Полчаса на любовь

Осторожно ступаю по лестнице, боясь быть замеченной. Несусь сквозь гостиную, краем глаза отмечая, что безгласые, как безмолвные тени, уже снуют в столовой, сервируя слишком поздний для этого места ужин. К счастью, больше никого нет. Хочется спрятаться подальше ото всех, как улитка в раковине, оставаясь наедине со своей… Обидой? Разочарованием? Болью? Я не могу дать точного определения тому, что чувствую. Внутри меня словно находится воздушный шар, наполненный воздухом, которого с каждой секундой становится все больше и больше. Он давит на ребра и грудную клетку, рискуя безжалостно проломить их, и от этого легкие будто наполняются огнем. Мне некуда бежать. Мой выбор ограничен лишь пентхаусом, в котором нет места такой роскоши, как одиночество. Впрочем такой привилегии, как выбор, у меня тоже нет. Я пленница в этой «тюрьме» с пестрой мебелью и издевательским великолепием, за которые нужно платить жизнями трибутов. Ноги сами несут в нашу с Питом комнату. Что-то подсказывает мне, что в ближайшие пару часов он все равно не явится. Да и зачем, когда там, на крыше, его целует девушка, которая способна разобраться в себе куда быстрее меня. Почти год я играла его чувствами, из раза в раз тасуя колоду наших взаимоотношений в угоду своему эгоизму и страху, а когда, наконец, распутала клубок внутренних противоречий и ощущений, то оказалось уже поздно. Какая ирония. Комната встречает мраком и одиночеством, которые мгновенно ловят мой разум в свои сети, как паутина. Мне даже кажется, будто я пробираюсь сквозь липкие нити, которые хочется содрать с себя как можно скорее, желательно вместе с кожей. Быть может физическая боль могла бы заглушить то ноющее чувство в районе солнечного сплетения, напоминающее комариный укус, который то и дело хочется расчесать. Не включая свет, на ощупь пробираюсь сквозь спальню, пару раз натыкаясь на какую-то мебель, и, когда глаза, наконец, привыкают к темноте, забиваюсь между журнальным столиком и креслом, обхватывая колени руками и вжимая плечи. Только сейчас вспоминаю про записку Примроуз, которую я по-прежнему сжимаю в кулаке. Разворачиваю клочок бумаги, который белеет в черноте сгустившегося мрака, и провожу пальцем по смятому листу, ощущая рельеф её почерка. Прим… Милая сестренка… Как же мне спасти Финнли? Почему-то только сейчас в голову приходит мысль о том, что Петра могла солгать Питу о своих чувствах, чтобы заполучить безоговорочную поддержку своего ментора. Не успеваю я подумать об этом, как дверь едва слышно приоткрывается, впуская во мглу сноп искусственного света, который через несколько секунд поглощает чернота. Поступь моего напарника, приглушенная ворсом ковра, заполняет тишину прежде, чем он сам появляется в поле моего зрения. Пит движется на удивление медленно, будто нехотя, зажигая ночник у изголовья кровати. Рассеянный свет тут же разбегается по помещению, благодаря чему почти каждый уголок в нем обретает свои очертания. Парень садится на край кровати, устало вздыхая, после чего снимает с манжет запонки, аккуратно опуская их на прикроватную тумбочку. Пару мгновений он не шевелится, будто размышляя о чем-то, а затем начинает выталкивать пуговицы из прорезных петель рубашки цвета сирени, постепенно обнажая грудь. Опускаю веки, на которых отпечатывается, будто оттиск на бумаге, сцена на крыше Тренировочного центра. Внутри меня снова загорается пламя, неприятно жгущее легкие, и я громко кашляю, пытаясь унять этот пожар в груди, но, кажется, что он разгорается лишь сильнее от притока кислорода. Пит молниеносно вскакивает с постели, оборачиваясь, и сталкивает с прикроватной тумбочки ночник. — Китнисс? — электричество несколько раз натужно мерцает, походя на вспышки молнии, и гаснет. — Что ты там делаешь? Я молчу, не зная, что ответить. Меньше всего мне сейчас хочется говорить с ним. Зачем он только вернулся? — Китнисс, что-то случилось? — его голос обеспокоенный, натянутый до предела, вязнет в наступившем мраке. Темнота пульсирует перед глазами, а осторожные шаги Пита становятся все ближе. Через пару мгновений зрение вновь проясняется темным силуэтом парня совсем рядом. Он опускается на колени напротив меня, усаживаясь на пятки. — Тебе плохо? — мотаю головой из стороны в сторону, кусая губы. — Ты обещал, что мы будем спасать обеих, Пит, — моя грудная клетка сжимается от спазма. — Только забыл сообщить, что сделал ставку лишь на одну, — в этот момент я снова вспоминаю о Финнли, на которую ему теперь, судя по всему, наплевать. — Ты о чем, Китнисс? — вроде бы искренне удивляется парень, но я ему больше не верю. — Пит, я все видела, — в уголках глаз появляется предательская резь. Только этого не хватало. — Что видела? — продолжает ломать комедию он. — Как вы целовались на крыше! — выпаливаю я, не заботясь уже ни о чем. — Ты и Петра, — уже чуть тише добавляю. — Что? — даже в кромешной тьме, которая внезапно загорается шлейфом лунного света, прокрадываясь по полу вглубь спальни, я вижу, как сильно округляются глаза Пита. — Китнисс, ты, наверное, что-то путаешь. — Я видела, Пит, — упрямо повторяю я. — Видела своими глазами, — серебристый прямоугольник, что сиял на ковре, гаснет так же внезапно, как и появился. — Я никак не мог быть на крыше, — парень выглядит растерянным, пожимая плечами. — Около часа назад у меня состоялась непродолжительная встреча со спонсором. — Но она сказала Пит… Рыжеволосая назвала его имя, но самого Пита я не видела. Только голубые манжеты его рубашки… Манжеты… Взгляд скользит по сиреневой сорочке Пита, которая по-прежнему расстегнута, а шестеренки вращаются в голове, пытаясь соединить между собой все разноцветные стеклышки из этого калейдоскопа воедино, но они по-прежнему не превращаются в цельный узор. — Может, она сказала Тит? Тит Маунтфорт из Второго, — спустя некоторое время интересуется парень, — Петра… проводит с ним время, — довольно уклончиво сообщает мой напарник, но этого оказывается достаточно, об остальном я подумаю позже. В грудной клетке появляется небывалая легкость, и в этот момент я точно знаю, что хочу сказать ему. Заветные слова вертятся на языке подобно вихрю. «Люблю, люблю, люблю». Это же так просто, но вместо нужных слов я внезапно подаюсь вперед и целую его. Коротко, смазано и неожиданно даже для себя, тут же пугаясь собственного порыва. — Китнисс, зачем ты это делаешь? —  парень отодвигается назад, тяжело выдыхая. — Ты даешь мне надежду снова и снова, а после брезгливо бросаешь ее под ноги, как ненужный хлам. — Все не так, Пит, ты ошибаешься, — неужели я действительно так поступаю? — Китнисс, пожалуйста, не начинай снова, — его голос звучит так, будто он борется с самим собой, и мое сердце сжимается до размеров булавочной головки от осознания насколько сильно я обижаю его своими поступками. — Пит, — мучительно выдыхаю, не зная как убедить парня в том, что он не прав. Теперь не прав. — Ты мне вовсе не безразличен. — Давай просто оставим все, как есть, — практически стонет он. — Ты мне больше ничего не должна, ладно? — он пытается встать, но я хватаю его за запястье. Сейчас или никогда. — Мне кажется, я тоже… тебя люблю, — зажмуриваюсь, а слова продолжают звенеть в ушах, подгоняя сердце вперед, и через пару коротких мгновений оно уже колотится так, будто я весь день бежала по лесу от профи. Такое чувство, словно я нахожусь в углу своих страхов, ожидая вердикт. Но его нет. Пит молчит, а я слушаю его чуть сбившееся, как мне чудится, дыхание, и считаю вдохи. Один, второй, третий, пока не замечаю, что моя рука по-прежнему цепко сжимает запястье парня. Ладонь пульсирует на его коже, но мне страшно пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы разжать пальцы. Целая вечность протекает между нами прежде, чем мучительное безмолвие расцветает звуком его голоса. — Кажется или… — Люблю, — решительно шепчу я, распахивая глаза и встречаясь с темными в черноте подступающей ночи зрачками. Пит протягивает руку вперед и пропускает мою косу меж пальцев, чуть задерживая их на самом кончике. Плавно, неспешно, будто бы не веря мне. Я боюсь даже дышать, теряясь в собственных ощущениях. Томительное ожидание и тревога, граничащая с паникой, сковывают конечности не хуже цепей, а может даже и лучше. — Повтори, — его сиплый шепот едва различим. — Люблю, — вторю я самой себе, а голос хрипит от волнения. Признание все еще висит между нами, когда Пит возвращает мне поцелуй. Едва ощутимый, почти эфемерный, заставляющий желать больше. Я слышу лишь свое шумное сопение, к которому постепенно добавляется оглушающий грохот моего сердца. — Я уже и не надеялся это услышать, — его лицо настолько близко, что легкое облачко дыхания опускается на мои губы. Я целовала его множество раз, но теперь всё иначе. Я словно сбросила оковы прошлого, неумолимо тянущие назад. У меня больше нет сил сопротивляться губам с привкусом ванили и чего-то ещё, присущего только Питу. Оборачиваю ладони вокруг его шеи, а он гладит кончиками пальцев мое лицо, осторожно удерживая его в руках, как елочное украшение из тончайшего стекла, готовое разбиться вдребезги при небрежном обращении, после чего вновь касается моих губ своими. Его поцелуи почти такие же невесомые, как эфир, лишь распаляют, вынуждая трепетать от ожидания. Ведь я знаю, как Пит умеет целовать. Полуосознанно я вплетаю пальцы в его мягкие волосы на затылке, а Пит обхватывает меня руками и притягивает к себе, не прекращая поцелуи. Неторопливые. Чувственные. Восхитительные. Это похоже на помешательство, потому что мой разум больше не поддается контролю. Мы так и сидим на полу, целуясь бесконечно долго, пока Пит не тянет меня на себя, откидываясь на пушистый ковер. Я оказываюсь почти лежащей на нем, и пламя разжигает мои щеки, когда я ощущаю, как его грудь, лишенная такой преграды, как сорочка, жжет меня настолько сильно, будто я лежу на раскаленных углях. Я борюсь с желанием застегнуть все пуговицы на его рубашке до самой шеи, но в то же время мне нравится то томительное чувство, что разгорается где-то в груди, постепенно трансформируясь в огненное торнадо, когда поцелуи становятся куда более пылкими, а я оказываюсь на спине, прижатая к полу. — Пит, — громкий стук в дверь грубо рушит наш хрупкий мир, в котором нет места таким резким звукам. — Надо поговорить. Я не сразу соображаю, что это голос Петры, который доносится словно из другой вселенной. Пит с трудом отрывается от меня, издавая какой-то непонятный звук, похожий на смесь рыка и стона. — Прямо сейчас! — кажется, она взволнована или даже взвинчена. — Я хочу ему все рассказать, — и не дожидаясь ответа, распахивает дверь. Резкий свет люминесцентных ламп победно вламывается в комнату, обрушиваясь на ковер, где мы расположились. Он неприятно ослепляет на несколько секунд, вынуждая щуриться. Но когда я, наконец, различаю лицо Петры, уставившейся на нас без зазрения совести, я готова провалиться сквозь землю вместе с полом. Ее рот несколько раз открывается и закрывается, глядя на парня, нависающего надо мной в расстегнутой сорочке, пока за ее спиной не начинает маячить тот самый Тит Маунтфорт, который с любопытством разглядывает открывшуюся перед ним картину. — Что за черт! — зло ругается мой напарник себе под нос, резко вскакивая на ноги и спешно застегивая рубашку. — Китнисс, прости, мне нужно отлучиться, — оборачиваясь по пути к выходу, мягко произносит он, но в его глазах сверкают молнии. — Я скоро вернусь и мы продолжим. Я молча киваю, закусывая щеку. Проклинаю рыжую за бесцеремонность и своеволие, ощущая как сильно губы горят от поцелуев. — Какого хрена ты здесь забыл? — рявкает Пит, когда дверь за ним захлопывается, а я думаю о том, что никогда еще не видела его таким злым. — Живо выметайся отсюда, пока… Это последнее, что я слышу, прежде, чем три пары шагов стремительно удаляются по коридору, оставляя меня наедине с мыслью о том, не отразится ли дерзкая выходка Уоллис и профи из Второго на Финнли. Ведь трибутам запрещено посещать друг друга, а в Капитолии даже у стен есть уши…