Полчаса на любовь

Как только девочки отправились на тренировку, которая окончится для них Индивидуальным показом, я не могла найти себе места, меряя гостиную по периметру во всех возможных направлениях. Если бы Пит не забрал меня на встречу с Огустусом Траутом, которая была перенесена на сегодняшний день ввиду моего вчерашнего состояния, я бы, наверное, вытоптала весь лак на паркете. Зато теперь я знаю точное количество шагов от дивана в холле до лифта: ровно пятьдесят семь. Именно благодаря этому выезду, согласованному лично президентом, я смогла хоть частично отвлечься от навязчивых мыслей, которые никак не желали покидать мою голову, будто приклеились изнутри. Вечером же, когда мы с Питом вернулись в пентхаус, трибуты уже разошлись по комнатам. Я ужасно извелась, прокручивая в голове все возможные варианты развития событий после Показов и молясь о том, чтобы Финнли не струсила перед Распорядителями и смогла показать все, чему научилась. — Баллы важны, только если их много, ― изрек старик, коим оказался владелец шахт, электростанции и столичной сети заправок. Не знаю прав ли он, но очень хочу верить. Удивительно, но Траут мне даже понравился, а я редко меняю свое мнение в таких случаях. Мужчина оказался ещё старше этих треклятых Игр. Невысокий, седовласый, с чуть растопыренными в разные стороны ушами, будто бы полинявшими от старости серо-голубыми глазами, почти бесцветными тонкими губами и сморщенной кожей он вовсе не походил на столичных жителей даже отдаленно. — Я хотел познакомиться с вами обоими. Знаете ли, не одно и то же быть хорошим победителем и удачливым ментором, — произнес Огустус, как только мы с Питом уселись в свои кресла. Высокий потолок в изящной лепнине, стены, украшенные множеством картин в золоченых рамах, огромный шкаф с книгами, громоздкая хрустальная люстра, мягкие кресла с позолоченной отделкой, тяжелые бархатные шторы на окне, за которым виднелся цветущий сад — все в его доме кричало о роскоши и богатстве владельца. — Китнисс тоже надеялась поговорить с Вами лично, — вежливо отрапортовал Пит, коротко сжимая мою ладонь, от чего мне стало чуточку спокойнее. — Вот как? — заинтересованно произнес мужчина, поглаживая подбородок большим и указательным пальцами. — Тем лучше. Я насторожилась, проклиная напарника за длинный язык. Вот кто его только просил? — Все дело в том, мистер Траут, что моя возлюбленная никак не возьмет в толк, что общего между нашей популярностью и рейтингом трибутов. Мужчина удивленно вздернул брови, и я только сейчас заметила, какие они у него густые и темные. — Основной принцип таков: о вас должны говорить. Каждый день. Несколько раз в день. Газеты. Журналы. Но главное, конечно, — он поднял указательный палец вверх, опираясь свободной рукой на тонкую трость с позолоченной рукоятью, — телевидение! Вам нужна моя помощь? Могу организовать интерес прессы. Но вы должны сами показать себя. Как, например, на шоу у Цезаря, после которого ни один выпуск светской хроники не обходится без упоминания твоей фамилии, милочка. Это он обо мне? — Но причем здесь трибуты, я не совсем понимаю, — наконец, решилась я, но голос предательски хрипел от долгого молчания. — Популярность — это слава, а слава — это деньги для трибутов, — в дверь просунулась белобрысая макушка какого-то парня в униформе, но старик махнул рукой, стоило лишь визитеру приоткрыть рот, и тот вновь исчез, будто его и не было, — посмотри внимательно на рейтинг ваших девчонок после «Ночного эфира». Что с ним произошло? — Он вырос, — я едва ворочала языком от волнения, ощущая, что левая ступня затекла в непривычной для меня позе нога на ногу и проклятых туфлях на каблуках. — Первые Игры провели, когда мне было девять, — внезапно сообщил он, внимательно следя за моей реакцией. — И наставников тогда еще не было. Впрочем, как и спонсоров. — Расскажите, как все происходило сначала? — я никак не ожидала подобных откровений, поэтому от внезапности осмелела. Как выяснилось, первые годы перепуганные трибуты бесцельно слонялись по наспех сколоченным Аренам, прячась друг от друга, пока это не надоедало тем, кто был по другую сторону экранов. Распорядителей тогда еще не существовало, как и спонсорской помощи. Детишки умирали от голода, холода, обезвоживания, укусов насекомых и нападения крупных животных, а в конце уцелевших стравливали друг с другом, сгоняя в одно место любыми доступными способами, где, чаще всего, именно в рукопашном поединке и выявлялся победитель. — Но в чем Ваш интерес? — уже смелее поинтересовалась я после всех расспросов. — Моя выгода сугубо коммерческая: популярность несчастных влюбленных будет напрямую влиять на рост моего состояния, если я вложу деньги в трибутов Двенадцатого, поэтому я готов поделиться суммой согласно вашим достижениям. В прошлом году я работал с Хеймитчем Эбернети и остался весьма доволен результатом. После ужина мы всей командой собираемся в гостиной, чтобы узнать оценки наших подопечных на Индивидуальных показах. Я сажусь рядом с Финнли и сжимаю ее дрожащую ладонь в своей руке. Я уже знаю, что перед Советом Распорядителей она смастерила рогатку, из нескольких стальных прутьев, которые она связала между собой, и резинового жгута, предназначенного, как я полагаю, для оказания первой медицинской помощи, и палила по мишеням всем, что попадалось под руку: от закрытых металлических баночек с красками до самых маленьких камней, которые она только смогла отыскать в секции розжига огня. Петра же была несколько рассеяна во время ужина, то и дело отвлекаясь от общего разговора и размышляя о чем-то своем, но все же поделилась своими успехами. Как выяснилось, выступила она тоже весьма неплохо, пронзая манекены копьями. Все-таки второе место в школе по стрельбе в дартс может теперь спасти ей жизнь. Я не желаю девушке смерти, но ее победа неизбежно влечет за собой смерть Финнли, хотя, признаться, у моей подопечной и без того мало шансов, но я обещала себе бороться за ее жизнь столько, сколько смогу. Ради Прим. Внутри все мучительно сжимается от воспоминаний о сестре и кажется, что мои внутренности вот-вот выйдут наружу вместе с тошнотворным клубком в горле. Невыносимо хочется прижать ее к себе, вдохнув легкий аромат цветов, который источают ее волосы, сжать покрепче в своих объятиях и никуда не отпускать. Интересно, чем она сейчас занимается? Наверное, как и мы сейчас, примостилась с мамой у телевизора в ожидании оценок трибутов. Мне не позволили поговорить с ней после Жатвы, но, уверена, она переживает за Финнли не меньше моего. Не знаю были ли девочки знакомы, но Холланд не училась в нашей школе. Во всяком случае раньше я ее не видела. Но я никогда не умела дружить, всегда держась особняком, не то, что Прим. Интересно, а ментору дозволено звонить родным? Надо будет узнать у Хеймитча. Тем временем на экране появляется напомаженный Цезарь и скромный, по столичным меркам, Клавдий, наперебой споря, кто из трибутов получит наивысшие оценки, после чего оглашение результатов начинается. Традиционно профи из Первого и Второго заслуживают от девяти до десяти баллов. Трибуты Четвертого дистрикта также в числе фаворитов: Аквамарина Фишер зарабатывает восьмерку, а ее напарник, Август — девять баллов. Большинство младших детишек удостаивается от четырех до шести баллов. Меньше всех достается Селене, двенадцатилетней девочке из Шестого. Ее оценка — три. Девушка из Пятого и парень из Десятого получают восемь и девять баллов соответственно. Тейя Гарден из Одиннадцатого тоже добывает девятку, как и Петра. Все присутствующие чуть ли не в один голос поздравляют ее, но, судя по лицу Уоллис, та не очень довольна результатом, хотя это и в самом деле высокая оценка. Даже Пит в прошлом году получил меньше. Теперь черед Финнли. Я замираю, непроизвольно сжимая свободную руку в кулак. Кажется, что время остановилось, проваливаясь в пустоту, в которой, отмеряя секунды, грохочет мое сердце. — Семь! — взвизгивает Эффи, охая от восторга. — Детка, ты просто умница! Через некоторое время после объявления результатов, я решаюсь, наконец, поговорить с Питом. Я проскальзываю в нашу спальню, едва слышно отворяя дверь. Сердце ухает в груди, как пугливая сова, а ладони вспотели так сильно, что мне приходится вытереть их о рукава рубашки. Пит только вышел из душа. На нем нет ничего, кроме густо-синего полотенца, небрежно обернутого вокруг бедер так, что кажется, оно вот-вот свалится на пол. Взъерошенные волосы, на которых местами ещё поблескивают капли воды, напоминая росу на траве, сверкают в лучах заходящего за окном солнца. Пара бусин срывается на плечи, скатываясь по груди и оставляя тонкие тропинки влаги на коже. Я таращусь на них, и у меня возникает непреодолимое желание коснуться Пита. Но я продолжаю стоять на месте, словно примерзла к полу, мысленно уговаривая себя начать разговор. — Пит, — мямлю я, едва ворочая языком и заламывая пальцы, — я хотела поговорить. — Прямо сейчас? Я отвожу глаза и складываю руки в замок, утыкаясь взглядом в одну из глянцевых высоток нового Тренировочного комплекса напротив, сверкающую последними лучами закатного солнца. Золотой, багряный, янтарный — цвета перемешиваются между собой, постепенно исчезая за краем горизонта. — Да, — вдохнув поглубже, твёрдо произношу я, вновь оборачиваясь к парню и в упор глядя на него, но все мысли тут же испаряются из моей головы, и она становится похожей на воздушный шарик, наполненный лишь пустотой. Пит коротко вздыхает, обхватывая себя руками, и молчит, предоставляя мне слово, а у меня голове медленно зреет вопрос. И это вовсе не то, о чем я хотела поговорить, когда вошла. — Я помню не все, что было после интервью… — я не знаю с чего начать, поэтому начинаю издалека. — Точнее почти ничего… Пит тихо стонет и на несколько секунд прикрывает глаза рукой, чуть наклоняя голову набок. С полминуты он молчит, переводя взгляд на окно, где сумерки уже окунули часть неба во тьму и теперь зажигают один за другим огни Капитолия. — Давай сначала выясним, что ты помнишь, — осторожно предлагает он, и мне кажется, что в его зрачках искрится надежда, — хорошо? Молча киваю, больно кусая щёку изнутри. — Я помню только… — нет, я не могу сказать вслух, — несколько обрывков. Ничего существенного. — Китнисс, ты не могла бы на минутку отвернуться, мне нужно одеться, — внезапно просит он, ероша волосы и окончательно вгоняя меня в краску. — Конечно, — неловко бурчу я, только сейчас замечая его одежду на вешалке у гардероба: светлые джинсы, рубашка цвета угасшего за окном заката и жилет. — Ты куда-то собираешься? — я оборачиваюсь к двери, не без удовольствия отмечая, что так гораздо легче задавать неудобные вопросы. — Да, — я слышу тяжёлую поступь Пита и шорох одежды. — Вернусь, скорее всего, не раньше двух, ложись спать в комнате. Это что тонко завуалированный упрек? — А нельзя подождать до завтра? — я слышу, как что-то звякает об пол, а Пит ворчит себе под нос. — Капитолий никогда не спит, Китнисс, — позади снова негромко побрякивает что-то похожее, судя по звуку, на пряжку от ремня, — завтра у нас другие планы. — У вас? — не подумав, ляпаю я, вспоминая Диону с ногами от ушей и грудью, торчащей из декольте. — Да, Китнисс, у нас с тобой. Подготовка трибутов к интервью, забыла? Постарайся не вляпаться ни в какую историю до утра, — по голосу я слышу, что он улыбается. Я закатываю глаза к потолку, внезапно замечая на нем длинную серую тень, которая становится все отчётливее по мере того, как сумерки вползают в комнату. Она выглядит в точности как в моих воспоминаниях, только повёрнута почти поперёк. Я снова воскрешаю в памяти Пита, который гладит меня по волосам, нависая сверху, а я, кроме его лица, вижу лишь удлинённую тень над головой. — Между нами что-то было той ночью? — неожиданно даже для себя самой произношу я, замирая. Я боюсь услышать правду, но вопрос уже повис в воздухе звенящей тишиной. Тревога сковала конечности, подобно электрическому полю в планолете, и мне страшно даже пошевелиться. Я слушаю свое дыхание, которое кажется единственным источником звука в помещении. Удар, второй, третий. — Китнисс, ты правда думаешь, что я готов воспользоваться тобой ради сиюминутного удовольствия? — его голос ровный, но я все равно улавливаю в нем толику обиды. — Но ведь я сама… — осекаюсь, вспоминая: я так и не сообщила о том, что помню гораздо больше. —  Ещё по пути в Тренировочный центр я понял, что с тобой что-то не так. Короткий стук в дверь врывается в помещение, утопающее во мраке быстрых столичных сумерек. Преграда между комнатой и коридором плавно, будто бы нехотя, приоткрывается, и в проем просовывается голова Порции. — Пит, прости, но ты просил помочь через полчаса, — стилист часто моргает и несколько раз жмурится, глядя куда-то в пустоту, наверное, от столь резкой перемены освещения, и, судя по её тону, женщине явно неловко. — Все в порядке, проходи, — мягко отзывается мой мнимый возлюбленный (хотя в верности этого утверждения я уже не очень уверена), два раза коротко хлопая ладонями друг о друга. Я оборачиваюсь как раз в тот момент, когда по бессловесной команде Пита свет в спальне вспыхивает. Перед глазами сначала начинают танцевать оранжевые пятна, но вскоре зрение проясняется, а я замечаю как мой напарник застегивает запонки на блекло-желтой рубашке. — Я могу зайти позже, — осторожно начинает женщина, переминаясь с ноги на ногу у самого порога. — Китнисс, у меня нет секретов от Порции, если хочешь, можем продолжить, пока она делает из моих волос что-то более-менее приличное для Капитолия. — Мне и так нравится, — раздосадованно ляпаю я прежде, чем успеваю подумать, ощущая, как жар тут же растекается по щекам предательским румянцем. Две пары глаз мгновенно впиваются в меня. Я же, сославшись на обещание помочь Финнли с распознаванием ядовитых растений, которые она все время путает с лечебными и съедобными, скрываюсь за дверью, оставляя в воздухе лишь тонкий шлейф из странной взвеси страха и желания, что Пит, наконец, все понял.