Пиштское соло

      Костёр развели у самой насыпи почти и не стали ставить палатки: постели устроили в опустевшем теперь окончательно вагоне. Будто всем под кожу закралось нежелание оставаться в одиночестве.       Паулис смотрел, как Ференц возится со Степаном, промывает прозрачной шипучей жидкостью царапины на плечах, забинтовывает, ощупывает места, где начинали расплываться синяки. Лучший друг абсолютно не выглядел расстроенным, улыбался смело и безрассудно. Ему не было страшно, и Паулис, как последний трус, боялся вместо него. Этот страх зудом поселился под кожей уже давно — не выцарапать, не стереть. Он не давал уснуть иногда, мучил так, что хотелось распороть себе предплечья ногтями.       — Рёбра-то не переломал? — озвучил Пшемко мысль, давно волнующую не только его. Степан махнул рукой и демонстративно сделал глубокий вдох, показывая, что всё с ним в порядке, пронесло. На этот раз. Ференц смерил его взглядом, но, повернувшись к братьям, кивнул, мол, и правда, порядок.       Синяками да царапинами отделался, ну надо же.       Эрху в руках Степана немного успокаивал: когда он играл, казалось, что ничего и не случилось. Он часто играл в их старом доме в Залаверце, и Паулис усмехнулся себе под нос, потому что петь-то Степан пел хорошо, но тексты выдумывал на ходу, а поэт из него был так себе.       Он пел о первом, что приходило в голову, ну то есть, о море, конечно же, Паулис не сказал бы за остальных, но они-то вдвоём точно им грезили. Морем синим-синим, как на картинках, синим, как чьи-то чужие глаза.       Степан при этом косился на Ференца, и это было немного смешно, потому что у врача глаза были вовсе не яркими, так, отлив в свете костра стальноватой синевой. Паулису было неловко слушать об этом, и остальные тоже отводили взгляды, и Ольга улыбалась, прислонившись к плечу Леонаса, безмятежно и спокойно, так что становилось легче.       — Деда, а расскажешь сказку? — сонно спросила Марика, когда Степан закончил петь. Гаспар заворчал было, что надо спать, но Паулис, неожиданно для себя же самого, подал голос:       — Да ладно тебе, расскажи хоть короткую, мы тоже послушать хотим.       Он не знал, хотят ли остальные, как не знал и про себя, но они хотели и поддержали его невнятным гулом и кивками. Гаспар свёл кустистые брови.       — Как дети малые, — пробурчал, но рассказывать начал. Паулис знал эту сказку, да все, наверное, знали. В конце концов, даже те из них, кто не родился в Пиште, всё равно жили не так уж далеко от него.       — Было это так давно, Марыська, что никто уже и не вспомнит, насколько. Тогда ночи были длинными-длинными, и не было на земле людей, а одни только птицы да звери. Солнце не задерживалось над землёй, быстро-быстро катилось и скрывалось за горизонтом, страшные твари прятались во тьме.       Жили на этой земле жаворонки, ты сама их видела, неприметные птички с хохолками, что поют по утру. Редко им случалось петь в те времена, они держались у самой земли и дрожали от ужаса, заслышав шаги очередного зверя. При солнце звери таились, но стоило упасть сумеркам — снова выбирались на охоту.       И решила как-то пара жаворонков: хватит нам жить в страхе, нужно удержать солнце, пусть подольше стоит над нашей землёй! Пусть пугает диких страшных зверей! Жаворонки умело плели гнёзда, и вот, заранее, в полной тьме, чтобы солнце не успело укатиться за горизонт, набрали они в клювы травинок и полетели высоко-высоко, выше, чем могли достать их звери — хотя те всё равно ждали их, и вся земля до самого края была усыпана, как каменьями, искрами их светящихся глаз.       Но жаворонки не смотрели вниз, они летели всё выше и выше, и подлетели к самому встающему солнцу — и от света его трава в их клювах стала ярко-рыжей, и солнечный жар сжёг их оперение, остались перья только на крыльях, потому как махали они так быстро, что сбивали пламя.       Так жаворонки стали почти что людьми. Первыми людьми на земле, всё ещё объятой тьмой. И рыжими травинками, принесёнными с собой, привязали они солнце, обозначив его путь, заставив медленнее катиться от края до края. И, поскольку в первый раз это случилось именно здесь, солнечный свет навсегда сделал траву Пишта рыжей, как его лучи.       А дикие твари, оставшиеся без привычной им почти постоянной тьмы, со временем измельчали и стали обычными зверями.       А дети тех жаворонков, что принесли свет на землю, утратили перья и на крыльях тоже, и стали такими же людьми, как и мы с тобой. И всё, что осталось им на память от родителей — им, да и нам, — рыжие отметины по лицу и телу. Жаворонки посмотрели, как живётся их детям, да и улетели далеко-далеко. Туда, где, может быть, кому-то ещё была нужна их помощь.       Гаспар замолчал. В свете костра Паулис видел, как Марика ощупывает собственное лицо: крупные веснушки на нём — такие были и у самого Гаспара, и у Ференца, — в ярком свете казались похожими на оспины. Паулис отвернулся.       — А они вернутся однажды, деда? — тихо спросила Марика. Старик устало вздохнул:       — Нет, маленькая. Теперь уже нет, — и Паулис подумал, что, может, вовсе и не о жаворонках они говорят.       — А теперь и правда пора спать, — мягко сказала Ольга. И первой же поднялась со своего места. — Пшемко, Ференц, вы дежурите сегодня.       Младший брат бойко отдал честь и сел, скрестив ноги, ближе к костру. Ференц кивнул и повернулся лицом к ближайшим холмам, близоруко щурясь. «Отличный сторож, нечего сказать», — устало подумал Паулис.       Степан накинул Ференцу на плечи свою куртку и потрепал Марику по плечу:       — Ну-ка, Горлинка, не грусти, пойдём, — а потом легко, словно она ничего и не весила, поднял девочку к себе на спину. Ференц осуждающе цокнул языком.       — С твоими синяками, я бы так не делала, — озвучила его мысль Ольга. Степан только пожал плечами, подмигнул им и пошёл вверх по насыпи. Белый щебень осыпался под его ногами. Остальные потянулись следом.       Паулис лежал на боку и долго не мог уснуть: проклятый зуд не давал покоя.       — Не чешись, — шёпотом одёрнула его Ольга, между ними спал Леонас, с другой стороны к Ольгиному плечу жалась Марика. — Ференцу скажи, если так уж плохо, а то изранишь себя.       «Не о чем тут говорить», — огрызнулся про себя Паулис, тихо, как мог, протянул руку мимо Степана и прижался кожей к холодному металлу. Холод принёс облегчение, и он погрузился в тяжёлый, но глубокий сон.       Снилась ведьма — он часто видел их, опуская веки. Необъятная туша с глазами, затянутыми белёсой плёнкой. Глаза были повсюду: вздувшееся тело ведьмы усеивали лица, во сне Паулис слышал их крик, в реальности они молчали, немо распахнув рты, как от боли. Их было великое множество, этих лиц, мужские, женские, старческие и детские. Во сне Паулис смотрелся в собственные ослепшие глаза, его собственное лицо с проступившей сеткой омерзительных багровых сосудов стекало и плавилось, будто воск, сменялось перекошенным лицом младшего брата. Тогда он начинал судорожно искать огнемёт, и, если находил — смотрел, пока мёртвые лица не исчезали окончательно в пламени.       Иногда он просыпался на этом.       Бывали ночи, когда и этого не происходило. Бывали сны, в которых он не мог найти огнемёт и беспомощно глядел, как новыми и новыми лицами вспухает раздавшаяся синевато-багровая туша. Ноги не слушались его, и он так и стоял, пока ведьма не погребала его под собой, и он не задыхался сыпучей землёй, забившей ноздри.       Когда он проснулся, он не сразу смог вспомнить, как дышать.       И почти испугался, увидев перед собой чужое лицо.       Ференц качнулся на пятках назад и прижал ладонь к его рту. Дождался, пока в глазах Паулиса проступит узнавание и знаком показал, что нужно молчать. Показал пальцами ещё несколько жестов: Паулис их не знал, но понял, что это нечто вроде извинений.       Врач скользнул в сторону и уселся в изголовье кровати, обводя взглядом остальных. Неподалёку Паулис заметил младшего брата, тот сидел у распоротой раны дверного проёма, прижавшись к стене и обняв винтовку. Аккуратно Паулис выпутался из скомканного одеяла и подполз к нему.       Пшемко не повернулся к нему, качнул головой в сторону двери и одними губами прошептал:       — Хорошо, что вовремя успели погасить костёр. Ференц что-то заметил, а то поздно было бы. Спрятались сюда.       Больше он ничего не сказал, и Паулис прижал голову к стене рядом с его, краем глаза выглядывая наружу.       Она была почти что прекрасна — белая, как мрамор в первых солнечных лучах, нежная розовая пена. Кожа гладкая-гладкая и точёное лицо, идеально симметричное, как гротескная пародия на человека. Паулис никогда не видел ведьм такими, но знал также, что двух одинаковых не существует.       От одного взгляда на неё сердце замирало — скорее, правда, от ужаса.       На миг ему показалось, что ведьма смотрит прямо на него. Это, конечно, была неправда, она лишь скользнула скучающим взглядом по изломанному скелету состава. Паулис успел заметить её ядовито-зелёные глаза, провалы на белоснежном лице.       — Ложись обратно, — всё тем же шёпотом сказал Пшемко. — Разбужу, как она уйдёт. Ференц следит, чтобы не шумели.       «Сдурел, что ли, как я смогу уснуть, когда она здесь?» — подумал про себя Паулис, сердце грохотало так, что, казалось, слышно было на весь вагон. Что, казалось, она тоже может услышать.       Он всё-таки лёг, чтобы не начинать спор. И замер на месте, с обеих сторон зажатый телами друзей. Как в могиле. Руки чесались так, словно под кожей кто-то зажёг костёр. Паулис сжал зубы до скрежета, это помогло продержаться несколько минут, потом зуд стал совсем нестерпимым.       Стараясь не разбудить остальных, он потянулся, скрещивая руки на груди и провёл ногтями по месту, чешущемуся сильнее всего. Кожа с неприятным звуком разошлась, отвратительный запах потёк по замкнутому пространству. Паулис в ужасе распахнул глаза: увидел, как бугрятся и растекаются гнилью кости, руки перестали слушаться, его собственные ногти всё глубже пропахивали сероватую плоть, похожую скорее на желе, чем на человеческое тело…       Он открыл глаза во второй раз и понял, что всё-таки уснул. Над ним склонились Ольга и Ференц. Первая крепко держала за запястье его правую руку, пока врач аккуратно смазывал прохладной пахучей мазью красноватые полоски на левой.       Ольга покачала головой, и Паулис без слов понял этот жест. Это ненормально, тебе давно следовало сказать врачу. Ференц показал на баночку с мазью и вложил её Паулису в свободную руку. Строго нахмурился и кивнул.       Паулис невпопад подумал, что глаза у него и правда синие. Стало быть, Степан не совсем дурак.       — Она ушла. Минимум пятнадцать метров роста! — поделился Пшемко, садясь рядом, лицо у младшего было по-дурацки восторженное. — Как спалось, что снилось?       — Что я гнию заживо, — огрызнулся Паулис. Лицо брата вытянулось, он моргнул, открыл было рот и смущённо закрыл, не зная, что сказать.       Паулису стало стыдно. Пшемко никогда раньше не видел ведьм, и это было его заслугой. Конечно, мелкому было любопытно. Тем более, что эта ведьма, в сущности, и не выглядела чудовищем.       — Извини, — пробормотал он. — Всё нормально. Просто снова чесались руки. Вон, Ференц мазь дал. Хорошо всё-таки, что мы его с собой взяли.       Пшемко тут же расслабился. Вдвоём они подошли к остальным: сидели всё так же в вагоне, костёр разводить не решились и пили холодную воду, заедая пожаренным вчера мясом. Ольга отвела Марику в сторону, чтобы умыться.       — Мы всё-таки слишком близко к реке, — озвучил общую мысль Леонас. — Наверное, свернули вчера, торопились, а надо было лучше следить за направлением. Нужно отойти к западу.       — Только не вдоль чугунки, — поспешно вставила Ольга. Леонас кивнул жене:       — Разумеется. Пройдём сегодня вперёд, а к вечеру свернём. Солнце не даст заблудиться.       Ольга постучала пальцем по карте:       — Дальше к западу дорога идёт вдоль меловой гряды. Это значит, что, если немного пройдём к югу, а потом свернём на запад, как раз со временем в неё и упрёмся. Это лучше, чем идти по открытой местности.       Собрали рюкзаки и закинули за плечи не разложенные палатки. Мазь помогала: вместо привычных боли и зуда Паулис чувствовал приятную прохладу. Он сосредоточился на рыжей траве и белых осколках мягкого камня под ногами.       Если они уйдут дальше к западу, это будет значить не только потраченные дни пути. Это будет значить, что и до воды теперь идти гораздо дольше. Разумеется, никто не предложил сходить к реке сейчас, когда в ту сторону совсем недавно на их глазах ушла ведьма.       «Хоть бы пошёл дождь», — подумал Паулис. Ливень означал бы ещё одну бессонную ночь, наполненную чужим хохотом и мерцанием зелёных огней, и всё же они смогли бы набрать дождевой воды и продержаться ещё немного.       Уже через пару часов привычно заныли ноги. Паулис всё ждал, когда же мышцы привыкнут и перестанут болеть.       Залаверец стоял на относительно ровном месте, выжигательные Отряды держались поближе к нему, в основном, обороняя город и не надеясь по-настоящему уничтожить ведьм. Выходя из города на дорогу, Паулис видел пологие рыжие склоны да меловую гряду у самого края неба.       Не то чтобы он представлял себе путь к морю совсем лёгким, но постоянно забывал, что и по пологим склонам ходить тяжело, если подъём тянется и тянется, и сменяется только спуском, на котором идти ничуть не легче, если подкашиваются ноги. Спасибо, что хоть научился не задыхаться после пары холмиков, как после долгого бега.       В Пиште ровных мест не было, кажется, вовсе, постоянно приходилось либо тащиться вверх и вниз по склонам, либо пытаться обогнуть холм по сравнительном небольшим пригоркам. Это был отдельный, словно бы замкнутый мирок, отрезанный от всего остального. Только здесь росла эта странная, круглый год золотисто-рыжая трава.       Паулис, лично, вообще не был удивлён, что ведьминская зараза появилась именно здесь.       В Залаверце жителей степи считали странными и себя к ним, конечно, не относили.       Он не чувствовал себя дома здесь. Может быть, кто-то и считал это место красивым, но Паулиса пугало сочетание белых камней, неизбывно рыжей травы и слишком тёмного на их фоне неба. Это тревожное сочетание лишало спокойствия, настораживало одним своим видом. Будто затянувшаяся галлюцинация.       Пишт играл на них — и с ними, — долгую, странную, одному ему понятную партию. Слишком сложную для любого человека.       — Эй! — Пшемко ткнул брата в плечо, и тот очнулся от своих мыслей.       — Чего тебе? — вяло спросил он. Спать хотелось нестерпимо, но Паулис знал, что не сможет выспаться, пока они не выберутся отсюда.       Да и потом — тоже не факт.       — Помнишь, у мамы в детстве была книжка, и там море на картинке было синее-синее? — младший явно устал молчать. — Так вот, думаешь, оно и на самом деле такое? Или преувеличивают?       Паулис замешкался с ответом. Рассеянно оглядел золотой океан травы, протянувшийся от края до края. Может, кому-то это тоже преувеличением казалось…       — Может, и такое, — наконец, сказал он. Спускались с очередного склона, пришлось сосредоточиться на том, чтобы не подвернуть ногу. — Дойдём — увидим. Дыхание побереги.       Пшемко отмахнулся и ускорил шаг, нагоняя Степана. Паулис не слышал, о чём именно они говорят, да особо и не стремился узнать.       Солнце поднималось всё выше и выше, становилось жарко. Он облизнул начинающие пересыхать губы и подумал о пустеющей фляжке на боку рюкзака.       «Хоть бы пошёл дождь, — устало подумал он. — Пожалуйста, пускай пойдёт дождь».