Полчаса на любовь

Два дня. Ровно два дня не утихают разговоры о «Ночном эфире». Кажется, что все, абсолютно все видели эту злополучную передачу. Даже Петра Уоллис, которая не упустила возможность упомянуть вчера за ужином о моей выходке. — Кстати, Китнисс, на интервью у Цезаря ты была страсть как хороша, — рыжеволосая выделяет слово «страсть» голосом, отправляя в рот ложку ягодного десерта. — Да откуда ты вообще узнала? — удивляется Тринкет, отпивая багряное, как закат за окном, вино, а мои щёки молниеносно вспыхивают, уподобляясь и вину, и закату одновременно. — Наша детка очень хочет доказать, что она уже не ребенок, шастая по пентхаусу и за его пределами спустя три с лишним часа после отбоя, — подаёт голос уже изрядно пьяный Эбернети, жестом подзывая безгласого и указывая на опустевший бокал. А вот это что-то новенькое. Трибут, разгуливающий после отбоя вне апартаментов… Интересно, Пит вообще объяснял своей протеже правила внутреннего распорядка во время подготовки к Играм? — Хеймитч, ты что смотрел «Эфир» в общей гостиной? — Тринкет щурится, смешно морща лоб и становясь похожей на шарпея. — А если бы… — Ну зато Китнисс у нас уже взрослая! — недовольно перебивает сопровождающую Петра, перекидывая волосы с одного плеча на другое и криво усмехаясь. Не сомневаюсь, если Петре Уоллис каким-то чудом удастся победить на Играх, она не преминет растрепать об инциденте в «Ночном эфире» своим городским подружкам, у которых языки такие же длинные, как дорога от Двенадцатого до Капитолия. Очернить Китнисс Эвердин, кажется, стало ее первостепенной задачей с тех пор, как Гейл Хоторн, бедняк из Шлака, предпочел ей, обеспеченной красотке из торгового квартала, призрачную надежду на взаимность со стороны такой нищенки как я. Уоллис и до истории с моим мнимым кузеном всегда презирала выходцев из Шлака, а тут ещё и такая досадная неприятность. Хоторн был лишь каким-то нелепым исключением из кодекса чести этой занозы. Мне неизвестны подробности их романа, если таковым можно назвать несколько поцелуев на заднем дворе школы, да редкие вылазки за шлаковый отвал. А вот богатая и избалованная дочь мясника, судя по всему, осталась уязвлена, оказавшись за бортом. Гейл никогда не делился со мной новостями о своих интрижках, но за ним и без того тянулся незримый шлейф из восторженных сплетен, шепотом пересказанных в застенках школы. Хоторн нравился многим: как изнеженным городским вертихвосткам, находящим его чуть грубоватую красоту невероятно притягательной, так и девчонкам из Шлака. Он никому не отказывал, но и особого расположения к кому-либо не проявлял. И всех это устраивало. Всех, кроме Петры Уоллис. До того памятного дня у Сальной Сэй, когда Дарий пытался выменять у меня кролика на поцелуй, Хоторн не выказывал своей симпатии ко мне, тискаясь время от времени с нашей с Питом старшей подопечной. Поведал мне о своих чувствах Гейл лишь когда поцеловал в лесу, вскоре после Тура Победителей, напомнив тот самый день, когда мы ели похлебку в Котле. Именно тогда, по его словам, он осознал, что я ему небезразлична. И все девицы, томно хлопающие глазами при виде охотника, отправились в тартарары. В их числе была и Петра. Оба дня после моего конфуза у Фликермана мне безумно хочется сбежать в наш с Гейлом лес, вдохнув поглубже аромат хвои и вольного ветра, который играет с высокими елями, по-мальчишески теребя их за пушистые лапы и сбрасывая снег нам с Хоторном за шиворот. Мне до скрежета зубов хочется услышать такой знакомый с детства голос, удовлетворенно возвещающий о подстреленной индюшке или пойманном в силки зайце. Хочется спрятаться за его широкую спину, отгораживаясь от всей мерзости и разврата столицы. Хочется не думать о Пите, которым, к огромной досаде, заняты все мои мысли. Хочется сбежать от самой себя, потому что, чем дольше я о нем думаю, тем меньше мне хочется от него прятаться. Мы практически не общались с ним после того злополучного утра, когда я пыталась поцеловать его, едва проснувшись. После того, как Пит и Хеймитч убедились, что я окончательно пришла в себя и мой рассудок полностью прочистился от экстамина (вроде так Эбернети назвал таблетку, которую Кассиан мне подсунул), они исчезли в неизвестном направлении, не забыв предварительно выяснить каково происхождение моего измененного сознания и прочитав мне длинную лекцию о вреде психотропных препаратов. Если быть точной, нотацию о пагубном влиянии подобного рода стимуляторов монотонным голосом школьного учителя, который пытается вразумить нерадивых детишек, продекламировал Хеймитч. Вернулись они только к ужину. Усталые и злые. Однако это не помешало моему мнимому возлюбленному выяснить чуть ли не все подробности предпоследней тренировки у наших трибутов, неизменно строча что-то в своем блокноте: что узнали, с кем подружились, к кому втерлись в доверие, каких успехов удалось достичь, чему еще необходимо научиться. А вот Эбернети, едва приземлившись на свое место, сразу же плеснул себе изрядную порцию виски, не дожидаясь, когда это сделает кто-то из безгласых. — Это невероятно! Невероятно! Это же фурор. Мы вновь в центре внимания! — воодушевленно заверещала окрылённая нашим успехом у Цезаря Эффи, поднимая бокал игристого вина. — Сенсация! Имя Китнисс упоминают в каждом выпуске новостей! — Но в Капитолии новости выходят каждые полчаса, — подсказал ей Пит. — Вот именно! — она воздела указательный палец с длинным ядовито-зеленым ногтем в россыпи камней к потолку. — А рейтинг наших трибутов стремительно ползет вверх! — торжественно объявила сопровождающая. После ужина и почти до полуночи я проторчала у Финнли, делясь всем, что знаю о выживании на Арене: как распознать полезные и ядовитые растения, в каком месте лучше установить силки, когда развести костер, где безопасно устроиться на ночлег и тому подобное. Но казалось, чем больше информации я пыталась до нее донести, тем отчетливее она понимала, как безнадежно мало знает. Её огромные ясные глаза грустнели с каждой минутой все больше, наполняясь до краев беспросветным отчаянием и страхом, а мое сердце все сильнее сжималось от почти осязаемой боли. Кажется, в прошлом году было не так страшно. Когда девочка начала клевать носом, я помогла ей улечься в постель и до тех пор, пока она не уснула, гладила по волосам и тихо напевала, вспоминая о Прим, которую я так же успокаивала в ночь перед ее первой Жатвой. После того, как Финнли провалилась в сон, я перебралась в гостиную, разместившись на небольшом уютном диванчике, который не просматривается ни со стороны входа в апартаменты, ни со стороны спален, поскольку расположен в самом дальнем углу, и не заметила, как уснула, впервые проведя ночь вне стен нашей с Питом спальни. Как я не пыталась воссоздать в голове картину произошедшего после поцелуев в коридоре студии, кроме нескольких крошечных клочков воспоминаний воспроизвести в памяти больше ничего так и не удалось. В моем разуме будто образовалась пустота, напоминая чёрно-белые помехи по телевизору, раздражающее шипение которых время от времени разрывают секундные обрывки эфира. И от этого становится ещё более тошно. Потому как несколько крохотных фрагментов, хаотично застрявших в самых отдаленных уголках памяти, пугают до чёртиков. В одном из них Пит в полотенце, обернутом вокруг бедер, выходит из душа; в другом мы с ним находимся на заднем сидении автомобиля с тонированными стёклами, а я вцепляюсь в светлые волосы, пропуская их сквозь пальцы; в третьем незнакомый мужской голос с хрипотцой иронично присвистывает где-то за спиной: «твоя девчонка сегодня в ударе, уверен, что справишься или позволишь присоединиться?»; в четвертом Пит склоняется надо мной, убирая налипшие на лицо волосы и называя меня по имени, а я даже не могу понять, где нахожусь. Я вижу лишь его силуэт, расписанный лунными мазками, и странную продолговатую тень на потолке. На этом осколки той ночи заканчиваются, и я не в состоянии понять какой из них пугает меня больше других. Я не могу решиться заговорить об этом с Питом, стараясь не оставаться с ним наедине и избегая любого общения. Если между нами что-то и произошло, я ещё не готова принять правду. Я не в силах поверить, что Пит мог воспользоваться моментом, не потрудившись даже получить мое согласие. Хотя, припоминая собственное поведение в «Эфире» и после, он, наверное, и впрямь мог подумать, что мне нравится с ним целоваться, а значит… Когда я проснулась, то не сразу обратила внимание на свою одежду. И зря, потому как платья на мне уже не было, а вот бельё никуда не исчезло. То есть частично. Белая хлопковая футболка, слишком свободная для того, чтобы быть моей, заняла освободившееся место на груди, зато простые хлопковые трусики ей в тон остались на месте. Но это ещё ни о чем не говорит. Варианта всего три: либо я переоделась сама, либо мне помогла безгласая, что не исключено в моём состоянии под воздействием экстамина, либо мне помог раздеться сам Пит перед тем, как мы… Я стараюсь не думать о последнем, будто мои мысли могут материализоваться даже в прошлом, но непроизвольно возвращаюсь к этому варианту, ощущая как щеки вспыхивают, будто уголь от неосторожно брошенной искры, а странный трепет в груди страшит почище переродков на Арене. Я размышляю об этом уже второй день к ряду, но до сих пор так и не могу понять, что все это значит. Закрывая глаза, я в сотый раз прокручиваю в голове наши с Питом поцелуи в студии и после, обращаясь вглубь себя. И в сотый раз чувствую, как тёплый свет, что течет по венам, когда мы с Питом целуемся, начинает приятно греть изнутри, словно я купаюсь в ласковых лучах июньского солнца на луговине. В то время как воспоминание о единственном поцелуе Гейла в лесу будто нарисовано простым карандашом, почти лишенным оттенков и красок. Нет, разумеется, оно имеет запах и вкус: снега, еловых шишек, кедровых орехов и чуть растрескавшихся после морозной зимы губ охотника. Но оно не дышит жаром в груди, не бежит ручейком огня под кожей, не дарит томительное покалывание на губах. Оно просто есть. После завтрака трибуты в сопровождении Тринкет отправляются на свою последнюю тренировку, которая завершится Индивидуальными показами. Я же, раздираемая на части тревогой за Финнли и мыслями о Пите, решаюсь на главный вопрос последних двух дней, улучив момент сразу после завтрака. — Порция, ты когда-нибудь любила? — не Эффи же в конце концов задавать его. Женщина смотрит на меня долгим изучающим взглядом, и мне внезапно становится тесно в собственном теле. Я начинаю ёрзать на своем месте, прикусывая язык. Какой черт меня дёрнул ляпнуть это. — Конечно, — спокойно отвечает та, когда я уже решаю под каким благовидным предлогом сбежать. — Я и сейчас люблю. — Правда? — признаться, я никогда не задумывалась о том, что у стилистов или команды подготовки может быть семья и даже дети. — А как ты поняла, что любишь? Порция улыбается одними лишь краешками губ, на короткое мгновение прикрывая глаза, а когда вновь поднимает веки, ее зрачки оказываются наполнены до краев неизъяснимой грустью. Или даже не грустью, а, скорее, тоской, которая плещется на дне каштановых радужек. И я почему-то думаю о том, что впервые обратила внимание на цвет ее глаз. — Он был без пяти минут выпускник Академии Службы Безопасности Капитолия, а я лишь недавно поступила в Университет Дизайна и Искусства, — женщина стряхивает видимые только ей одной пылинки на странного кроя платье из бордового бархата. Наверное, бархата. Никогда не разбиралась в подобного рода вещах. — Отутюженные белоснежные мундиры и шевроны с гербом столицы, идеальная выправка… — она снова едва заметно улыбается, но на этот раз с искорками ностальгии. По крайней мере мне кажется, что это ностальгия. — Многие девчонки сходили с ума при виде курсантов из Академии, но только не я. Тогда смыслом моей жизни была учеба, и о парнях я даже не думала. До́риан добивался меня почти три месяца. — Разве это много? — я непроизвольно усмехаюсь. — По нашим меркам это безумно долго, — поясняет стилист, почти виновато приподняв уголки губ. — Подруги в один голос твердили, что такие романтики давно вымерли, как мамонты, и я сдалась. А ещё через пару месяцев я узнала, что беременна. Вале́риана, который вскоре родился, я любила больше жизни, присутствие же Дориана в ней я принимала как должное. Все прожитые в браке с ним годы я задавалась подобным твоему вопросом, но ответ на него получила лишь когда произошло непоправимое… Порция на несколько секунд складывает руки в замок, после чего вновь размыкает их и прикладывает указательный палец с заострённым чёрным ногтем, похожим больше на коготь, к уголку левого глаза, а когда убирает, я замечаю в нем следы влаги. — Водитель внедорожника не справился с управлением, вылетев на встречку, и протаранил лоб в лоб машину, в которой были Вэл и Дориан. Я не уверена, что правильно понимаю значение слов «встречка» и «внедорожник», но не решаюсь задавать вопросы. Я не знаю как правильно себя вести: промолчать, дав женщине закончить рассказ, или озвучить слова сочувствия вслух. — Прости, — наконец, выдавливаю я после затянувшейся паузы совсем не то, что вертелось на языке. — Они погибли мгновенно, — мой голос словно возвращает её в реальность, и стилист продолжает, кусая напомаженные губы. — Водитель скрылся с места происшествия, но позже выяснилось, что за рулём той машины был сын одного из распорядителей Игр, который позже и сам вошёл в Совет. Он находился под воздействием сильнодействующих психотропных препаратов и алкоголя. — Его наказали? — я задаю самый глупый вопрос из всех возможных, ведь ответ на него очевиден, и Порция, судя по всему, прекрасно осознает это, потому что лишь печально вздыхает. — Только потеряв обоих, я осознала как сильно люблю своего мужа, потому что обожать Валериана я не переставала никогда. Я и сейчас скучаю по ним. Безумно скучаю. Так, что порой терпеть просто нет сил. Мне так много хочется сказать Дориану, но, как бы отчаянно я не желала этого, он уже не сможет услышать, как сильно мне нужен, а я, наверное, никогда не смогу простить себя за то, что сомневалась в своих чувствах, — женщина глядит в одну точку куда-то позади меня, а ее подбородок слегка подрагивает. — Тогда ты уже работала на Играх? — спустя некоторое время, наконец, произношу я, прочищая горло и страшась даже думать о том, каково это потерять всех близких вот так, в один миг, по вине какого-то алкоголика. — Нет, но примерно через год после их гибели мне удалось попасть в команду подготовки парней Девятого дистрикта, а ещё через три, стать стилистом Пита. Из всех, кому я помогала завоевать любовь зрителей и спонсоров, он единственный остался жив. Вэлу было столько же, когда он разбился. Береги свое счастье, пока не стало слишком поздно.