комок разрастается, прячась где-то в грудине и мягко мурчит, посылая ласковые волны по телу. Перед глазами – светлые волны, голубые глаза и шестьдесят пять звезд. Так он и засыпает под бессловесную мелодию за ребрами. Его отец спрятан в тюрьме, дом – семья – под защитой талисмана Древних. Нет больше беспокойства, которое будило его по ночам. Больше нет. Вокруг полыхает огонь и трещат зачарованные доски. С громкой воющей тревогой заклинания защиты отчаянно борются с пронырливыми языками пламени. На пол оседает пыль, отлупившаяся краска и крохотные бумажные снежинки. Я не мог и просить о такой смерти. Не мог и мечтать. Самый лучший подарок от кармы.