***
Они сидят в парке, на небольшом пикнике «Семейство Хейлов и Стайлз», после торжественного мероприятия в дошкольной группе Алана. Он знает, что постоянно поощрять щенка нельзя, но отказывать милому ребенку, так очаровательно взволнованному пьесой, просто был не в силах. Парень вообще почти всё время провел со своим златокудрым ангелом, но тот сейчас с заметно более тихим отцом ушел в магазин. Питер весь день вел себя с ним крайне бережно, сдержано. С оглядкой. Это беспокоит, и он говорит перестать терзаться сомнениями и тысячами «а что, если», ведь сам же собственноручно от этого и отказался, сам принял, вроде как, окончательное решение, прыгнул без страховки. Вот только сердцу никакие логичные доводы не сдались. Бессмысленны. – Тебе нужна терапия, – вдруг заявляет Риан, отчего Стайлз удачно закашливается водой, следом проливая половину бутылки на новую черную футболку. – Что прости? – Тебе нужна поцелуйчиковая терапия, – почти по слогам повторяет мальчик, а потом вдруг нежно улыбается, скидывая с себя показательное раздражение. – Она поможет. Обязательно. Тебе стоит попробовать. Фактически оторопев от напора со стороны школьника, Стайлз так и застывает с поднятой бутылкой в руке. Мы в порядке, старина. Нам никто не нужен. Мне- – Что за терапия? – вопреки себе же, любопытствует парень. – За смелость в каждом шаге ты получишь поцелуй, – откладывая книгу в сторону, начинает мальчик. – На самом деле, спроси лучше у Алана. Ему захочется самому тебе всё рассказать. Риан смотрит на него тем серьезным взглядом, что обычно заставит любого зажмурить глаза и вжать голову в шею в желании казаться меньше. Так смотрят, когда видят насквозь. И Стайлз лишь надеется, что и нечто хорошее в нем тоже можно заметить. Нам же совсем не нужна терапия. Старина, я же в порядке? Это всего-то детские шалости, и суд скоро вынесет приговор. Мне нечего тревожиться. Да? Однако, когда Питер с Аланом подходят к ним, подросток тут же выпаливает: – Что такое поцелуйчиковая терапия? – Это Ри придумал! – восклицает мальчик, как-то сразу преображаясь. Щенок садится прямо к нему на колени и хватает его за руку. – Правда, классно? Там всего три пун… пункта! Смотри! Алан загибает его пальцы, пока перечисляет, и Стайлз, возможно, и находит это восхитительным, если забыть про то, как сжимается тугая пружина внутри него и почему-то впивается острыми клыками в бок. Его, вроде как, уже без пятнадцати дней взрослого, насквозь видят двое маленьких – им даже десяти-то и нет! – детей. Ауч. – Первый поцелуй за умение слушать, – поучительным голосом начинает мальчик. Златокудрый ангел светится невероятной лучистой радостью, словно сам разговор с ним приносит ему наслаждение. – Ты должен научиться слушать взрослых. Все дети это умеют! Я ни капли не достоин подобного. За что мне только вы достались? – Второй поцелуй за честное признание. Потому что всегда надо уметь брать на себя ответ-… ответственность, – Алан сжимает его ладонь, а потом оборачивается к Питеру и Риану, сидевшим напротив. – А третий поцелуй за любовь. – За любовь? – будто в трансе повторяет он. – Ага, – кивает мальчик. – Ты должен хотя бы раз сказать, что любишь кого-то. Мне папа так говорил. Это правильно. Стайлз тоже переводит взгляд на Питера. И, ладно, если от кого и можно было услышать подобное, то только от его волка. Позже, уже после пикника, разговор в парке и чертова поцелуйчиковая терапия не выходят у него из головы. Всю неделю слова мальчишек держатся на периферии сознания, иногда проскальзывая в мыслях неясным тяжелым, неподъемным ощущением. Всё встает на свои места однажды, когда ослепительная молния разрывает туман перед глазами, раскрывая прячущиеся в густом облаке образы. Они, нечеткие образы, предстают в неопрятном, засаленном виде, хотя внутри жутко похожи на его собственные же идеи и принципы. Я сожалел, что не смогу увидеть жизнь с ними. Так почему же сейчас я ее избегаю?***
– Хорошо, – Бог ты мой! – Хорошо. Что вы хотите мне сказать? Симпатяжки недоуменно располагаются на кровати в его комнате, пока Стайлз нервничая крутится на компьютерном кресле. Он с силой отталкивается от пола, стучит пальцами по колену и до крови прокусывает нижнюю губу. – Ну же! Вы ведь что-нибудь точно же хотите сказать! – восклицает. Однако, вместо того, чтобы успокоиться и всё же посмотреть в светлые глаза о’ни, подросток в секунду подскакивает с места и мечется по комнате. Его загоняет страх, хоть он и крепко таит эту мысль в шубе сомнения с шапкой из беспокойства. – «Слушать», – кривляется парень, встав перед зеркалом. Он не может не отметить, что выглядит куда здоровее и моложе теперь, когда за его питанием следят настырные бессмертные сущности и один непреклонный человек. Еще, очевидно, хорошо на коже сказываются частые прогулки в парке, на чистом воздухе, в теплую весеннюю погоду, уже стремящуюся к лету. Стайлз замечает розовый цвет щек и блеск в карих глазах, мягкие волосы, теперь лоснящиеся и совсем не ломкие, пускай всё также воробьиным гнездом уложены на голове. И да, фарфоровая кожа с бесконечными родинками, действительно, очень симпатична, особенно, если подчеркивать ее правильной одеждой. Кого, если не их? Они были со мной с самого начала. Мои красотки… – Первый пункт, – ворчит он, закатывая глаза, пока внутри всё обрывается и засыхает. На самом деле, он уже давно согласился на эту безумную авантюру в своей голове. – Мне нужно услышать. Они встречались с моими демонами и видели мое падение вниз. – Симпатяжки? – намного тише и даже как-то с придыханием. – Я плохо справляюсь, да? – Нет, – как всегда громоподобно. Стайлз переводит взгляд на бестелесных, рассматривая открывшуюся через зеркало картину с настоящей улыбкой. Пугающие, о’ни смотрятся очень комично на его небольшой кровати и комнате с детскими – его любимыми, кстати – обоями. – Ты неплохо справляешься, Альциона. – Но не отлично, да? – Ты тренируешься, чтобы преодолеть свои страхи и старые привычки. Ты выходишь на улицу и пытаешься влиться в общество себе подобных. Это прекрасно, Альциона. – Но это всё еще не отлично. Всё еще недостаточно, – ему нужно знать. Необходимо, как воздух или вода. Он готов. Не спрашивал бы, если бы нет. – Не так ли? – Альциона, – начинают бестелесные и тут же перемещаются к нему. Парню чудится странное благоговение в голосе и трепет в ледяных касаниях о’ни, пока взгляд будто прирастает к ярким желтым огонькам. – Самый страшный твой враг – это ты сам. Ты одинок и, по чести говоря, ты не подпускаешь близко к себе не только свою семью, но и себя. Ты не знаешь своего любимого занятия или увлечения, свою людскую профессию и совсем не понимаешь, чего хочешь от жизни. Мы проверяли, что такое вполне естественно для твоих сородичей похожего возраста. – Но? – выдавливая. Черт побери, ему проводит бесплатный сеанс психоанализа! – Но это совершенно не подходит к тебе. Ты другой. Однако, это только мнение братьев, – бестелесные исчезают в черной дымке, оставляя только одну широкую фигуру, которая вскоре тоже скроется вслед за остальными. – Какое же мнение у тебя?***
Стайлз не привык, что всё можно получить, пускай и не по щелчку пальцев, и даже не при остром желании. Он не представлял, что подарки, любые, материальные или нет, можно получить просто так, от кого-то другого. Просто так. Потому что этот кто-то другой хочет сделать ему приятное, помочь или потому что «показалось правильным». Просто. Так. Почему бы и нет? И вот подросток вместе с шерифом отмечает символический – настоящий – день совершеннолетия, и понимание падает на него холодным, редким дождем. Ему не нужно сражаться, что-то доказывать, чтобы просто стать счастливее. Разделить большую круглую пиццу с близкими сердцу он может и без подтверждения себя, как достойного или заслуживающего. Капля. Я должен познать себя. Капля. А как я познаю, не попробовав шагнуть? Капля. Да, я сам же себя и ограничиваю. Капля-капля-капля… Ведь приятное хочется делать и ему. Просто так. Потому что.***
Второй пункт он решает совершить сразу же после школы, когда видит шерифа на кухне, сидящего за столом с газетой и большой кружкой ароматного кофе. В другой день он обязательно бы поругал Ноа за количество поглощаемого им кофеина, что совершенно плохо сказывается на здоровье человека, но сегодня он просто садится напротив – в первый раз за очень долгое время – и молча выпивает весь обжигающе горячий напиток. Говорить как-то разом расхотелось, а вот попробовать на вкус алкоголь – да. Очень сильно причем. Виски там, коньяк. Или, может, сразу водку. Что-нибудь покрепче, чтобы тут же в голову ударило и отключило бы мозг, зато смелости бы прибавилось. Ага, так вроде обещают в барах и на плакатах в больнице. Мне надо лишь честно признаться. – Ребенок? – Ноа осторожно опускает газету на стол и всматривается в его тело, видимо, в поисках повреждений, но не суетится, за что подросток почти готов вслух благодарить. – Стайлз, я могу чем-то помочь? Вопрос по большей степени риторический, так как оба понимают, что парень начнет открываться только, когда сам будет готов. Морально, духовно, нравственно, эмоционально и всё остальное про его душу. В чем, вообще-то, очень сложно быть уверенным и готовым на все сто процентов. Когда. Бы. То. Ни. Было. Да. Только признаться, ничего больше. – Я… – пытается Стайлз, и в горле сразу вдруг образовывается ком, не дающий ему вдохнуть. – Я… Он далеко не сразу понимает, что его трясет, лихорадит так, как бывает только при горячке или первобытном ужасе, парализующим своим медленнотекущим, смертоносным ядом. Особым, непривычным таким. – Ребенок, посмотри на меня, – Ноа как-то телепортировался к нему и теперь держит его дрожащие ладони, сохраняя его на грани всего лишь открытым взором добрых серых глаз. – Что не так, сынок? Тебе больше не нужно всё держать в себе. Скажи мне, и мы вместе решим проблему. Да, я сам ее решу, если хочешь. Что не так? Стайлз горько хмыкает и думает, что именно эту проблему он может решить только сам. Самостоятельно. Но от чужого сопереживания и чуткости на душе становится намного легче. Второй пункт. Честное признание самому себе при человеке, которого я, наверное, уже вправе называть своим отцом. – Мне нужна терапия, – почти спокойно. – Я думаю, мне нужен специалист.***
Оказывается, комплименты бывают правдивы и надо уметь их принимать. А анализировать свое поведение каждый вечер неправильно, также нездорово, как и корить себя за каждый кажущийся проступок или эмоциональное раскрепощение. Оказывается, страхи обычно неочевидные, и, чаще всего, это именно они сковывают движения и сжимают горло при разговоре. И избегать конфликтов не всегда верно, а высказывать свое мнение и стоять за него – вполне естественно. Совсем не глупо и не бессмысленно. Оказывается, сомневаться в своих силах даже перед малейшим решением не надо. Оказывается, очень мало детей страдают паническими атаками и бессонницей. Оказывается, все боятся, что их могут бросить. Стайлз этого не знал. А, может, и знал, просто не считал себя равным остальным. А теперь, оказывается, он тоже человек, тоже мыслит, чувствует и вправе спокойно об этом говорить. Оказывается, просить помощи не сложно. Оказывается, она, и в правду, помогает.***
Дверь внезапно открывается и за ней стоит Питер. На мужчине серая домашняя хенли и помятые спортивные штаны. Всё выглядит мягким, теплым, родным. А отсутствие глубоко выреза отлично компенсируется теснотой ткани, что, как вторая кожа, тонкая пленка воды, тесно прижимается к бугрившимся мышцам, только подчеркивая разность их тел. Боже, они и впрямь сильно отличаются. Огромный, могучий оборотень и нескладный, геометрический такой, подросток. – Стайлз? Босые ноги и смешно поджатые пальцы, как-то сразу бросаются в глаза и на мгновение парень забывается. Пальцы у волка даже на ногах какие-то прям загорелые, крепкие. И волосатые, по правде говоря, но парень боится акцентировать на этом свое внимание. Мало ли что. – Стайлз, всё в порядке? Взлохмаченные волосы, яркое пятно от краски на щеке и нежная улыбка. Чуть отросшая щетина, которую хочется коснуться пальцами или погладить ладонью, а может даже и вовсе получить ожог, потершись гладкой кожей шеи. Раздражение, розоватое, наверняка, смотрелось бы прелестно на его коже. Просто прелестно. А вообще, наверное, не стоит отрывать взгляд от любимых глаз. Следить за даже самым крохотным, незначительным совсем, изменением, которое скоро окрасит такие изумительно голубые глаза – намного привлекательнее. – Стайлз, ты что-то хочешь сказать? – Да. Питер приподнимает брови, чтобы услышать продолжение, но подросток замолкает, разрешая впервые невероятно, абсолютно точно идеальной, говорящей тишине заполнить пространство между ними. Оборотень на его невозмутимость и показательное молчание лишь хмурится, и, черт возьми, почему нет ни одного пособия или гребанной инструкции о том, как совладать со своим предательским сердцем, впадающим в отчаяние даже от этой легкой недовольной морщинки на лбу. «Недовольной, твою, блять, сердце, слышишь? Недовольной морщинки!», – кричит разум. Вот только слушать его точно никто не собирается. Снова. Стайлз это и сам отчетливо осознает. Ну же. Питер, разве не видишь? А мужчина видит, в полном смысле слова видит, просто не сразу позволяет себе поверить, согласиться. Однако, когда смятение на лице мужчины резко сменяется сначала волной удивления, а потом гигантским цунами счастья, за которым следует самое немыслимое для подростка – мирное, гармоничное довольствие, звезды снова рождаются. Золотистыми, капельными искорками. И снова говорят с ним. Громко, заливистым смехом, веселыми морщинками на уголках и прозрачными кристалликами на ресничках. Как он мог отказываться от подобного? Я так долго думал, так долго сомневался, но всё, что я действительно хочу, так это сказать тебе- – Да.