Полчаса на любовь

— Китнисс, что это было? — начинает Пит, как только мы выходим из студии. Я бессмысленно пожимаю плечами, ощущая как в районе солнечного сплетения что-то сворачивается в клубок, точно Лютик в студеный зимний день. Мне нечего ответить, поэтому я подхожу ближе к парню и сжимаю в ладонях полы его блейзера, притягивая ближе. — Пока не знаю, но я намерена продолжить, — мне даже не приходится тянуться к нему на высоченных каблуках, чтобы поцеловать прежде, чем тот успеет удивиться. Его губы поддаются на молчаливые уговоры моих практически сразу. Каждое их прикосновение друг к другу рассыпается в легких подобно пестрым цветам фейерверка, взрываясь оглушающими хлопками прямо внутри меня и сдавливая диафрагму, когда мы оказываемся в нашем пентхаусе, в нашей комнате. Мы словно рисуем витиеватые узоры на губах друг друга, пока воздух не заканчивается в легких. Пит с трудом отрывается от меня, дыша часто и неровно. — Иди сюда, — он усаживается на кровать, его крупные ладони обхватывают меня за талию, легко и ненавязчиво тянут к себе, словно давая выбор. И я его делаю, подтягиваясь чуть вперед и устраиваясь с помощью Пита у него на коленях. Молнии вспышками пронзают все тело, опаляя жаром и раскаляя кожу до предела. — Пит… — шепчу я, задыхаясь, и собственный голос кажется мне совсем чужим, незнакомым. Он звучит как шум прибоя в знойный полдень: призывно и маняще. Терпкие поцелуи ложатся на мою шею, уши и щеки, словно пушистые снежинки, тая на горячей коже и оставляя на ней влажные тропинки томительного ожидания. Сердце сжимается от какого-то восхитительного чувства, и я не могу больше дышать, ощущая, как пальцы Пита тянут собачку молнии вниз. Он тихо выдыхает мое имя и на мгновение замирает. — Прости… — его руки застывают на месте, обжигая кожу, как раскалённый металл, а голос хрипит и совсем не похож на знакомый баритон. — Я не должен… Но ты… В оглушающей тишине я слышу, как громко бьётся его сердце, а дыхание никак не может выровняться. Мне хочется бежать прочь, подальше от собственных желаний, пугающих своей ослепительной ясностью, но я лишь придвигаюсь ближе к Питу вопреки сковавшему льдом страху, и мотаю головой из стороны в сторону, как бы говоря: «всё хорошо». — Можно? У меня пересыхает в горле, как в раскаленной пустыне, и я не могу вымолвить ни слова, поэтому лишь слабо киваю, одним простым движением сжигая мосты и стирая границы, и прежде, чем Пит подается назад, касаясь лопатками покрывала и притягивая меня к себе, я стаскиваю с него пиджак. — Китнисс, — сиплый шепот парня едва различим, а мир начинает медленно плыть, раскачиваясь точно на качелях. — Пииит… — шепчу я, пытаясь ухватиться за него, но мои руки отчаянно цепляются за пустоту. — Китнисс! — я будто выныриваю из лесного озера на поверхность, ощущая, как теплые руки крепко удерживают меня в своем кольце, слегка встряхивая. — Китнисс, проснись! С трудом разлепляю глаза, щурясь от яркого света, и обнаруживаю себя в объятиях Пита, пронзительно-синие глаза которого с беспокойством глядят прямо на меня. Краснею, подобно созревшему под палящим солнцем яблоку, и, опуская веки, вновь погружаюсь во тьму, пытаясь удержать ощущения из сна ещё хотя бы на мгновение и боясь даже думать о том, что парень из моего сна и тот, который обнимает меня сейчас, один и тот же человек. Уткнувшись в шею Пита, глубоко вдыхаю. От него пахнет хвоей и совсем немного ванилью, даруя волшебное чувство спокойствия и уюта, от которого где-то внутри меня разносится ручеёк тепла, а от острого, как кончик ножа, воспоминания сквозь тело проходит гулкая вибрация. Кажется, что я до сих пор ощущаю жар его пальцев на своей оголенной спине и его губы на своей коже. Но сладостные ощущения стремительно покидают меня, будто вода, налитая в решето, оставляя после себя лишь едкое чувство разочарования и колющий, как морозный воздух, трепет в груди, и я, кажется, теперь догадываюсь, как его унять. Но губы Пита сухие и упрямые, совершенно не желают поддаваться на мою провокацию, сжавшись в тонкую линию. Они кажутся холодными и безжизненными, напрочь игнорируя поцелуй. — Неужели до сих пор не отпустило? — грохочет где-то справа Хеймитч, не обращаясь, похоже, ни к кому конкретно и вынуждая отпрянуть от парня, распахнув веки. Что Эбернети вообще здесь забыл? — Похоже на то, — раздосадованно отвечает Пит, и в его голосе слышны нотки то ли негодования, то ли упрёка. Растирая заспанные глаза кулаками, я пытаюсь игнорировать неестественно яркое свечение, которое застилает солнечным покрывалом, словно сотканным из тонкого золотистого шифона, нашу постель. Хочется наглухо задернуть шторы, прячась от дневного света в своем убежище, как крот в норе, и выставить нежеланных посетителей прочь. — Солнышко, где ты взяла эту дрянь? — ментор сидит в кресле, откинувшись назад, а его руки скрещены на груди. Засаленные волосы спутались у висков, на некогда белой рубашке, распахнутой до самого пупка, отсутствуют пуговицы, являя миру темную растительность на животе мужчины, в то время как верх сорочки наглухо застегнут. — Ух ты, без пойла? — игнорирую я странный вопрос наставника. — Чем обязана такой чести? — Китнисс, это не шутки, — серьезно продолжает ментор, пропуская мою колкость мимо ушей. Голова, кажется, вот-вот разлетится на мелкие молекулы или даже атомы, когда Пит протягивает стакан с неизвестным содержимым известкового цвета, со дна которого поднимаются пузырьки. Я выпиваю жидкость мелкими глотками, украдкой поглядывая на парня, упершегося локтями в колени на самом краю кровати и задумчиво подпирающего подбородок кулаками. Его волосы идеально уложены волосок к волоску, светлые джинсы и серая футболка безупречно выглажены, а вот под глазами, которые уставились в одну точку, примостились темные круги. Взгляд Пита поникший и тусклый. — Что-то с девочками? — похоже, произошло нечто серьезное, раз на моем напарнике лица нет. Пит удивленно поднимает глаза, пару секунд пристально всматриваясь в мое лицо и обеспокоенно переглядываясь с Эбернети. — Ты что совсем ничего не помнишь? — Пит встревоженно хмурится, от чего меж его сдвинутых бровей появляется небольшая складка, напоминая мне кого-то, но как я ни стараюсь, не могу воссоздать в памяти нужный образ. Воспоминание противно зудит где-то на отшибе сознания, как назойливый комар, не дающий спать посреди ночи. От него никак не получается отмахнуться, его нужно лишь добить, чтобы тишина и спокойствие вновь вернулись к спящему. Я тяжело вздыхаю, глядя в окно, и мысленно проклинаю солнце, которое уже находится в зените, последними словами. Кудрявые облака сгрудились у края горизонта, будто устроив вечеринку на самой границе неба, там, где оно обнимает землю. Потирая пальцами виски, мысленно отмечаю, что головная боль постепенно сходит на нет ровно тогда, когда в памяти вспышкой мелькает скульптура обнаженного парня с нахмуренными бровями, и на меня градом обрушиваются воспоминания. — Признаюсь, Пит, я тоже на это надеюсь, — мужчина заговорщицки скалится, — потому что мой последний вопрос к вам является весьма пикантным… — Фликерман снова тянет по слогам, как бы намекая, что это эксклюзивный материал. А дальше происходит то, чего я ожидаю меньше всего: на экране справа от нас демонстрируют нарезку того злополучного видео, которое просочилось в эфир всего несколько часов назад. — Что скажешь ты, Пит? — ведущий самодовольно подмигивает в камеру, подскакивая со своего места и явно ожидая пикантных подробностей. — Что этот парень весьма смел и дерзок, — с хитрым прищуром начинает свою игру мой напарник. — Подумать только, ведь в его объятиях сама Огненная Китнисс… — Иии… — не унимается Фликерман, играя бровями, — судя по всему, его ждёт жаркая ночка, я прав? Так вот что значит «без купюр». Это всего лишь полоскание грязного белья в прямом эфире без стыда и совести? Ведь, кажется, именно так выразился Пит, когда только заикнулся об интервью: без купюр. Интересно, он знал чем это закончится? — Разве продолжения не будет? — удивляется мой напарник, разочарованно поджимая губы, а у меня появляется странное желание снова коснуться их своими, причину которого мне сложно понять. Не могу же я и взаправду хотеть поцеловать Пита? Или могу? — Ты же знаешь, что по регламенту в апартаментах Тренировочного центра запрещены камеры… — Цезарь разочарованно вздыхает, разводя руки в стороны, но я уже не так уверена в правдивости его слов. — А жаль, я бы на это посмотрела, — ехидно ухмыляется Мейсон, перекидывая ногу на ногу, а Стайнер фыркает, глядя куда-то в сторону. — О, Джоанна, ну ради тебя мы можем сделать это еще раз, — поддеваю я лесную красотку. — Ведь этот парень и в самом деле довольно самоуверен и чертовски хорош собой, — я театрально прикладываю ладонь ко лбу, будто вот-вот грохнусь в обморок от одной лишь мысли о нем. — Так значит все-таки есть что? — цепляется ведущий к моим словам с коварной улыбкой победителя, подловившего меня на проколе. — Цезарь, ты уверен, что «Ночной эфир» не транслируют в дистриктах? — я лукаво улыбаюсь, игнорируя поставленный вопрос. — Не хочу сгореть от стыда перед мамой и сестрой… — Абсолютно, — решительно отрезает Фликерман, почуяв, очевидно, запах клубнички. Я поворачиваюсь к Питу, в глазах которого читается что-то похожее на панику вперемешку с мольбой остановиться. Стараясь не думать об этом, коротко целую его, отвлекая внимание и стаскивая с его плеч синий блейзер, и помогаю парню высвободить кисти из рукавов. Совсем как тогда, в лифте, а после снова целую. Пылко и самозабвенно. Словно в следующее мгновение нам нужно будет умереть, съев морник. И мир вокруг разом теряет все краски, запахи, звуки и ощущения, потому что все они сейчас расцветают на наших губах. — Хорош уже, голубки, — то ли с сарказмом, то ли с раздражением, то ли с завистью прерывает нас Мейсон спустя неопределенное время. — Мы ведь только начали, Джо, — отрываюсь от парня, в глазах которого отчётливо читается смятение и борьба с собой, вытряхивающие все мысли из моей головы, точно пропущенный сквозь пальцы песок. — Ты же хотела посмотреть? — Цезарь, умоляю, больше не зови меня к себе, когда тут эти двое, а то в следующий раз меня стошнит прямо перед зрителями, — закатывает глаза Мейсон, откидываясь на спинку своего кресла.— Лучшее пришли запись. Хоть будет чем заняться одинокими зимними вечерами. — Китнисс, что это было? — начинает Пит, как только мы выходим из студии, выставляя руку вперед и упираясь ладонью в стену, тем самым преграждая мне путь. — Не знаю, что на меня нашло, — начинаю я, ощущая, что внутри все буквально трепещет от восторга, будто реющий на ветру парус, — но, должна признать, я неплохо повеселилась. — То есть тебе весело? — его глаза странно сверкают, а я думаю о том, всегда ли они были такими бирюзовыми? — Помнишь, что сказала Гордон? «Ваша задача сделать все, чтобы о вас говорили», — я передразниваю теледиву, рисуя кавычки в воздухе. — Но не таким же способом, — уголки губ парня изгибаются в кривой усмешке, а у меня в груди снова сворачивается кольцом Лютик. — А почему нет? Мне даже понравилось, — а мне понравилось? — Да неужели? — уязвлено бросает Пит, скрещивая руки на груди. — Ну тогда может повторим без камер? — не дожидаясь ответа, он разворачивается и торопливо направляется к выходу. Я следую за ним и нагоняю только у самой двери, хватая за предплечье. — Я не шучу, — слова опережают мысли, нагромождаясь на странное тянущее чувство в груди, а мир вокруг кажется неестественно ярким, будто на него наложили фильтр. Парень оборачивается, а я подтягиваюсь на цыпочках к нему и касаюсь его губ своими, сначала растерянно и робко, но неуверенность быстро уступает место решимости, и я проваливаюсь в космос его поцелуев. И, кажется, мне действительно это нравится. А дальше… А что дальше?