Не уходи безропотно во тьму

Предупреждение: это последняя глава. Дополнительно читайте в конце, в примечаниях автора.       В допросной в итоге их оказывается трое: Стайлз, представитель инквизиции – нейтральная сторона – и шериф, который и собирается задавать каверзные вопросы. За стеклом-зеркалом, скорее всего, сидят Рафаэль Маккол и, конечно, его симпатяжки, поднявшие шум, чтобы их допустили непосредственно к самому процессу.       Своим положением парень в большей степени рад, чем нет, – бывало намного хуже.       – … Есть какие-нибудь вопросы по поводу твоих прав, Мечислав? – произносит Ноа тоном полицейского. Он соглашается, хоть и кривится на свое настоящее имя. – Всё понятно?       Если мы пройдем это испытание под прицелом инквизиции, то мы станем свободными, старина.       Свободный я – не велика ли цель?       – Тогда приступим. Кем тебе приходится…       – Прошу прощения, но могу я начать сам? – Стайлз дожидается утвердительного кивка со стороны инквизиции и чуть более заторможенного со стороны шерифа. – Могу говорить пока от третьего лица? Так немного проще. Я-я…       Его искусственный страх заставляет представителя Ордена Мира и Согласии придвинуться ближе, хотя из-за огромного капюшона официальной красной мантии лица того не видно. Ноа же на игру эмоций только хмурится, но вслух ничего не комментирует. Пока ему верят, хорошо.       Ну, же. Давай, доверься мне!       Второй подтверждающий кивок от инквизиции – и парень еле успевает подавить рвущееся наружу облегчение. Теперь его руки развязаны, чтобы установить незамысловатые и простые силки. Только для ловли зверя покрупнее.       – Он… я знаю не так много, по правде говоря. Лишь что, когда он попал в эту организацию, у него уже был четырехлетний сын, мать которого погибла при родах, – говорит немного отстраненно, иначе страстный шквал утянет его вниз. – Туда проникнуть довольно сложно, и время на ребенка критически не хватало, поэтому мужчина должен был решить проблемы с маленьким сыном. Нанять воспитательницу означало, что посторонний человек будет знать его расписание или может увидеть то, что не предназначено для других глаз. Легальное решение его проблемы в тот момент не существовало, как думалось мужчине.       Стайлз замолкает, вспоминая десятки монологов отца, которые ему пришлось прослушать вместо старой детской сказки на ночь. Там всегда было слишком много прошлого чужого, как оказалось, для него человека, пускай и знаменитого заклинателя, гения и безумца. У него было неплохое детство, об этом он скажет и сейчас, но иногда парень чувствует обиду и тогда разрешает себе мечтать о другом – светлом и несбыточном.       Фантазировать ему ведь никто не запрещает.       – Он украл женщину с ребенком из небольшого городка, мимо которого они с сыном проезжали. Женщина с еще очень маленьким мальчиком купилась на очарование болеющего ребенка и без страха села в машину, чтобы показать дорогу до местной знахарки-ведьмы. Так он решил проблему и со своим сыном, и с возможными слухами.       – Прости, – в глазах шерифа зажглось нечто знакомое, нечто смутно схожее со страхом. – Как звали женщину с ребенком?       Сделай это снова, Стайлз. Что? Неужели так сложно соврать? Тебе ведь не привыкать.       – Я… – как он мог сказать это в лицо человека, обнимающего его пуховым одеялом?       Ответа не последовало, но спустя мгновение лицо Ноа светлеет, серые глаза уже не выдают внутреннее пламя так явно, и Стражник добавляет куда мягче, чем следует:       – Всё в порядке. Ты можешь говорить в своем темпе, – шериф улыбается слабо и даже как-то сломлено, и, если бы не мурчащий комочек внутри, который вдруг царапает его в груди, Стайлз бы отказался от своей затеи.       Я обещал. Помнишь? Старина, мы не можем покорно отступать каждый раз.       – Как он удерживал их у себя? – профессионально интересуется Ноа.       – Ребенком, – продолжает он, неимоверным усилием воли пытаясь не отпустить взгляд вниз. Страшно как-то кусать кормящую руку во благо туманного будущего. – Своим собственным ребенком. Он показал, что ничего не стоит ударить своего маленького сына, и, как любая мать, женщина с громадным сердцем не захочет бежать, оставляя этого мальчика с монстром. А дальше… ну, что ж, он был прекрасным заклинателем, умелым и начитанным, чтобы не найти связующее на крови заклинание.       Ничего, Стайлз, ты пережил и его. Ты справился со всеми отметинами своего отца. Забудь о них! Они больше не вернутся, больше не вернутся…       – Чуть позже женщина уже не могла ничего сделать против, – с комом в горле. – Материнское сердце увеличилось и приняло в свое укрытие еще одну крохотную жизнь. Так они жили вчетвером, переезжая из одного города в другой. Ему надо было проверять лаборатории и оставаться при этом в тени. Аризона, Калифорния, Невада, Юта, Колорадо, Канзас, Оклахома…       Клаудия любила собирать магнитики со всех заправок, где им приходилось останавливаться. Пока она была жива, их жизнь всё еще походила на что-то обыденное, семейное. Иногда они устраивали конкурсы на самый смешной танец после обеда. Он, Айзек и Клаудия. Побеждало всегда, конечно, его маленькое солнце.       Подросток кусает щеку изнутри, чтобы не улыбнуться картинке в голове или, что хуже, заплакать. Было бы ужасно неловко в таком случае.       – Она предпринимала попытки бегства?       – Д-да, – главное, не вмешивать себя в историю и прекратить ощущать эти долбанные эмоции! – Только разве человек с двумя детьми сможет противостоять заклинателю с кровной привязанностью к сыну? Он бы с легкостью отследил своего ребенка хоть на другом конце земли, а оставлять мальчика она уже не могла. Она хотела бы позвонить в полицию, пробовала, но они исчезли в секунду, а непослушание наказывалось. Женщина не хотела навредить ребенку еще больше.       – Он наказывал ее сына? – Стайлз разделяет удивление шерифа, его жизнь действительно смахивает на второсортный мелодраматичный сериал. Только…       Ты всегда вставала между нами, мама. Всегда пыталась оградить меня от него. Ты называла меня своим защитником, но это именно ты, кто каждый раз спасал меня.       – Нет, зачем? Он наказывал своего, – с ужасающим, диким наслаждением подросток упивается ошеломлением, почти осязаемо задрожавшем в помещении. Крышесносно.       – Помимо той мм-м… организации он хотел сделать своего сына одаренным магией, хотя тот носил в себе гены своей матери-человека, и имел слабый магический фон.       Чушь! Мой фон перекрывал его собственный. Нехилая подстава от генетической наследственности. Хотя, хэй, старина, он воспринял это, как намек судьбы. Треклятая фортуна!       – Это было тренировкой сына и наказанием женщины.       Шериф выпрямляется, цепко всматриваясь в его глаза. «Переживает», – понимает Стайлз. За него же и волнуется – и в это самое мгновение подобное не кажется жалостью, совсем нет. Лишь любовь.       После чертового Питера во всем видится любовь.       – Он хотел сделать своего сына заклинателем?       – И да, и нет, – нет, конечно, он мечтал о своем оружии в моем лице. – Он желал передать сыну свое наследие, но позже ему захотелось большего. Магический фон налился магией, но он решил не останавливаться. Последствия только сделали цель желаннее – инструмент в руках не должен иметь свое мнение и мысли. Разум солдату не нужен.       Инквизиция его слова поняла в секунду. Мужчина, судя по крупным ладоням в черных перчатках без пальцев, сдвигается с места, чуть наклонив голову вбок, а руки напрягаются. Если сосредоточиться, то он даже сможет увидеть ауру и прочесть чужие эмоции, но парень до сих пор еще боится своего разоблачения, поэтому не рискует пользоваться новоприобретенными способностями.       – Что ты хочешь этим сказать, Мечислав? – шериф выглядит до ужаса подозрительным, и парень неожиданно вспоминает, что сам некоторое время назад натолкнул Ноа открыть собственное расследование. И тот, вроде как, им на самом деле занялся.       – Вы можете звать меня Стайлзом? – и не дав протесту сорваться с губ Стражника, продолжает. – Это сбивает с мысли. И потом обретет смысл, я обещаю.       – Хорошо, Стайлз. Так что ты хочешь сказать, когда говоришь про магический фон и солдата?       Ему так уступают только потому, что он единственный свидетель, чье заявление способно кардинально изменить направление следствия и стать той самой последней стрелой, что пробьет брешь в сладких речах его изворотливого отца.       Задорно.       – У каждого рожденного есть свои границы в магическом фоне, – начинает объяснять подросток, скользя по строкам из книг в своей памяти. – Это пределы, за которые ты не в силах заступить в плане своих магических способностей. Они всегда достаточно широки, чтобы никому не приходилось беспокоится на этот счет, но для особо жадных найдутся уловки и тут. Так, например, можно, использовать энергию из носителя снаружи или закладывать часть своей магии в неодушевленные предметы. Способы, в принципе, найти можно.       – Это не подходило для него, – утверждает шериф, уже догадавшись до всего, но продолжая подталкивать его в собственном признании. Для допроса Стайлз должен сказать всё сам.       – Ага, для мужчины было мало этого. Дело не в том, что границы магического фона нельзя подвинуть. Этого нельзя сделать без нарушения психики или ухудшения физического здоровья. Но ему и не нужно было придерживаться подобного, ведь управлять чужой магией с учетом всех заклинаний на крови он сможет и без разума в теле.       – Ты имеешь в виду те печати и отметины, что заметили на тебе многочисленные свидетели и что запечатлела также и инквизиция?       – Да, это именно они, – на этом его словарный запас иссякает. Если бы гром и должен был грянуть, то прямо сейчас.       Я не должен стыдится их. Не должен.       – Ты можешь сказать точное количество, назвать и описать их?       – Я-я… – сегодня он, по-видимому, решил поставить рекорд по заиканию. – Мо-могу написать. И название, и… и описание. Могу написать только.       В праве. Я могу рассказать. Перестань опасаться последствий!       Но сердце, не слушая разумных доводов, заходится галопом, забиваясь в ушах непроходимым шумом. Виски пульсирует, а на коже, чистой и обновленной, фантомы старых меток отплясывают кровавые танцы. Его не скоро оставят в покое его же призраки.       – И-их семнадцать, – с трудом сглатывая выдавливает, а внутри кричит. Я могу! – Я… эт-это долго…       Ноа Стилински – профессионал, Стайлз никогда и не сомневался, но в серых глазах напротив в это самое мгновение взрывается неприкрытая ярость, и, если бы он сейчас был бы на месте своего отца, то боялся бы именно этого простого, обычного совсем, как может показаться на первый взгляд, человека. Парень смотрит на шерифа не впервые, поэтому мысленно всё же решает отправить своим недоброжелателям весточку-предупреждение. Очевидно же, он смог каким-то непостижимым образом запасть в душу этого самого «обычного» человека, и за него будут стоять горой.       – Ты достоин этого.       Стайлз едва не впечатывается в окно от внезапно раздавшегося голоса бестелесного над ухом. Обернувшись, подросток замечает сидящих рядом о’ни, вшестером вместившихся рядом с ним в их небольшом-то внедорожнике.       – Вы о чем, симпатяжки?       – Ты знаешь, – парню видятся неодобрительно нахмуренные брови и нотки упрека в громоподобном голосе бестелесного. – Ты заслуживаешь иметь семью. Все заслуживают. И ты в том числе.       – Что? Какого… аргх, – Стайлз резко открывает дверь машины и выбирается наружу, собираясь сейчас же идти на допрос. Посидеть в одиночестве и блаженной тишине, видимо, ему не предвидится, а слушать еще один заунывный разговор по душам у него нет никаких сил. Нет, серьезно, ему совсем такое не надо.       – Перестань задаваться вопросами, – вокруг него выстраивается знаменитая шестерка, вновь наплевав на его мнение. – «Почему?». Да разве не всё ли равно?       – Я как бы тут решил украсть чужое имя, не могу я просто насрать на вопросы! – начинает злиться парень. Вот такой вот он, что они пристали? Глупый, требующий ответы. Ну нужно ему знать всё: и мнение, и чувства, и чужие мысли. Что он-то может с собой поделать?       – Считаешь ли ты своего волка мудрым? – продолжают напирать о’ни.       – Он не мой!       – Или Стражника? Так просто поверь им!       – Да, как я могу просто поверить! – кривится Стайлз, но голос всё же не повышает, мало ли, вдруг кто услышит. – Семнадцать ебаных лет мне говорят одно, и разумом-то я понимаю, что всё не так, но тут мне сказали, кто-то, блять, другой, что я в порядке, что не один, и мне сразу надо поверить? Я уже и так доверяюсь по-черному, влезаю в дебри, куда и смотреть-то не стоило! Что вы еще хотите от меня?!       – Ты не просто случайность, – голос бестелесных даже на самую крохотную долю не стал гневным или раздраженным. Всё еще спокойный, всё еще умиротворяющий. – Это не поворот судьбы. Альциона – не предначертанность, а выбор. Мы сами призываем себя к ней. К тебе. И человек с волком сами избрали тебя в свои сердца.       – И что?! Это. Всё еще. Просто. Слова!       – Ты всегда говорил с нами и не считал пустым местом. Ты делился своими мыслями, хоть и понимал, что мы всё слушаем и запоминаем, и искал в нас собеседников, пусть все вокруг боятся нас, – бестелесные обступают его тесным кругом и вновь по-своему так обнимают морозным прикосновением ледяных рук. – Ты хороший, Альциона. Мы гордимся тобой.       – Нет, – качает он головой, пускай внутри уже со всем согласился. – Вы ошибаетесь, симпатяжки.       – Время покажет, – произносят вдруг бестелесные, вышибая из него весь воздух. – Теперь у нас с тобой есть много времени, Альциона. И мы покажем обратное. Как и печальный волк, и Стражник. И вредные щенята, слишком уж умные и болтливые, Альциона. Пугающие. Альциона, тебе стоит поговорить с ними…       – Прости, но ты ведь знаешь, что подтверждение написанного нужно сделать вслух, – тем не менее спокойно продолжает Ноа. – Ты собираешься участвовать на суде?       Должен ли он?       Только вчера он готов был отдать всё, что у него есть, чтобы в последний раз поговорить с отцом, но сейчас при свете дня перед глазами стоит уставший мужчина с темными зелеными глазами, полными лютой яростью и презрением по отношению к нему. Губы отца сложены в знакомую усмешку, так и грозившую ему все невзгоды мира.       Стайлз понимает – уж он-то понимает – и вполне прекрасно представляет себе, что все его поступки – достаточно верные, ведь они в конечном итоге сделали много хорошего для других. Но в порядке ли он будет, будет ли думать так же, если встретится лицом к лицу с холодной ненавистью отца к нему, собственному сыну? Оставит ли он свой здравый смысл при себе, свое только восстановленное единение души, свое намерение шагать вперед? Стоит ли их встреча, его мимолетный порыв, такой цены?       Только вперед, старина. Только вперед.       – Нет, – решительно заявляет он, встречаясь с смягчением во взгляде шерифа. Видимо, его выбор одобряют. А потом раскатистым громом среди ясного неба:       – Я бы хотел воспользоваться правом Йоханнессена. И готов дать свое разрешение для верификации моих слов.       Право Гисли Йоханнессена – особый закон, со средних веков защищающий заложников от похитителя во время суда. Правило распространялось только на тех, кто решится пройти магический обряд подтверждения своего заявления и взять инквизицию своим правозащитником.       Если он воспользуется им, то на законных основаниях он вправе не присутствовать на судебном процессе.       Прекрасное развитие событий.       – Тогда мы проведем верификацию Ваших слов в конце допроса, – вдруг подает голос представитель инквизиции, довольно быстро соглашаясь с его заявлением. – А сейчас Вы должны назвать имена.       Раньше подросток всегда хотел остаться в каком-нибудь счастливом моменте, чтобы проживать его из раза в раз, снова и снова, наслаждаясь невидимыми смешинками в воздухе и хрустальным перезвоном колокольчиков в голове. В эту же самую секунду ему тоже очень не терпится приостановить время. Правда, теперь из-за благоговейного ужаса перед следующими событиями. А то, что они обязательно последует за его столь – опрометчивой, как ему сейчас видится – предельной откровенностью, ощущается на кончике его языка жгучей горечью.       Всё или ничего, Стайлз?       – Этот мужчина, Жеводанский Зверь, – с дрожью во всем теле. – Или Себастьян Вале, который был задержан за домашнее насилие над несовершеннолетним. Позже мистер Вале дал показание и сдал Ордену Справедливости всю сеть под именем «Создания Света», которая работала над планом очистки мира от немагических существ.       – Хорошо, – с тусклой улыбкой кивает отошедший от его прошения шериф. – Получается, ты подтверждаешь, что Себастьян Вале был прямым участником организации «Создания Света», а также ответственен за похищения по крайней мере двух людей, один из которых был ребенком?       – Да, это так. У меня нет фактических доказательств для первого, но второе – стопроцентное да.       Он мой отец. Я всё еще не могу. Не могу, старина, не могу.       – Хорошо. Как звали похищенных и что с ними произошло?       Ноа явно пытается его подбодрить коротким кивком, за стеклом-зеркалом ожидают преданные симпатяжки, связанные с ним древнейшей магией призыва, а снаружи, не исключено, что ходит-бродит-переживает Питер. Разве позволено просить о большем? Да, и хочется ли?       Они бы хотели, чтобы я жил.       – Их звали… – с недюжинной смелостью он смотрит прямо в лицо шерифа. – Их звали Клаудия и Айзек Стилински.       Ноа застывает. Тело мужчины словно охватывает рябью и становится нечетким, хотя, возможно, Стайлзу просто сложно без влаги перед глазами смотреть на открытую рану близкого сердцу человека, в которую он сейчас по локоть запускает свои скрюченные пальцы.       Эгоистичный.       Он опускает взгляд, стыдясь своих же слов, в ужасе от растерянности и боли, так сильно исказивших веселые морщинки, однако тут же поднимает голову, когда слышит осевший голос шерифа.       – Что… – спрашивает вмиг посерьезневший Стражник с каменным, серым лицом. – Что произошло с ними?       – Клаудия, – каждое слово, словно граната замедленного действия. Непонятно только, кого из них с шерифом она выбрала целью. – Она болела. Лобно-височная деменция. Это было девять лет назад.       Мужчина сразу же закрывается, уходит в себя, поглощая невидимые никому переживания и мысли. И только горе, долгая и беспросветная тоска, какой лишь она и бывает, ощутимо покалывают на коже, раскрывая внутренние метания всем. Через минуту Ноа вновь заторможено кивает и расслабляется, растекается, будто потеряв свой стержень, позвоночник, что так долго не позволял тому упасть. И Стайлз пугается – действительно так, блять, пугается – но пустой взгляд серых глаз потихоньку, но верно меняется на осмысленный, пускай всё еще печальный, но уже более яркий, живой.       Парень, всё это время не дышавший и даже не заметивший, когда успел задержать дыхание, медленно выдыхает.       Всё хорошо. Всё хорошо. Всё. Хорошо.       – Что стало с Айзеком Стилински? – прождав несколько минут, в конце концов задает вопрос представитель священного Ордена.       – Мм-м, – услышав нейтральный тон, Стайлз как-то в разы больше начинает уважать инквизицию. – Пять лет назад произошел пожар. В загородном особняке Себастьяна Вале. Это было на юге Юты, летом.       – Вы сможете назвать примерную дату и место?       Могу ли? А ты сам-то помнишь, старина? Помнишь прекрасную солнечную Юту?       Подросток кивает, а в мыслях уже стоят картинки одного из самых красивых мест, которые он когда-либо видел. Возможно, на его мнение имеет сильное влияние появившаяся впервые после смерти матери улыбка Айзека и нешуточный энтузиазм местным, невероятно красочным и шумным фестивалям, в которых они, к огромному огорчению его малыша, не смогли побывать. Впрочем, тогда они часто сбегали вечерами в гараж, где устраивали собственный праздник со странной едой, свечами и воздушными шариками, наполненными водой. Такое сложно забыть.       Юта была для него яркой мечтой, аляповатой иллюзией, пускай и в итоге стала острым кинжалом, пронзившем его сердце.       Всё равно, старина, это было одно из прекрасных мест. Давай будем помнить оттуда только хорошее.       – Два мальчика часто менялись местами в своих комнатах. Он… – возвращаться из воспоминаний всегда трудно, особенно, когда людей, которых ты ожидаешь встретить и в реальной жизни, уже давно нет рядом. – Мистер Вале спас только одного. Он хотел спасти только сына.       Если бы имелся другой путь, другой шанс, то парень не стесняясь воспользовался бы любым, лишь бы не этим. Но шансы – что за дурацкое слово! – даются ему всегда один к миллиону, а этот так вообще единственный.       – Только он ошибся, – Стайлз специально воспроизводит радостный голос Питера в своей голове и их утренний разговор, чтобы напитаться смелостью из бархатных ноток и нежной, конечно же, нежной улыбки волка, слышимой в каждом отдельном слове.       – В тот вечер погиб мальчик. И это был Мечислав Вале, биологический сын Жеводанского Зверя.       Я так часто прошу прощения, так часто сожалею, но, пожалуйста, простите меня вновь, Ноа. Я не смогу жить, зная, что ранил Вас.       – Вы говорите, он погиб? – а у него, однако, получилось-таки заинтересовать инквизицию, судя по наклоненному корпусу и разомкнутым рукам, ладонями, вниз лежащими на столе.       – Да, он погиб, – вчера были похороны, не заметили? – Себастьян Вале спас мальчика, и мальчиком по ошибке оказался Айзек Стилински.       Моя ложь еще никогда не была такой громоздкой на моих плечах.       – Ты… Айзек? – неуверенно шепчет шериф. Стайлз почти готов отступить, готов сказать, что соврал, выдумал всё, и никакая свобода, жизнь больше трех месяцев не в силах перевесить эту крохотную слезинку в серых глазах Ноа, сейчас так схожих с грозовым небом перед дождем. Он готов, почти. Однако, странное ощущение неправильности, незавершенности на уже морщинистом лице такого близкого для него человека не дает ему волю в беглом порыве.       – Д-да, – хрипит подросток, не отводя взгляда от грозового неба, где скоро грянет гром. Спасибо, мое солнце, ты всегда-всегда рядом со мной. – Да, это я.       – Боже мой, сынок, – в следующее мгновение огромные руки обнимают его, а парня захлестывает необычное желание, чтобы всё происходящее вдруг оказалось правдой. Чтобы он оказался хотя бы на чертову крошечную долю секунды действительно родным сыном этого доброго, невероятно стойкого человека. Чтобы превратился в простого подростка с заниженной самооценкой и какой-нибудь распространенной проблемой молодого поколения, а сознание наводнили бы только мысли об экзаменах и поступлении в хороший университет со стипендией.       – Перерыв. Вам нужна минута без лишних глаз, – неожиданно произносит инквизиция, потом касается стекла-зеркала, затемняя, и исчезает за дверью в допросную.       Ноа еще крепче прижимает его к себе, пока он наслаждается приятным сочетанием слабого аромата одеколона мужчины с запахом геля для бритья, а также смешливыми нотками стиральной машинки и пороха, на что указывает его обострившийся нюх.       Я бы так хотел, чтобы всё было по-другому.       – Шериф Стилински… – начинает подросток, не понимая, как теперь подступиться к мужчине, когда вина и стыд качают из стороны в сторону, тормошат и торопят. – Я…       – Знаю, Стайлз. Я знаю, – мягко шепчет ему в макушку Ноа, и мешанина чувств ударяет его бурной горной речкой. Нет, Вы ничего не знаете! Вы ничегошеньки не видите! Парень всхлипывает, вдруг расчувствовавшись, и только заботливая рука, крепко обхватившая его шею сзади, держит его в этой реальности. – Ничего страшного, Стайлз, всё в порядке.       – Нет! – я же обещал не врать! – Нет, Вы не по-…       – Тш-ш, тише, ребенок. Не стоит так переживать, сынок.       – Я не! Простите, я-       – Тебе не за что извиняться передо мной, ребенок. Я бы поступил точно также, – сжимают еще крепче, надежнее.       – Ты мой ребенок. Мой! – это не так! – Вне зависимости от крови и происхождения.       Что?       – Пускай при рождении тебе дали другое имя, пускай своим отцом ты называешь другого человека, и я не приложил пока ни одного кирпичика в твое воспитание, ты мой ребенок! Если ты разрешишь мне, если согласишься, то ты можешь стать частью крохотной семьи Стилински. Всегда, когда решишься.       Ноа всё еще обнимает его, рукой поглаживая по спине, но подросток чувствует, как неукротимо бьется чужое сердце под его ухом и насколько отчаянность пропитала родимый голос.       – Что? Но я не Ай-…       – Тшш-ш, не так громко, ребенок. У стен тоже есть уши, – ласково треплют волосы. – И какое это имеет значение к тому, что ты мой ребенок? Стайлз?       А Стайлз уже рыдает навзрыд. До икоты и сопель из носа. Трясется тело, и ноги давно как не держат, но стоит, придерживаясь за грубую ткань полицейской униформы, портя ее соленой влагой и в ней же глуша рев израненной души.       Ему говорили, пытались хотя бы. Однако не важно сколько втолковывали симпатяжки, сколько сам шериф доказывал ему, нет ничего показательней, чем увиденное собственными глазами. А видит он, что его принимают. Такой, как он есть. И даже, нет, не просто принимают, а приглашают в семью, в пылкие объятия и сердце.       Ох, старина, старина…       – Тише-тише, ребенок. Ну, что ты, всё хорошо, – Ноа оставляет поцелуй на его макушке и покачивает в огромных руках, успокаивая.       Айзек, малыш, мое солнце, я нашел его. Ты бы так им гордился, как и он тобой. Я поведаю ему о тебе. Вы будете вместе, пускай так, но будете.       Мое солнце, ты свет в моем темном царстве. Свет, что всегда выводит меня на правильный путь. Айзек, малыш, я так скучаю по тебе.       Так они и стоят некоторое время, вдвоем, в безмолвии, пока вошедший представитель из священного Ордена не нарушает их маленький мир.       – Думаю, нам стоит продолжить, – замечает инквизиция, игнорируя его мокрые щеки и распухший нос, ровно как и красные глаза шерифа. – Так Вы готовы рассказать нам, что было дальше после пожара?       – Да, да, – Стайлз выпутывается из объятий и садится обратно на свое место, прижимая ладони к глазам, чтобы немного перевести дух. – Давайте продолжим.       Надо сосредоточиться!       – Дальше он растил меня как своего сына, – говорить становится намного легче, когда груз вины больше не прижимает к мертвой земле, а теплые искорки в серых глазах не ломят грудь. – Всё то, что он собирался сделать с сыном, произошло со мной.       – Что Вы можете рассказать нам о ритуале? – видимо, инквизиции прежде всего интересует именно эта часть его истории.       – Этот ритуал придумал мой мм-м, – ну ври же уже теперь до конца, – Себастьян Вале. Он заключался в том, чтобы завершить мое привязывание к мужчине и наделить меня тем самым сверхмагическим фоном. Так как я не был его сыном, то чтобы связать нас понадобилось больше времени. Только он схитрил, но не сказал никому о словах между строк.       Если вкладывать часть правды в ложь, тогда обман никто не заметит.       – Так получается, что в случае, когда ритуал будет проводится не им, то все, кто его проводят погибают из-за несоответствия с Хозяином. Поэтому вчера последователи мистера Вале погибли.       – Вы знали об этом до вчерашнего вечера, – сразу зрит в корень представитель, и, что ж, инквизиция не зря так мало ошибается.       – Да, это так, – честно признается Стайлз. Потому что, да, это правда, и ему ни капельки не стыдно в ней признаваться, он поступил верно, а если бы ему пришлось повторить подобное, то он бы вновь сделал бы то же самое. И разве не он сам считает, что перед смертью надо быть предельно честным с самим собой?       – Я не сказал им, что они погибнут.       – Смелый поступок, – безэмоционально комментирует Ноа, хотя Стайлз ощущает одобрение волнами, плывущими от шерифа к нему.       Проходит несколько минут, в течение которых инквизиция принимает решение по его признанию.       – В заключение, вы должны озвучить свое прошение, – произносит священный Орден в лице одного мужчины. – Мы принимаем Вас, как нашего подопечного.       – Хорошо, – Стайлз тем не менее кидает испуганный взгляд на кивающего ему шерифа. Тот, очевидно, верит, что он каким-то образом сможет провернуть свою аферу. – Я, Айзек Стилински, по документам Мечислав Вале, прошу разрешить мне пройти верификацию моих слов, чтобы воспользоваться правом Гисли Йоханнессена по делу Себастьяна Вале, известного также, как Жеводанский Зверь.       – Принимаю, – со стальными нотками в голосе, заявляет представитель, а потом тянется рукой к нему. На ладони, обличенной в черную кожаную перчатку появляется мерцающий шар, очень похожий на вчерашний жар его звезды. – Я, сто тридцать второй председатель священного Ордена Мира и Согласия тринадцатого поколения инквизиции, созванного для охраны всеобщей гармонии и справедливости между всеми народами Земли, принимаю под опеку Айзека Стилински, известного также, как Мечислав Вале, сына Себастьяна Вале. Готовы ли Вы подтвердить свои слова?       – Да, готов, – подросток протягивает руку и касается шара. Главное, верить, желать от всего сердца, напоминает он себе.       Они бы хотели, чтобы я жил. А я мечтаю о семье. Пожалуйста, я очень хочу узнать, что такое жизнь с ними. И что означает любовь для меня.       Шар загорается ярким белым свечением, а потом почти гаснет, слабо освещая комнату светло-сизым.       – Правда, – выносит вердикт мужчина. – После пройденной проверки принимаю на себя обязанность представлять в суде Айзека Стилински. В связи с действием права Йоханнессена, Верховный Суд в принудительном порядке отпускает пятнадцатилетнего свидетеля обвинения, Мечислава Вале, а также снимает все предъявленные к нему заявления и подозрения. Согласны с решением?       – Да, – с небывалым ощущением легкости. Шар под рукой заметно вздрагивает и неприятно холодит кожу.       – Проведя собственное расследование, священный Орден Мира и Согласия в моем лице принимает решение о невиновности Айзека Стилински. Постанавливается, что совершенные пятнадцатилетним подростком действия – самозащитой и реакцией амагического несовершеннолетнего на насилие со стороны более сильного магического существа в состоянии аффекта.       Вот и вся справедливость? Если бы он был сыном преступника, отпустили бы его так легко, как отпускают заложника, которого держали взаперти почти тринадцать лет? Пускай история у двоих мальчиков одинакова, разве имена родителей не повлияли бы на приговор?       – Для улучшения прикрытия, хотите ли Вы сменить имя? – вопрос перебивает его размышления.       – Да, обязательно, – в секунду откликается он, пугая тем самым и себя, и других в помещении, но его, однако, не осуждают. – Я хочу быть Стайлзом, – а потом смотрит на шерифа, показывая свое согласие на предложение. – Стайлзом Стилински.       Могу я взять твою фамилию, мама? Ты всегда ей так гордилась, когда шептала мне в темноте истории про доблестного полицейского из маленького городка на западе. Я же могу быть твоим сыном и на бумаге, мам? Я и прозвище-то придумал это, чтобы не забыть твою фамилию, когда ты ушла. Я собирался найти того человека, потому что он бы спрятал меня, не так ли, мама? Ты говорила, что он обязательно нас всех вытащит отсюда.       Он помогает мне, мам, ты была права. Он меня спас.       – Хорошо. Согласие подтверждено.       Стайлз грустно улыбается, снимая ладонь с магического шара, и опуская голову вниз. Вот и весь страшный суд самого страшного дела.       Он не знает, что чувствовать. Всё это время он так боялся попасть сюда, быть судимым инквизицией и стоять перед сотнями взрослых, что с тщательностью, присущей ученым-одиночкам, исследуют его жизнь и каждое принятое решение. Он был в ужасе от скорого приговора, на который он никак не мог повлиять.       А сейчас парень не знает, что чувствовать. Способности, снившиеся ему в кошмарах, сила, лелеемая отцом, вдруг оборачивается для него билетом на свободу, последним козырем в рукаве. И всё оказывается простым, без закорючек и подлостей судьбы.       Всё важное просто, а он почему-то об этом постоянно забывает.       – Протокол под номером Б1724Ц4.1 подтвержден. Верификация завершена.       Вот и конец?       – Поздравляю, ребенок, – Ноа тут же садится на корточки рядом с ним и сжимает его кулачки в своих руках. – Ты молодец. Очень храбрый. Хорошо справился со всем, сынок.       «Он был бы неплохим отцом. Самым лучшим. И теперь ты можешь это узнать», – медленно тянет ехидный голосок в голове, и Стайлз соглашается. Со всем соглашается, лишь бы уже уйти из этого места подальше и смыть с себя равнодушные взоры его судий.       – Мистер Стилински, Стайлз Стилински, – внезапно зовет мужчина из Ордена.       – Д-да? – с хрипотцой. Стайлз поднимает взгляд, внутри дрожа от отсрочки, которую он сумел себе вымолить. Теперь ему пятнадцать с половиной, и он может беззаботно жить практически два года и шесть месяцев. У него есть причины для волнения, не правда ли?       – Мы всегда рады принять в свои ряды существ с особенными талантами. Подумайте об этом, мистер Стилински.       Мысль об поступлении в инквизицию оглушает, а то, что теперь за ним явно будут следить, дожидаясь его совершеннолетия – в самом деле вопрос времени. И хотя, пребывая в ослепительной легкости, как будто он был наполнен гелием или даже водородом, он пропускает часть происходящего, один вопрос всё равно не дает ему покоя и срывается с губ без его на то разрешения.       – А что Вы скажите о предателях в Совете? Кто-то же очевидно смог поджечь особняк, на котором есть защитные чары.       – Проблема уже решена, – незамедлительно отвечает инквизиция, задетая его обвинением, а потом исчезает за дверью.       Парень вновь забывается в тревоге серых глаз, уже сияющих своей чистотой, без грома и грозовых туч. Ноа мягко ему улыбается и всё еще сильно сжимает его кулаки.       Я Стайлз Стилински. Сти-лин-ски.       Они разделяют безмолвное мгновение, полное долгожданной свободы и невероятного облегчения. После всего, что они пережили, после долгих ночей в одиночестве и воспоминаний, словно взятых из прошлой жизни, робких и счастливых, они наконец добрались до своего «Хэппи Энда».       Они вместе, есть друг у друга, еще на очень долгое время. Разве есть что-то значимее?       Стайлз тут же вспоминает о кое-ком с «особенными талантами», которого он должен был посетить уже очень давно. Может, там он наконец получит оставшиеся голыми, неопределенными ответы. С огорчением он сдвигается с места – уходить совсем не хочется.       – Мне надо поговорить с одним мм-м… – осторожно начинает подросток, – человеком. Ага, человеком.       – Иди, но приходи на ужин ко мне, – Ноа легко соглашается, видимо, тоже имея планы на вторую половину дня. Однако мужчина еще раз крепко его обнимает и вновь целует в макушку. – Там есть кое-что, чему ты будешь рад. Обещаю.       – Хорошо, – и так не хочется покидать медвежьи объятия, но ему действительно пора идти. – Я пойду.

***

      Стайлз замирает возле двери, услышав знакомый голос, который здесь быть совершенно точно не должен.       – … отпирайся. Ты нашла его. Я точно знаю, – Питер не звучит раздраженно или дружелюбно. Оборотень говорит медленно, растягивая слова, как тягучий, приторно-сладкий мед, и подросток даже через стену чувствует исходящую от волка ауру опасности.       – Я и не отпираюсь, Хейл, – Марин, напротив, произносит всё максимально нейтрально, сейчас действительно походя на психолога. – Это хорошее место, там тихо и тепло. Но я бы не рекомендовала вести туда Астарту.       – Мы оба знаем, что если Стайлз узнает, что он жив, то его не удержит ни одна сила на Земле.       Парень боится шелохнутся, когда мысли-идеи-факты проносятся в его голове на первой космической, выталкивая по нескольку предложений сразу. Он пока совсем не понимает, о чем именно они говорят.       Единственное, что явно проскальзывает неоднократно – Питер, как и доктор Моррелл, обладают сверхчувствительным слухом. А значит, если он слышит их, то и они тоже слышат его.       Они знают, что я здесь. Стою и подслушиваю их разговор. Или скорее разрешают мне это сделать?       – Это город в Шотландии, но потом вам лучше исчезнуть где-нибудь в Европе. У меня есть знакомые в Швейцарии и в глухом местечке Италии, но всё это – только временное жилище.       – Я смогу прятаться, если захочу, – вдруг угрожающе рычит Питер. – Ни один фанатик или уж тем более один очень наглый Орден не сможет достать его. Подросток замирает на вдохе, а потом густо краснеет, и только гадкий голосок внутри противно так шепчет, что волк, его волк, будет с ним до самого конца.       – Я сделаю всё возможное для этого, – и он едва слышно, долго выдыхает, прикрывая горящие щеки руками.       В какой-то мере он ожидает звук бьющегося стекла или хотя бы грохота, но в ответ на вспышку оборотня Марин лишь негромко говорит:       – Я знаю, – подростку даже чудится улыбка и капля гордости. – Поэтому и доверяю его тебе.       «Ага, ведь со мной так сложно! Обязательно нужна нянька», – ворчит Стайлз, хотя на душе становится так приятно. Он слабо, но улыбается, прикрывая рот тыльной стороной ладони – о нем всё же так неприкрыто заботятся.       Хэй, давай сделай это!       Набравшись храбрости, парень открывает дверь и шагает в неприметный кабинет школьного психолога, откуда он не так давно сам же и убегал.       – Мне кажется, давно было пора поздороваться по-настоящему, сестренка, – четко проговаривает подросток, смотря прямо в глаза Марин Моррелл. Та сначала замирает, а потом вдруг светится, преображаясь из строгого специалиста в ласковую женщину с печальными глазами.       – Стайлз, – выдыхает она удивленно.       – Здравствуй, Утренняя Звезда, – давно пора изгонять все свои страхи, старина. – Я был немного напуган своим… собой. Но я, наверное, всё равно должен был познакомиться с тобой по-другому.       – Ничего, Стайлз. Всё в порядке, – Марин идет к нему, покидая то огромное кресло, а потом обхватывает руками его шею и прижимает к себе. От нее пахнет дорогим парфюмом и сладкими яблочными нотками магии, а тело намного горячее и сильнее человеческого. – Ты так скоро пришел. Я восхищена!       Сегодня, видимо, мой день объятий.       А затем он чувствует это. Осторожный толчок чужой магии, ластящийся к его мурчащему комочку в груди. Он тоже здоровается аккуратным подталкиванием, но тут же прячется, смущаясь.       – Я…       – Спасибо, что присоединился, Стайлз, – не обращая внимание на запинания, Марин ведет его к дивану и сама садится рядом. – Может чаю?       Он потерянно машет головой из стороны в сторону, отказываясь. Только сейчас парень замечает, что Питер уже покинул кабинет, плотно закрыв за собой дверь.       – Хорошо, – также мягко продолжает женщина. – Прости, что никак не помогла. Я не видела тебя до последнего, наверное, потому что всё произошедшее должно было произойти.       Стайлз на слова морщится, но не спорит. Хотя если каждый удар отца, каждую жизнь, которую они задели, каждую частичку боли, что принесли последователи отца, «должны были произойти», то с их Вселенной что-то не так. Что-то очень и очень не так.       – Еще раз извини, – видимо, заметив его реакцию, произносит Марин. – Я совсем не хотела, чтобы подобное произошло снова. После меня. Мне удавалось пресечь попытки создать звезду в Европе, но моя способность исчезать не всегда срабатывает. Поэтому я старалась не светиться так часто. И вот пропустила тебя.       – Ничего, – ломким голосом. Он старается не жалеть себя, не анализировать прошлое и смотреть только на свет будущего. Так будет правильнее, не так больно. – Насчет способностей…       – Я могу помочь, – Марин отводит взгляд, когда неуверенность пожирает мелодичный голос. Хищник тоже имеет слабые места. И тоже умеет чувствовать себя виноватым. – Хочешь тренироваться? Я могу научить тебя тому, что смогла познать сама. Хотя мы и разные. ДНК, да и склонности…       – Спасибо, сестра, – Стайлз встает, не выдержав давления. Еще слишком рано так кардинально менять свою жизнь. – Я подумаю.       – Я буду рада любому твоему решению, – она отступает, – братишка.       Парень движется в сторону окна, нуждаясь в небольшой паузе, передышке, чтобы взять себя в руки вновь. Он уже так много сделал за этот длинный-длинный день, и он, в самом деле, устал.       Остается лишь последний секрет, недающий уйти сию секунду. Последний мучащий вопрос.       – Сколько лет мне остается? – рассеяно спрашивает парень, теребя рукав клетчатой рубашки на поясе. – До того, как силы сживут меня с этого света.       – Ну, я же тут, – мягко произносит Марин, подойдя к нему. – Всё еще бессмертна и сильна.       – Мне не нужно ни первое, ни второе, – качает он головой. Конечно, ему невероятно льстит быть обладателем сверхспособностей, как бы их всех, ага, но и тяготит. Уже. А ведь прошел только один короткий-долгий день. Двадцать четыре часа.       – Я не смогу поделиться своим магическим избытком с кем-нибудь. Обречь еще кого-то? Не-а. Вообще не хочется, нет.       – Моя дочь была великолепной ведьмой. Возглавляла шабаш в Испании около сотни лет назад и чувствовала себя прекрасно. У меня есть внуки по ее линии, – произносит Марин, неожиданно касаясь его ладони. Она смотрит на их руки, почти белую его и темную, смуглую свою. Стайлз не знает, что та видит в них, но Марин улыбается ласково и немного печально. – А другой ребенок, мой сын, стал друидом, впитав часть моего избытка бестелесного. Он, правда, не разговаривает со мной, обидевшись на правду, но всё еще зовет матерью. Я приехала сюда за ним. Мы иногда колдуем вместе.       – Да, я видел ваше творение, – тянет он, не зная точно, что сказать. – Любвеобильный дом шерифа, надо полагать?       – Я хотела тебя защитить. Мне снилось, что ты будешь там.       Они молчат. Стайлз наслаждается этой тихой, комфортной тишиной, осознавая, что с каждым днем его семья растет, разрастается в новые ветви, людей, которых он сам очень сильно хочет держать рядом с собой.       – Послушай, это больно и несправедливо, что на наши плечи упало такое бремя, – начинает Марин. Неожиданно женщина ладонью касается его щеки и поворачивает его голову к себе. Карие глаза горят неистовым пламенем, совсем как в нем самом, и почему-то это помогает. – Но ты научишься управлять своими силами, пускай они и продолжат расти. Ты научишься очень многому, и сам решишь, чем хочешь себя занять. Всё придет, не торопись, Стайлз. Тем более все мы тут ради тебя. Любовь сама всё расставит по полкам.       За окном Питер что-то говорит Алану, и тот срывается с места, убегая в сторону детской площадки. За ним, всплескивая вверх руками, спешит Риан, уверенной походкой расталкивая старшеклассников.       – Спасибо, – искренне благодарит свою сестру, которая явно обрадовалась его реакции, потом целует ее в щечку и направляется к двери. Марин в ответ посылает ему теплую волну по их связи.       Ноша на его плечах заметно уменьшилась.       На улице его дожидается Питер. Мужчина держит руки в карманах, наблюдая за своими детьми с легкой улыбкой, расслабленно и уязвимо.       – Ты думаешь история на сто процентов правдива? – как у оборотня получается беззаботно спрашивать именно то, что гложет его внутри, поражает.       – Я думаю, что это не имеет значение, потому что мы всё равно будем повторять ошибки предков и наступать на собственные же грабли снова и снова, – говорить с Питером почему-то несложно. Разговор не заставляет его заикаться, а эмоции – прятать голову в песок.       – Мне в упрек всегда говорили, что я грубый реалист. Но возле тебя я заделался заядлым оптимистом, – Питер флиртует?       – Ага, возле меня ты прямо солнышко, – фыркает Стайлз. А затем давится воздухом, осознавая, что именно он произнес. Парень тут же хочет отшутиться, пытаясь скрыть свое смущение, но оборотень, конечно, всё решает по-своему. Опять очень просто убирая проблему с его пути.       – Не волнуйся так, любовь моя. Мне дети то же самое говорят, – серьезно шутливым тоном.       И Питер улыбается открыто, всем лицом и телом, а сердце Стайлза вдруг на мгновение замирает, сбивается с ритма, а потом стучит совершенно в новой мелодии.       – Стайлзи-и-и, – к ним подбегает красный и уже весь мокрый Алан, за которым тенью следует неторопливый Риан. Старший волчонок при том, что просто быстро шагает, отстает от своего брата лишь на два шага, и выглядит куда более собранно. – Я так счастлив, что ты пришел. Я вчера такого богомола встретил. Огромного-огромного! О! А ты слышал, у меня уже намного лучше получается прогововар-р-ривать букву «рр-рр-рр»! Классно, да? А кстати это же ты мне подар-рил тот талисман? Он очень красивый и не-       – Добрый день, мистер Стайлз. Прости, Ал, – перебивает Риан братишку, протягивая тому конфетку в извинение, отчего последний взволнованно пищит и сразу обо всём забывает. – Он просто не рассказал Вам еще про мероприятие. Он из-за этого такой громкий.       Алан начинать дико кивать, но его подзывает Питер, и мальчик отвлекается.       – Я рад, что Вы в порядке, – небрежно и довольно тихо бросает Риан, но Стайлз знает, что тот говорит серьезно. Поэтому он кивает, благодаря, а маленький волк светится, широко улыбаясь и вдруг крепко его обнимая, шепча:       – Хотите с нами пообедать? Папа не рискнет пригласить, а Ал не догадается, но это было бы прекрасно. Пойдемте с нами?       И он, конечно, соглашается, а потом весь обед широко улыбается на сбивчивый рассказ Алана и показушное равнодушие Риана и даже украдкой, очень-очень тихо, смеется над шутками Питера.       Тело предает его. Оно тянется на свет этих трех огоньков, волшебных и неотразимых, а его сердце словно оттаивает, хотя Стайлз никогда и не думал, что оно замерзало. Но вот он здесь. Впервые беззаботно проводит время, не беспокоясь и не следя за своими действиями, пускай всё еще и напрягается в чужом обществе и проверяет окружающую обстановку. Парень всё еще больше молчит, больше слушает и смотрит, чем говорит сам, но всё-таки уже чувствует ярко и громко и разрешает этим чувствам-эмоциям-буре выливаться наружу морщинками возле глаз и румянцу на щеках.       Стучащий в ушах пульс только лишь подчеркивает его насыщенное эндорфином состояние.       Тук-тук. «Стайлзи». Тук-тук. «Мистер Стайлз». Тук-тук. «Любовь моя».       И воздух вокруг пахнет розовой сахарной ватой.       Он встречает его случайно. На улице возле продуктового, когда идет к психологу.       Ему даже сначала кажется, что обознался, что такого совпадения уж точно не может быть. Ведь хоть Земля и круглая, планета-то всё равно огромная, а значит встретиться в крохотном городке в одно и то же время они просто не могли.       Но встретились.       Их разделяет достаточно большое расстояние, но не узнать эти блестящие глаза, в которых незабываемо ярко отражается солнце, и старый, потрепанный термос в руке было невозможно. Мужчина, бритый и помолодевший, теперь одет в модные брюки и хорошенькую куртку, на которой прямо над сердцем был нашит знакомый лоскут ткани в виде сердца. Это был кусок его куртки, той самой, которую он оставил бродяге за щедрость души, что не всегда способен показать и ребенок.       Мужчина тоже его узнал, и они замерли, внимательно глядя друг на друга. Наверное, этот день был знамением для них, потому как каждый изменился до неузнаваемости внешне, и всё также оставался внутри самим собой.       Поэтому мужчина машет ему рукой, улыбаясь ярко и солнечно, а Стайлз только кивает и сбегает. Парень обещает себе, потом как-нибудь найти своего незнакомца и извиниться – тот явно собирается жить здесь, судя по припаркованной рядом машине. Однако прямо сейчас молодая хохочущая девушка, держащая мужчину за локоть, и женщина с броскими рыжими волосами и несуразной одеждой, фотографирующая их, пугают его и заставляют отступить.       Он сделает это постепенно. Борьба со страхами, она такая. На это уйдет много времени, и, как говорил кое-кто очень важный, у него есть еще целая жизнь, чтобы научиться.       – Можно мне задать вопрос? – всё же неуверенно спрашивает Стайлз, когда ужинает в доме шерифа. Симпатяжки на этот раз разрешили ему побывать в доме Стражника, хотя одного не пустили. Поэтому они с Ноа сейчас трапезничают в гостиной, по углам которой и располагаются вечно беспокоящиеся о его безопасности о’ни. Стайлз, по правде говоря, не злится и уже даже не смущается на вопиющее вторжение в личное пространство – он в восторге. Его красотки могут быть пугающими, особенно с новоприобретенным голосом, но подросток в восторге, ведь они беспокоятся, а значит заботятся именно о нем, и это приятно.       – Конечно, – сразу соглашается Ноа, со стойким спокойствием реагирующий на дополнительные шесть пар глаз.       – Как дела у Чудака? – подросток запинается, вспоминая ямочки и розовую челку. – Парня, который, ну, позвонил. Ага. Как он?       – Джордан Пэриш? – уточняет мужчина, и Стайлз, на самом деле, кивает слишком быстро для простого любопытства. – Он в порядке. Всё еще под защитой. Не переживай, ребенок.       Подросток заметно расслабляется, когда осознание, что еще один его человек находится в безопасности, целый и здоровый. Всё, о чем он только смел мечтать.       Дальше ужин проходит в едва ли серьезных разговорах о школе и новых документах, идентифицирующих его личность. Они немного беседуют на тему новых матчей и летних праздниках, который не стоит упускать из виду. А потом Ноа говорит нечто, что не просто выбивает его из процветающего весь день настроения, а также и начинает первую паническую атаку в его новой жизни.       – Кстати, мой сюрприз. Наш точнее, общий, – без предисловий заявляет мужчина, не зная, как на такое он может отреагировать. – У тебя уже приготовлена комната. Здесь в этом доме. Очень многие хотели сделать ее для тебя.       Это «твоя комната» и становится последним глотком воздуха.       В этот раз родимая старушка, паническая атака, проходит совсем по-другому. Ему всё еще сложно дышать, грудь стискивает так, словно он застрял между закрытым лифтом и стенкой в сюрреалистичной реальности, а на лбу собираются противные капельки пота, не вовремя так чешущиеся на горячей коже. Только охлаждает его не кафельный пол или деревянные доски, а большие руки на плечах и стук чужого сердца под ладонью. В ушах звенит совсем не гадкий писк, а ласковые «всё наладится, сынок, давай дыши» и несменное «ребенок».       Ему рассказывают, что теперь многое поменяется, но никто торопить его не будет. Что он сам выберет для себя свой путь, только пусть не забывает про них, они ведь никуда не денутся; что парень ни в коем случае не должен сбегать, не увидев приготовленную комнату – они прямо сейчас и пойдут туда, как только ему станет легче; и, если он готов, действительно готов, то может даже переночевать здесь, шесть соседей в придачу никого уже не смутят.       – Всё хорошо, всё в порядке, – слабо отвечает Стайлз, смаргивая крохотные слезинки. – Я в порядке. Пойдемте, посмотрим на комнату.       Они собираются вместе встать, однако тут звонит мобильный шерифа, и тот отвлекается.       – Посмотришь сам? – зажимая микрофон, спрашивает Ноа и подбадривающе улыбается. Видимо, звонят по его вопросу, иначе мужчина не выгонял бы его из комнаты. – Я сейчас поднимусь к тебе.       – Хорошо, – улыбаясь заверяет парень. – Я тогда пошел.       Шериф кивает, а потом поспешно направляется в гостиную, уже что-то бормоча в телефон. Стайлз проделывает свою знаменитую дыхательную гимнастику.       У меня будет своя комната!       Спокойно. Вдох. Спокойно. Выдох.       Он делает первый шаг к лестнице, затем второй, а следом резво бежит наверх, пропуская ступеньки. В груди поет-танцует мерный огонек радостного возбуждения, и подросток более чем уверен, что это – сладостное предвкушение чего-то хорошего. Обязательно хорошего.       Ты когда-нибудь думал об этом, старина?       Достигнув конца лестницы, парень поворачивается, прикипая взглядом на слегка приоткрытой двери. Там, за ней, скрывается его комната: его стены, где он обязательно повесит странные подростковые плакаты; его кровать, под которой подросток ни в коем случае не будет прятать ничего важнее старых грязных носков; его стол, что всегда будет завален книгами, и стул, на котором, естественно, он будет иногда засыпать. Парень умиляется милыми занавесками с машинками и ночником в виде обиженной моськи Йоды, ворсистым ковром на полу и шкафом, заполненным новыми комиксами и книжками, специально подобранные его семьей для него.       Он видит свою комнату, не заходя, потому что знает, конечно, знает, тех, кто приложил к ней свои руки.       – Как вы и говорили, симпатяжки. В точности, как вы и говорили, – выдыхает Стайлз, перебарывая необычное беспокойство внутри. – Я сделал это. Бог ты мой, я достиг его. Мой собственный дом.       Я получил «что-то своё». У меня есть «свое» место.       Умиротворение.       Я дома.       Он открывает дверь.