Полчаса на любовь

— Прим! — распахиваю глаза, жмурясь от слепящего света и путаясь в одеяле, которое пропиталось холодным потом и скаталось в ногах в большую кучу. Снова смыкаю веки, откидываю голову на мягкий влажный клубок, который накануне был пушистой подушкой, и слушаю как гулкий стук сердца разбивается о звенящую тишину. Под веками, как на экране, отпечатываются картинки растерзанной переродками сестры, медленно истекающей кровью. Голубые, точно ясное весеннее небо, глаза широко распахнуты, глядя куда-то в пустоту, а светлые локоны тонут в густой алой жидкости, сочащейся из открытых ран на теле. — Она жива, жива, это всего лишь сон, — мысленно уговариваю себя, невольно вспоминая серые, как пыль, и глубокие, как темнеющее вечернее небо, на котором загораются одна за другой далёкие звёзды, глаза юной Финнли. Я буду вечно винить себя в ее смерти, если не сберегу эту девочку. Я не смогла сохранить жизнь маленькой Руте, но должна спасти Финнли в память о ней и ради Прим. Страх так прочно сковал конечности кандалами ночного кошмара, что мне требуется немало усилий, чтобы перевернуться на бок и вновь открыть глаза. Противоположная половина кровати пуста, подушка выглядит слегка примятой, но одеяло аккуратно заправлено. Разочарование на долю секунды накрывает плечи колючим платком, а воспоминания о вчерашнем вечере обжигают щеки огнём. Лифт шальной стрелой несётся ввысь, а внутренности тесно жмутся друг к другу, сбиваясь в стайку где-то в районе живота. Сердце молотит изнутри так громко и яростно, что кажется оно вот-вот выскочит и убежит прочь, только его и видели. Я по-прежнему крепко держу Пита за руку, прочно сцепляя наши пальцы в замок, хотя мы здесь совсем одни. — Что сказал этот парень, Китнисс? — с плохо скрываемым раздражением шепчет он и ласково поглаживает свободной рукой мои волосы на затылке. Я утыкаюсь носом в его плечо и мотаю головой из стороны в сторону, отчаянно желая больше никогда не вспоминать об этом капитолийце. Вдыхаю запах пиджака на плече Пита, но не чувствую привычного аромата, которым пахнет он сам. Я стойко ощущаю лишь скверный дух столицы, насквозь пропахшей алкоголем и пошлостью. Резко вырываю свою руку из его ладони и тяну пиджак вниз за ворот. — Что ты делаешь? — от неожиданности Пит не сразу соображает что к чему, и я успеваю стащить с него вещицу. Несколько пуговиц на его блекло-зеленой, как выгоревший рекламный щит, рубашке вылетают из петель, вынуждая меня стыдливо отвести взгляд от его груди. Лифт внезапно замирает, и створки приветливо разъезжаются в разные стороны, приглашая нас в пентхаус. Пару секунд мы не двигаемся с места. Я едва стою на ватных ногах, падая от усталости, пережитого стресса и проклятого вина. — Он пахнет Капитолием, — негромко отвечаю, входя внутрь помещения. Половинки стекла позади снова сдвигаются, отрезая путь назад. Краем глаза замечаю сквозь прозрачную преграду груду черного материала, одиноко лежащего прямо посреди кабинки. Оборачиваю свои руки вокруг шеи Пита, точно воротник, и, утыкаясь носом в ложбинку между его шеей и плечом, вдыхаю знакомый аромат. Никакого фальшивого парфюма или морального разложения столицы. Только запах его кожи, дарующий ощущение защищённости и покоя. Пит обхватывает меня за талию обеими руками, и его теплое дыхание гладит мою макушку. Мне не хочется размыкать объятия, но тяжёлая дымка в голове продолжает душить гадкими воспоминаниями о похотливом взгляде татуированного и зелёной руке на моем плече, сдавив плотным кольцом вокруг шеи. Хочется содрать с себя платье, запачканное грязными клешнями капитолийца как можно скорее и забыть об этом навсегда. — Помоги расстегнуть молнию, — оборачиваюсь к Питу спиной, перекидывая пушистую косу через плечо. Он пару мгновений мешкает, но чуть погодя я все же чувствую его пальцы на своей спине. Пит неловко дёргает за собачку, аккуратно перебирая по ткани, и его руки немного подрагивают. Или мне это только кажется? Молния с трудом поддается и я чувствую теплые подушечки пальцев на лопатках, которые тут же покрываются гусиной кожей. — Мне нужно в душ, — тихонько шепчу я, не оборачиваясь, в надежде смыть с себя этот вечер без остатка. Закрываю лицо руками, ощущая жар на щеках. Что-то горячее, как полуденный зной, импульсом проходит сквозь лёгкие и замирает где-то в районе солнечного сплетения. Может это стыд? Поднимаю глаза и смотрю на часы. Восемь пятьдесят два. Утренний свет уже настойчиво стучится в окно, пронзая стекло и разбрызгивая золотистые лучи по комнате. Во рту разверзлась раскалённая пустыня, а в голове клубится густой, как сметана, туман. Сажусь на кровати и тянусь за стаканом воды, который кто-то заботливо оставил на тумбочке. Залпом выпиваю всю жидкость, только теперь замечая лежащую рядом с напитком записку. Хватаю аккуратно сложенный вдвое лист белой, как лебединое перо, бумаги и нетерпеливо разворачиваю его, разочарованно выдыхая. Не знаю, что я ожидала увидеть, но определенно не это. В левом верхнем углу золотом нанесён герб Панема с перфорацией, а центр разлинован ровными рядами текста, филигранно выведенного совершенно незнакомым мне почерком. Пробежав глазами по строчкам, прихожу в некое замешательство. Трясу головой из стороны в сторону, пытаясь привести мысли в порядок, но они будто выветрились из нее, как и завеса винных паров. Ещё несколько минут тупо таращусь на длинный строй букв, но не вижу ровным счётом ничего. Тревога внутри меня стремительно разрастается, а сердце взбрыкивает вороным конём. Быстро сворачиваю листок в несколько раз и выскакиваю в коридор, но внезапно замираю, услышав голоса бывшего ментора, Финнли, Порции, Эффи и Пита. Я бегло оглядываю себя сверху вниз и возвращаюсь обратно в комнату. Наспех принимаю душ, чищу зубы, заплетаю чуть влажные волосы в низкую косу и, натянув на себя темно-синие брюки и голубую блузку без рукавов, направляюсь в гостиную, предварительно засунув глянцевую бумажку с непонятным посланием в карман. — О, милая, доброе утро, — радостно щебечет Эффи, будучи уже при полном параде, впрочем, как и всегда. — Ты как раз вовремя. На сопровождающей оранжевый, как спелый апельсин, парик и канареечно-желтая с пышными рукавами до середины предплечья блузка. Или это платье. Сложно сказать точно, так как нижнюю часть её туловища мне не видно за столом, уставленным множеством блюд, у которого молча снуют безгласые. — Это как посмотреть, — бурчу я, бегло сканируя взглядом присутствующих и с досадой отмечая отсутствие советника. — Где Хеймитч? Пита тоже не видно, как и Порции, которая, скорее всего, ушла, как только привела девочек в порядок перед тренировкой. Зато объявилась Петра. Сегодня её рыжие (как раз под стать парику Тринкет) волосы собраны в высокую пушистую косу на затылке, зелёные, как трава, глаза, красиво подведены в уголках, а светлые ресницы густо прокрашены черной тушью, делая ее смазливое личико ещё более привлекательным. Девушка тоже желает мне доброго утра, правда, не слишком приветливо. Или мне просто кажется? Хотя, честно говоря, меня это сейчас волнует меньше всего. — Мужчины уже ушли, — игнорирует мою колкость капитолийка, говоря, очевидно и о Пите. — Мы как раз обсуждали с ними вчерашнюю тренировку, пока ты… — на секунду Эффи запинается, пытаясь, видимо, подобрать нужное слово, чтобы не выставить меня перед трибутами в неприглядном свете, — приводила себя в порядок, — наконец, находится она. — Может и меня просветите? — сажусь за стол рядом с Финнли и ласково улыбаюсь ей, желая доброго утра, а она отвечает мне тем же. Ее лицо, совсем юное и свежее, оно пока явно не нуждается в разукрашивании, и Порция, судя по всему, это понимает. Лишь две пышные косы по бокам и естественный румянец подчёркивают её природную красоту. Вчера мне стоило немалых усилий успокоить Холланд после тренировки и даже убедить в том, что ничего смертельного в ее ошибке со стрелой нет. Надо лишь учиться всему, что доступно, внимательно наблюдать за соперниками, отмечая их сильные и слабые стороны, запоминать любую мелочь, которая может помочь одолеть даже самого опасного трибута, не силой, так хитростью, и не лезть на рожон. Пришлось даже поведать Финнли о своем выстреле в яблочко на индивидуальном показе, чтобы окончательно развеять все её сомнения и страхи. Надо было только видеть, с каким изумлением и восхищением эта хрупкая девчонка хлопала своими длинными ресницами, не веря собственным ушам. — Хеймитч говорит, мне надо прикинуться забитой и перепуганной малявкой, которую не стоит даже брать в расчет, — с лёгкой обидой в голосе отвечает моя соседка, делая несколько глотков горячего шоколада, и в ожидании вердикта от меня с надеждой заглядывает мне в глаза. — Вот как? — удивлённо изгибаю бровь, намазывая масло на хлеб и укрывая его тонкой пластинкой сыра, и откусываю бутерброд, попутно вспоминая Джоанну Мейсон. — А ты что думаешь, Китнисс? — очевидно, после вчерашнего разговора с Финнли с глазу на глаз я заручилась ее безоговорочным доверием. — По-моему, неплохо, — искренне улыбаюсь ей и накладываю себе овсяную кашу с яблоками, два кусочка пышного омлета и нарезанные овощи. — Это может сработать, — прошу безгласого налить зелёного чая с мятой и добавить ложку мёда, — только постарайся научиться всему, чему сможешь, как мы вчера и говорили, хорошо? — Я попробую, — девочка удовлетворённо кивает, откусывая большой кусок от ягодной корзинки. — А ты, Петра? — кладу в рот омлет и запиваю ароматным чаем, с удивлением отмечая как капитолийка и наша старшая подопечная переглядываются. — Какую тактику мужчины советуют избрать тебе? — как-то странно называть так и Пита, но, наверное, в присутствии трибутов так будет лучше. — Пит просил… — начинает рыжеволосая, чуть запинаясь. — Ну все, нам пора, — сопровождающая, бросив взгляд на часы, на секунду прикладывает салфетку к ярко-оранжевым губам и вскакивает со стула, крохотными шажками семеня через гостиную на высоченных шпильках, — вам нужно быть в тренировочном зале через десять минут, — оказывается, это всё-таки было платье. — Эффи, — окликаю женщину в надежде получить хоть какие-то объяснения или указания, касающиеся записки. — Знаю-знаю, дорогая, — воодушевлённо восклицает она, — я скоро вернусь, мне нужно тебя проинструктировать и сопроводить, Цинна обещал прийти через пару часов. Нервно киваю. Створки лифта за троицей закрываются, и я остаюсь в апартаментах совершенно одна, когда на меня вновь с остервенением набрасывается шершавая и колючая, как новый свитер, тревога.