Недооцененная свобода

Прошел год, а я все еще тут... Здесь у меня много имен: заключенная триста девятнадцать, зэчка, ковырялка, лесбиянка, курица, соска, киска, давалка, лизок, дырка... И никто не знает моего настоящего имени...  Завтра день моего рождения, и, как вы уже поняли, в тюрьму я попала именно в ту самую злополучную дату... Теперь 24 октября — самый ненавистный день в моей жизни, и я только могу молиться, чтобы здесь о нем не вспомнили... 

***

Не могу уснуть, боюсь завтрашнего дня. Хотя я боюсь каждого дня: редко бывает такое, что за целый день про меня забудут или не обратят внимания... Что со мной тут делают? Унижают, издеваются, насилуют и много чего еще. Скажете, должна привыкнуть? Нет, не могу... Это бесчеловечно, но я знаю, где нахожусь, и сама подписала себе этот приговор... Каждый божий день я рыдаю в ду́ше, да и в душе́; у меня нет сил больше это терпеть. Раньше я еще сопротивлялась, но со временем поняла, что смысла нет, так как тебя помимо того, что изнасилуют, еще и изобьют. А так только надругаются над твоим телом... Я слаба. Было несколько попыток закончить жизнь самоубийством, но даже этого я сделать не могу. Точнее могу, но всегда кто-то меня спасает. Я не оставляю эти попытки суицида, но все же они стали реже. Колония здесь небольшая, но она находится на острове, который со всех сторон окружен водой. Сбежать нереально, а сидеть мне здесь еще четыре года. Я не доживу... Либо меня убьют, либо я сама себя убью... Да и жить после всего, что со мной тут случилось и случится, совсем не хочется. Мою душу и тело так изуродовали, что мне и на воле жизнь не нужна... Жалко только мою мать, которая всеми путями старается меня вытащить отсюда, но у нее ничего не получается. У нас даже не было денег на адвоката, что уж говорить о другом. За что я здесь? Как и у всех, была не в то время, не в том месте или связалась не с той компанией. Да, меня подставили. Это банально, но это факт. Так что за этой каменной стеной кроме матери меня никто не ждет: ни друзья, ни любимый. Хотя какой там любимый... Я больше никому не разрешу к себе притронуться, если, конечно, будут спрашивать моего согласия. Мне больше не нужны отношения, парни, а тем более девушки: я не собираюсь заводить семью. Почему моя внутренняя агрессия и на тех, и на тех? Ведь как бы это женская тюрьма? Все просто: охрана тут тоже сволочная. И в любое время могут трахнуть нас, заключенных. Начальник колонии, похоже, совсем не против этого. Редко кто покидает эту тюрьму по исчению своего срока: либо подстраивают все как самоубийство ближе к тому сроку, когда тебе пора выходить на свободу, либо тебе хорошо затыкают рот. Все это терпеть ради того, что когда приходит время освобождения, тебя бы убили... Лучше бы сразу. Поэтому я и говорю, что я не выйду отсюда. Слабовольные, как раз они отсюда не выходят. Выходят так называемые мамки и их приближение. Иерархия у нас небольшая: мамки (старшие), обслуга (приближенные мамок) и потерявшиеся (слабовольные). По странному стечению обстоятельств меня записали к последним. Кто это решил, неизвестно. Но как подсказывает моя интуиция, во всем виновата моя милая внешность принцессы: белокурые кудри, смазливое личико и голубые глаза. И чтобы не было пререканий, вражды между кастами, меня завербовали всеобщей давалкой... Кто захотел, тот и взял. Если бы я относилась к одному касту, то все было бы на усмотрение мамки этой группы заключенных. Каст здесь много, может быть, пятьдесят, может, больше; даже я всех не знаю. Есть такие, как бы правильные, которые меня и никого не трогают, но и не вмешиваются в унижения. Так сказать, отсиживают свой срок. Моей сокамернице повезло с этим. Она как раз попала в одну из таких правильных групп, даже стала девушкой мамки, к которой никто не смеет притронуться. Хотела ли я быть чьей-то девушкой? Нет. Но это во всяком случае лучше, чем когда перед тобой замыкается круг из неизвестного количества озлобленных, возбужденных осужденных, и каждый пытается дотянуться до тебя, чтобы потрогать, внедрить свои пальцы, а после заставляют и отлизать до такой степени, что язык во рту опухает и не ворочается, говорить даже не можешь... Мы хорошо ладим с моей сокамерницей, заключенной номер пятьсот двенадцать, но ее даже так тут никто не смеет называть. Все ее называют Птичкой, прозвище, данное мамкой, и лишь я одна называю ее по имени Рей, а она же привыкла называть меня принцессой. Хотя какая я принцесса? Даже крестьянкой не назовешь... Рабыня во всех смыслах этого слова. Я просто говорю о том, что даже единственная моя подруга тут не знает моего имени. И меня это не волнует: она хорошо относится ко мне и ей жалко меня, но она ничего не может с этим поделать, вмешаться, ибо может от этого пострадать весь каст, к которому она принадлежит. Все бы ничего, но она любит свою мамку и ни за что не сможет ее ослушаться или предать. Они как бы в отношениях. Я понимаю все это, поэтому кроме как в нашей камере мы поговорить нигде не можем. В столовой я нахожусь за столиками с другими потерявшимися. Колония разделена на отсеки, в каждом отсеке по двадцать человек, то есть по десять камер. Отсек автоматически закрывается на ночь с отбоем и открывается в шесть часов утра, когда гремит сирена о подъеме. Камеры закрываются, но с внутренней стороны в ночное время, и мы делаем это сами. Заключенный открыть с внешней стороны не сможет, а тюремные сотрудники смогут, если ты не вышел, к примеру, на перекличку. Скажем так, свободы у нас тут полно. Мы спокойно передвигаемся в течение дня по внутренней территории колонии, но у каждого из нас свои обязанности и дежурства. Дежурства меня спасают. Они проходят в медблоке или на кухне, то есть когда я на весь день застреваю там, то до меня не добраться. Там мы помогаем тюремным поварам и докторам. Правда, это бывает редко: два разбросанных дня за весь месяц. В остальное время у нас другие обязанности: уборка в камерах, стирка в прачечной, мытье полов и тому подобное, то есть распорядок дня примерно такой: 6.00 – 6.30 — утренние процедуры. В шесть часов утра звенит сирена о подъеме. 6.30 – 7.00 построение, перекличка. 7.00 – 9.00 дежурные направляются на кухню, медблок. Остальные приводят в порядок свои камеры или начинают выполнять другие свои обязанности, чтобы после быть свободными. Например, я стараюсь сделать это с утра, чтобы потом укрыться где-то на весь день. И, конечно же, старшие ничего не делают, есть их обслуга, которая делает работу и за себя, и за них. 9.00 – 10.00 завтрак. 10.00 – 12.00 свободное время или опять же, кто не сделал свою работу, делает в этот промежуток или доделывает. Свободное время можно провести или у себя в камере, но не закрываясь, или в чужой камере, или днем посетить душ, но это не рекомендуется делать простым смертным как я, ибо отсеки все открыты. Лучше вечером или ночью в своем отсеке. Я же провожу это время в библиотеке. Те, кто меня достает больше всего, не ходят туда. Если я, конечно, где-то не спалюсь по дороге. Также заключенные имеют свое хобби: шьют (платья, сарафаны, сорочки); сколачивают легкую мебель (стулья, табуретки, столы). Что-то из этого продается, но осужденные не имеют денег, а могут получить оплату в виде сигарет, некрепкого алкоголя или легких наркотиков. Как и что у них там происходит между охраной, я не знаю. 12.00 – 14.00 открываются двери выхода во двор, на улицу. Особо работы тут нет. Так, подметаем изредка, еще реже косим траву и поливаем садовые цветы. Чаще всего мы просто гуляем, кто-то играет в баскетбол, кто-то в шашки, кто-то любитель покурить на свежем воздухе, ну и заключенные общаются между собой. Потерявшиеся настолько забитые, что не разговаривают даже между собой, сторонятся всех, ведут себя как отшельники. И я не исключение. Правда, совсем от безмолвия меня спасает Рэй по ночам. 14.00 – 15.00 обед. 15.00 – 17.00 просмотр телевизора или новостей, что творится в мире. Большой телевизор висит на стене и включается в одно и то же время на единственном канале, как и выключается. Дотянуться до плазмы невозможно даже при переносной лестнице. 17.00 – 19.00 подключаются стационарные телефоны. Они есть по две-три штуки в каждом отсеке, и можно звонить близким, но, конечно, это происходит за счет ваших родственников. Я давно не созванивалась с матерью, сейчас у нее нет денег даже на это. Но об этом я расскажу чуть позже. 19.00 –20.00 ужин. 20.00 – 21.00 чаще всего в это время душ посещают мамки и обслуга. Я в это время рисую или пишу письма маме, рассказываю ей обо всем, что со мной случается за день, за несколько дней... И самое смешное, что я ни одно еще не отправила ей. Эбби, моя мама, слишком много сделала для меня, и я не могу ее так расстраивать. Ее стукнет удар, если она это прочитает... Эти письма скорее для меня, как личный дневник, как хороший слушатель, которому можно доверить все. Бумага не пожалеет, но, изливая душу, кажется, что становится немного легче... 21.00 отбой. Звучит сирена о закрытии отсеков. С этого времени мы предназначены сами себе, то есть не подвластны распорядку дня, времени. Конечно, в коридорах каждого отсека есть камеры, за нами досматривают, но и в эти моменты может твориться в камерах и душевых кабинах что угодно... Если я успеваю, то мы с Рей запираем камеру, а ночью часа в три я иду принимать душ. Конечно, подруге бояться нечего: ее мамка Анья в нашем отсеке, а вот мне страшно... Ведь тут же находится и самая главная моя мучительница, Ния. И она тоже мамка. Она чаще всех меня имеет... Кто я? Лесбиянка, бисексуалка или гетеро? Никто. Я ненавижу секс и все, что с ним связано! Я ненавижу, когда ко мне просто даже дотрагиваются или нечаянно толкают. Рей не обнимает меня, потому что знает, какие страдания мне приносят простые касания. Я их терплю только от мамы. Представляете, что даже материнские объятия не могу переносить? А теперь представьте, что со мной тут делают, что для меня телесная близость вызывает болезненную фобию. Может быть, и не умру, но с ума сойду точно... И в заключение всего распорядка дня хочется добавить: почему же у нас такая свобода действий? А все потому, что у нас на шее висят ошейники, которые бьются сильным рязрядом электрического тока вплоть до отключки. Если охрана вмешивается, то боль чувствуют все, так же, как и теряют сознание все пятьсот человек. Или больше, или меньше, я точно не знаю. Конечно, ток могут направить только на нарушителей, но это уже из главной рубки. Так что как повезет... В основном тут все делается тихо, без привлечения охраны. С шестерками тут еще хуже обстоит дело, поэтому у нас их просто нет. Помимо того, что тебя могут унизить, изнасиловать, избить, здесь могут изуродовать так, что ты станешь инвалидом в интимных местах. А это похуже изуродованного лица. Шестерок тут нет, потому что каждый бережет свою задницу. Есть и другие наказания. Например, могут отправить в карцер на три дня без еды, воды, в темноте и с крысами. Ну и самое жестокое наказание, которого боятся все, – электрошок. После него ты превращаешься в живое существо, и тут нет санитаров, которые будут кормить тебя и одевать. Такой заключенный больше недели не проживает. Когда применяют такой метод наказания? Если тебя застукают за убийством другого заключенного или, не дай Бог, охранника. Были случаи, когда заключенный возвращался в нормальное состояние. Возможно, ему были даны малые электрические импульсы. Все считают эту колонию комфортабельной. По сути, при хорошем авторитете ты можешь иметь здесь все. Чтобы попасть сюда, нужны немалые деньги. Мама заплатила за мое проживание тут нашим домом, а я даже не знаю, что хуже было бы... Быть в обычной тюрьме или здесь... Не имея собственного жилья, мама сейчас живет в общежитии от работы. Работает, чтобы скопить деньги на хорошего адвоката и чтобы тот подал иск на пересмотр моего дела. Денег на ежедневные звонки в другой штат у нее нет. Я знаю, она перебивается сейчас, как может... И мне ее очень жалко... Однажды она приезжала ко мне на свиданку. Свиданки позволены каждому заключенному раз в месяц, если к тебе не применили наказание за легкий проступок и не изъяли встречу. Так как это остров, свиданки суточные. В такую даль ехать на два часа не имеет смысла. Я сама попросила маму больше не приезжать, ей нужно экономить сейчас даже для того, чтобы просто выжить на воле. Сидят здесь все за убийство, и я не исключение. Вот только я его не совершала. И многие также, а некоторые по неосторожности, средство защиты или как соучастник в совершении убийства. В моем случае дело обстояло так: я училась на первом курсе университета искусств и связалась с нехорошей компанией. Они грабили маленькие магазинчики, я всегда стояла на стреме. Они были все не старше меня, а многие и младше; все из неблагополучных семей, и что я там делала, не знаю. Мне просто было интересно, круто. Все, что они забирали из магазинчиков, – это продукты и небольшие суммы денег. Я же просто помогала, мне было жалко этих ребят, ведь там были и подростки, которым всего стукнуло четырнадцать и пятнадцать лет. Я никогда и ничего не брала. Однажды, пребывая так на стреме, я услышала выстрел в магазине. Похоже, у хозяина было ружье. Я запаниковала, вбежала, испугавшись, что пристрелили одного из наших, но нет... это был сам хозяин, и он еще был жив... Я пыталась ему помочь, остановить кровь – все же моя мама хирург и что-то, как мне казалось, я знала. Но у меня ничего не получилось, а так называемые друзья меня бросили. Когда приехала полиция, они увидели рыдающую меня, перепачканную в крови и рядом лежало ружье... Когда я его касалась и оставила свои отпечатки, не помню. В тот момент было все как в тумане... Я ничего не соображала, это была первая моя смерть. Мой отец умер давно, и я его совсем не помню. Я не раскрыла имена своих подельников: не было смысла, я все равно бы села. Сказала, что я была одна. И только мама до сих пор не может поверить в то, что я кого-то убила. Возможно, она чувствует, а может, все родители не верят, что их дети – убийцы. Мне выносили приговор в суде в день моего рождения. Какой эвфемизм родиться и умереть в один день... Да, в тот день погиб счастливый и жизнерадостный ребенок. Сейчас я повзрослела лет на двадцать, суицидница и наркоманка. Последнее почему тоже относится ко мне? Меня трахает еще один охранник, поэтому, как будто бы заглаживая свою вину, он поставляет мне легкие наркотики. С одной стороны, я независима от них, у меня не бывает ломок, а депрессия всегда со мной, она и до них была; но с другой стороны, я зависима. Наркотики дают свободу на некоторое время, и я могу забыть обо всем хоть на время. И особенно они дают мне пережить моменты, когда меня пускают по кругу... А вот и рассвет. Без наркотиков я уже и не сплю... Сегодня новый день и новые издевательства... Я помню, как меня встретили в первый день... Я тогда их умоляла отпустить меня, говорила, что у меня день рождения, может быть, так бы отстали. А что, я была тогда еще наивная, ничего не знающая... Но нет, в день рождения они дали мне ощутить всю жопу этой колонии. Так сказать, посвятили, подарив в подарок лишение девственности сзади... Что они сегодня придумают, если вспомнят об этом черном дне?