Пиштское соло

      — Ты вчера какую-то уж очень въедливую песню выбрал, — пожаловался Пшемко Степану. — Всё никак не могу выкинуть из головы, так и напеваю, — и, в доказательство словно, замурлыкал мелодию себе под нос, безбожно фальшивя.       — Перестань перевирать, — добродушно фыркнул Степан. — Если хочешь, в следующий раз сыграю снова.       — Нет уж, спасибо! — в притворном ужасе замахал руками Пшемко.       Рядом с ними Марика, переплетающая косы, хихикнула, и Пшемко весело подмигнул ей. Подошедший Ференц передал девочке миску с водой, чтобы умыть лицо.       — Чего воду тратить зря, правда, Марыська? — поддел её Пшемко. Девочка наморщила веснушчатый носик:       — Ольга говорит, нужно следить за… за гигиеной, а то мы все можем заболеть.       — Умные слова какие! — восхитился Степан, цокнул языком и отвернулся, занявшись укутыванием эрху в мешковину.       Пшемко вздохнул и сел, подогнув ноги под себя, рядом с Марикой, позволив девочке расчёсывать его волосы жёстким гребнем.       — Почему ты сидишь тут? — спросила она.       — Провожу время с последними нормальными, кто тут остался, — невесело отшутился тот.       Напоминание об остальных, — даже о брате, — хотя вон же они, чего забывать, мгновенно испортило ему настроение. Ольга, Леонас, Гаспар и Паулис были удручающе серьёзны, настолько, что периодически умудрялись заразить этим даже Степана. По ночам, особенно когда они с Паулисом оставались одни, напряжение становилось невыносимым. Пшемко подумал, что ещё немного, и он будет хоть каждую ночь проситься на дежурство, только чтобы не лежать так же бессонно рядом с братом. В разведку он тоже просился чаще, несмотря на возражения Паулиса.       — Ты вообще не умеешь быть осторожным, — огрызнулся старший брат в последний раз. — Пока не научишься, мне так и придётся присматривать за тобой.       Пшемко посмеивался и отшучивался, чтобы только не поругаться. Он привык слушаться Паулиса во всём с детства: родители дома почти не появлялись. И сейчас он был бы не против, что старший командует им, правда.       Но заходить далеко в степь ему нравилось безумно. Пишт очаровывал, Пшемко сначала было завидовал тем, кто родился здесь, но потом решил, что лучше всё-таки так — увидеть рыжие бесконечные степи теперь. Влюбиться в них больше, чем во что-либо.       Пшемко никому не говорил, но только Пишт в его сердце мог соперничать со слепым обожанием к брату. Это было… странно и непривычно, наверное. Вряд ли он смог бы объяснить.       Иногда он подговаривал Ольгу или Степана, тогда они добирались до деревень — заброшенных все, как одна, и каждая — по-своему. Некоторые были разрушены, дома разнесены в щепу. В некоторых они находили тела. Иногда поселения просто были пустыми и выхолощенными, будто люди ушли, не прихватив даже самого необходимого. Паулис хватался за голову каждый раз:       — Ты-то куда?! — сердито спросил он однажды у Ольги. — Ладно эти двое, мозгов нет и не было, головы как тыквы…       — И, тем не менее, твой брат прав, — возразила она. — Это наша единственная возможность найти здесь свежие овощи. На одном мясе не выживешь, Паулис. К тому же в деревнях есть колодцы, а значит, не придётся идти к реке за водой.       Паулису крыть было нечем, он только гневно фыркнул. Пшемко не удержался тогда и показал ему язык. Ребячество, конечно. Теперь-то он старался не нарываться лишний раз. Паулис раздражался чаще, потому что плохо спал, и Пшемко сочувствовал, правда, но помочь не мог ничем.       В конце концов, постоянно сидеть в стороне вместе с Марикой, изредка перекидываясь шутками со Степаном, становилось неловко. Пшемко встал, потянулся до хруста в спине и направился к остальным.       — Ночью ничего подозрительного не было, — ну конечно же, они в сотый раз мусолили одну и ту же тему. Ольга выглядела утомлённой не столько бессонной ночью, сколько очередным бессмысленным спором.       Паулис нервно повёл плечами:       — Я всё ещё чувствую, что за нами что-то следит. Говорю вам, рядом оно.       Ольга устало потёрла виски. Ференц молча передал ей кружку и остался стоять рядом, голову набок склонил, вслушиваясь в диалог.       Да было бы что слушать, с досадой подумал Пшемко.       — Мы будем осторожны, насколько возможно, — попытался успокоить Паулиса Леонас. — Я никогда не слышал ни от кого из вас, чтобы ведьмы умели долго преследовать или нападать из засады. Ты же сам имел с ними дело, вспомни.       Паулис обхватил себя руками и затравленно огляделся по сторонам:       — Так, может, они научились.       Этот жест — беззащитный, неловкий, — и Пшемко захотелось обнять его, как старший в детстве делал по ночам.       Леонас не нашёлся, что ответить. «Мы так мало о них знаем, — подумал Пшемко. — Поэтому им всем и страшно. Но, может, если бы мы постарались, если бы пошли дальше, если бы были внимательнее, мы смогли бы узнать больше».       Как будто ему самому не было страшно!       Может быть, весь безотчётный ужас просто достался старшему брату. У Пшемко от страха чаще голова кружилась, руки и ноги становились лёгкими до безрассудства: вставай и беги, действуй, дерись! Пой и кричи от страха, похожего чем-то на радость.       — Я пойду в разведку, — сказал он, стараясь не смотреть на Паулиса, а всё равно краем глаза заметил, как лицо брата перекосило. Но он ни слова не сказал, отвернулся только, зло нахмурившись.       — Опять? — удивилась Ольга. — Вчера же ходил. Тебе бы отдохнуть.       Пшемко равнодушно пожал плечами:       — Говоришь, как будто я выбираю идти или тут сидеть. Всё равно вперёд тащиться, а так хоть… — он проглотил слово «веселее». «Интереснее» тоже не подходило — по крайней мере, по их мнению.       — Я пойду с тобой сегодня, — заключил Леонас. И смерил Пшемко взглядом. Реакцию, значит, проверял. Как будто Пшемко ребёнок или дурачок какой. Как будто не знает, что степь сейчас — не место для шуток.       — Не мешай мне защищать тебя, — поддел он Паулиса, проходя мимо. И прислонился плечом к плечу по старой привычке. Паулис губы растянул в подобии улыбки и потрепал его по приглаженным Марикой волосам.       — Как будто тебе помешаешь, — пробормотал он. Это, наверное, можно было считать перемирием. Во всяком случае, Пшемко так показалось.       В детстве они много историй про Пишт слышали. Что живут тут люди-птицы, чудные и солнечные, что в Гаспаровой сказке. Что в колодцах местные прячут звёзды, собирают свет их по вечерам, лиловый, колдовской, умеющий исцелять любые болезни — это от бабок, конечно. Те, кто помоложе, говорили про волчьи стаи, воющие среди холмов, про осыпающиеся меловые скалы. Рассказывали про белоснежные лабиринты, где заплутать — раз плюнуть, стены ссыпаются и вырастают на новом месте, переиначивая путь. Дети, и они с Паулисом в том числе, шёпотом пересказывали друг другу сказки про белые круги на рыжей траве, что оставляет древний народец, прячущийся под холмами. Все как один говорили о зелёных огоньках, мол, только собьёшься с тропы, пойдёшь на их свет — заманят в топь у речного берега, в самый глубокий из омутов.       Пшемко обожал эти сказки, будучи ребёнком — и потом любить не перестал. Говорить об этом стеснялся всем, кроме брата. А потом Паулис пошёл в проклятый Отряд, и говорить с ним о Пиште стало не то что неудобно — страшно.       «Ты всё равно мне нравишься, — добродушно подумал он, вглядываясь в рыжую степь. — Я могу любить вас обоих, мне не жалко. Я много кого любить могу».       Степь ответила волчьим воем из-за дальнего холма где-то к юго-востоку. Пшемко неловко рассмеялся и смущённо замолчал, столкнувшись взглядами с Леонасом.       Остальной отряд старались из виду не терять. Пшемко казалось это странным — какой вообще смысл-то в разведке? Вон, со Степаном они как-то ушли далеко, и пожалуйста, нашли Марику, Ференца да Гаспара!       Когда он спросил об этом, Леонас без улыбки ответил, что они просто идут впереди, оттягивая на себя возможных нападающих, если их кто заметит. Ведьмы, мол, не умеют ждать, бросятся на того, кого первым увидят.       От этих слов стало сразу неуютно, и он так и не переспросил, шутит ли Леонас.       Может, остальным было просто страшно потеряться на открытом просторе, в конце концов, даже нормальной карты ни у кого не было.       Забавно было бы теперь встретить тут маленький народец из детских сказок: огни горящих окон среди травы, расползающийся воротами склон, монеты, обращающиеся палой листвой да бледнолицие тонкорукие девы с тонкорунными волосами…       Пшемко споткнулся и чуть не упал, Леонасу пришлось схватить его под локоть. Он ничего не сказал, только покачал головой.       Солнце стояло высоко над макушкой, но почти не грело. Здесь, в неизменном круглый год рыжем разнотравье так просто было забыть об осени.       Пшемко не нравилось думать об этом, но постепенно тревога охватывала и его, будто заразная болезнь, накрывшая весь их отряд. «Что-то не так, — рассеянно подумал Пшемко, фокусируя взгляд на тёмной точке очередного подъёма у самого горизонта. — Что-то изменилось, а я не могу понять, что».       Он прислушался: в траве всё так же стрекотали и жужжали насекомые. Будто каждый звук занимал своё место, что ли. Всё на своих местах.       — Волки, — сказал он. Мысль каталась в голове, подобная цветному шарику, какими играли дети. Пшемко сказал слово — за ниточку потянул. Распустил клубок.       — Что с ними? — быстро переспросил Леонас.       «Это не я тут параноик», — напомнил себе Пшемко. Ему было тяжело привыкнуть, что открыто говорить можно не только при брате.       — Волки, которые выли ночью, — он запнулся и бессильно опустил руки, пытаясь сформулировать мысль. — Помнишь, стая, которая каждую ночь выла на востоке, ей ещё отвечали часто, но она всегда была первой? Ответов больше нет. Несколько ночей ничего. И вообще. Воет теперь только один зверь.       Леонас покачал головой:       — Когда мы только выходили в Пишт, волков не было вообще.       Пшемко тряхнул головой. Он не был уверен, когда начинал говорить, а теперь сердце почему-то замерло от ужаса.       — Когда мы только выходили, мы шли через выгоревшие пустоши, там не только волков не было! Да и что бы они делали у Залаверца? — от страха он заговорил торопливо, глотая слоги, но Леонас терпеливо дослушал до конца. Нахмурился, похоже, задумавшись. Пшемко дёрнул его за рукав:       — Вернёмся к остальным? — попросил он. — Вой в последний раз был… ну, вроде где-то там. И если оттуда и правда что-то идёт — в опасности сейчас не мы. И если оно может перебить волчью стаю…       Честное слово, будь он сейчас в разведке один, бросился бы бежать. Но Леонас размеренно шёл рядом, пусть и быстро, а шагом всё-таки.       — Что случилось? — спросила Ольга. И коснулась кончиками пальцев винтовки, висящей за плечом. Её движение чуть резче повторил и Степан — Пшемко увидел краем глаза. Из-за плеча Степана виднелось измученное лицо Паулиса.       — Пока не знаю, — коротко бросил Леонас. — Но пока держимся вместе. Пшемко, ты ходил в разведку вчера — поблизости найдётся хоть какое-то укрытие?       «Думай!» — велел себе Пшемко, затыкая мерзкий внутренний голосок, надсадно орущий, что прятаться бесполезно.       — Недалеко была деревня, — вспомнил он. Повернулся на каблуке ботинка — солнце молниеносно ударило в глаза, ослепив на мгновение. — Юго-восток?.. Ольга, не посмотришь на карте?       — А толку? — вздохнула та, но бумагу развернула и уткнулась носом. Пробормотала: — Мелинка? Вряд ли мы зашли на юг дальше… Да, должно быть, она.       — Там никого нет, — быстро объяснил Пшемко. — Но можно будет и еды, и вещей заодно набрать?..       Он старался не смотреть в сторону старшего брата, чтобы не замечать его взгляда.       — Так от чего бежим-то? — деловито и хмуро спросил Гаспар.       — Звери, скорее всего, — дёрнул плечом Леонас. И махнул Пшемко рукой, мол, веди. — Волки, а может, и нет. По крайней мере, что-то, что может волков убивать.       — А почему тогда мы уверены, что это не?.. — начал было Паулис, но только тяжело сглотнул и не договорил.       «Ну нет, — подумал Пшемко, — нет, это невозможно. Они не охотницы, не умеют идти по следу — а эти идут за нами уже очень долго. И будто сил набираются по дороге. Охотятся».       Он много со зверьём в детстве возился: сосед родительский держал псов, не злых, а так, дряхлых уже и всё время сонных. Когда их с Паулисом оставляли у соседа, старший всё пытался заинтересовать Пшемко игрушками, пока старик дремал в саду, но Пшемко ничего не нужно было, только бы теребить мягкие собачьи уши и аккуратно гладить тёплые вздымающиеся бока. У собак были влажные носы и вечно горячее дыхание, они лениво следили за мальчиком сквозь сон.       Старик и его собаки давно умерли, и даже дом с садом снесли, но зверей Пшемко до сих пор любил. Даже кучу книг о них перечитал, как научился.       Сердце колотилось как сумасшедшее, пока он искал нужную дорогу среди холмов. Выдохнул, только когда понял, что степь постепенно выравнивается, расправляясь словно огромное полотнище. «Го-бе-лен», — подумал Пшемко. Спрятаться не получится — он до сих пор верил в это. Но выбрать место боя они пока что могли.       — Значит, ты сюда уже ходил? — прошептал на ухо нагнавший его Паулис.       — Не мешай мне тебя спасать! — Пшемко спрятал раздражение под наигранным гневом, повторив утреннюю фразу почти, и сам себе удивился. Паулис, кажется, удивился не меньше.       — Не буду. Веди уж, если всё равно туда шастал, что с тобой сделать. Взрослый уже вроде.       Пшемко привычно мотнул головой, легонько бодая брата лбом в плечо. Осунувшееся лицо Паулиса исказилось кривоватой улыбкой.       Где-то сзади надсадно и монотонно раздался волчий вой. Он тянулся и тянулся, заставляя воздух вибрировать и дребезжать. Марика закрыла уши ладонями и уткнулась лицом в руку деду. Замер, оцепенев от ужаса, Ференц.       — Он как будто понял, что мы знаем о нём, — прошептала Ольга. И тряхнула головой. — Но как он смог?..       — Потом, — Леонас положил руку на плечо жены. — Обсудим, как доберёмся.       Они снова старались не бежать — но шли быстро, как могли. Степан поднял на руки Марику, девочка крепко обняла его за шею.       Пшемко отвернулся от них и уткнулся взглядом туда, где из равнины снова вырастали две гряды холмов — между ними тянулась тропа. Жёсткая рыжая трава хлестала ладони.       Он узнавал место: степь собственной ожившей картой ложилась под ноги и каждый холм был непохож на предыдущий.       — Срезанная верхушка, — пробормотал он себе под нос. — Слева от неё, точно.       И как только они поднялись наверх, он увидел деревушку. Здесь рельеф резко нырял вниз, высокие холмы с крутыми, местами осыпавшимися склонами окружали Мелинку кольцом.       «Тут же колодец вырыт, — припомнил Пшемко. — Может, они тут поселились, потому что проще было воду достать».       Склон, высохший под солнцем, осыпался под ногами. Пшемко услышал, как за спиной раздражённо выругался брат — споткнулся, вцепился в острые до рези сухие стебли…       Зверь знал, что они бегут от него, и больше не скрывался, шёл на запах страха. Пшемко знал это, даже не оборачиваясь, словно бы чувствовал тяжеловесную поступь, пропечатывавшую примятые, больше не прямящиеся травы, хриплое дыхание пополам с гортанным рыком. Он остановился и отступил в сторону от тропы, пропуская остальных.       — Что мы будем делать? — спросил он у Леонаса. Мысли Пшемко не заходили дальше пути до деревни. Она была пуста — и не было никого, кто мог бы помочь им отпугнуть хищника.       — В дом и на крышу, — отозвался тот. — Мы даже не видим сейчас, с чем собираемся драться: я смотрел, но он не выходил на открытое пространство, всё за холмами прятался.       — Но он выйдет, — присоединилась к разговору Ольга.       Они все понимали, что он выйдет.       Все вместе пересекли что-то вроде небольшой площади у самого входа в Мелинку. Паулис не пустил в этот раз Степана вперёд — сам распахнул незапертую дверь и направил винтовку внутрь. Дом был пуст.       Степан осмотрелся:       — Вещи брошены, но ничего не сломано вроде, — заметил он и улыбнулся: — Может, уйти успели. Только побросали всё.       Леонас плотно закрыл дверь и заклинил её шваброй вместо засова. Пшемко бросился таскать стулья, Паулис с Ольгой придвинули массивное кресло, Степан забрал ещё одно у Ференца и Гаспара.       — Наверх, — бросил Леонас, прислушавшись. — Быстро. Окна закрыть ничем не успеем, но хоть так. Может, через стекло и не попрут.       По приставной лестнице, снизу и сверху прибитой гвоздями, они поднялись на второй этаж, откуда ещё одна лесенка вела на чердак.       — Надо б набрать тёплых вещей, как уходить будем, — пробурчал под нос Гаспар.       — Если, дед, — нервно огрызнулся Паулис. Гаспар хмыкнул вместо ответа, усмехнулся уголком рта и отвесил ему подзатыльник. И вытолкнул на крышу прежде, чем Паулис успел что-то сказать.       Крыша была тёплая, прогретая солнцем. Раньше было холодно, теперь жарко становилось и душно, как перед грозой. Пшемко подошёл к самому краю и взглянул вниз.       Их преследователь не прятался: подошёл близко-близко и сел, глядя наверх блёклыми зелёными глазами.       По сути-то, Пшемко был прав — он мог бы мысленно поздравить себя с этим, — перед ними был волк. Огромный, и теперь уже не понять, всегда ли таким был, или это было рук ведьм дело.       Но уж что они сделали точно: прирастили зверю лишние головы. Волчьи, по большей части. И теперь стало ясно, почему замолчали все прочие стаи. Но ещё — лисьи, овечьи, пару заячьих и — Пшемко почувствовал приступ тошноты, — несколько человеческих. Они низко утробно рычали, вывесив наружу языки. Не все были живыми, некоторые гнили, так и оставаясь прирощенными к волчьему телу, желтоватый гной, корм для личинок, сочился из ослепших, исхлёстанных травами глаз.       С бледно-зелёным лицом Пшемко отодвинулся от края. Потрясённый Степан выдохнул ругательство и заставил себя отвести взгляд.       Стая пришла вместе с монстром. С прижатыми ушами и хвостами поджатыми.       — Кажется, даже свои его боятся, — потёр затылок Степан. Паулис ухватил за руку Марику, потянувшуюся было тоже взглянуть.       — Что там такое? — шёпотом спросила девочка.       — Волчий король, — недолго думая, ответил Пшемко. Марика посмотрела недоверчиво, но потом, верно, вспомнила ведьм и кивнула. Сказки о волчьем короле тоже все дети слышали — о его пастях, о сплетённых воедино телах.       Ференц, бледный как смерть, следил за зверем, не отрывая взгляда. Степан тронул его за плечо и ласково позвал, склонившись к самому уху, но немой доктор не шевельнулся.       — Он не уйдёт, — высказал Леонас мысли, явно крутившиеся в голове у всех. — Сам — ни за что.       Он, конечно, был прав.       Они просидели на крыше до вечера. Холодало. Звери внизу начинали то и дело нетерпеливо хлестать хвостами — но с места не двигались, боялись вожака.       Тот сидел на месте, не шевелясь и почти не моргая. Только тихо и низко рычал. Слепые глаза мёртвых голов, истекающие слизью, уставлены были на крышу. Что-то шевелилось в них, прорастало, множилось и ждало часа.       Пшемко от этих взглядов стало плохо через несколько часов, и он перебрался к Ольге и Ференцу, совещавшимся в стороне.       Стрелять пробовал Паулис где-то с час назад — нервы не выдержали. Он попал в одну из человеческих голов и истерически расхохотался, когда её взгляд замер. Монстр как будто и не заметил ничего. А потом снова надсадно взвыл. Паулис расплакался, закрывая уши ладонями — Степану пришлось увести его от края в сторону. Крыша стала казаться маленькой, замкнутым уголком, где никуда не деться от тошнотворного запаха разложения.       — Привет, — с неровной улыбкой сказал Пшемко Ольге. — О чём думаете?       — Как убить эту тварь, — тяжело вздохнула женщина. — Если она уже сейчас не должна быть жива.       — Тебе для того, чтоб понять это, понадобился совет врача? — подал голос Паулис и снова горько рассмеялся.       — Может, сначала как-то отпугнуть других? — предположил Степан.       — Нет, — Пшемко почти растерялся, услышав свой собственный голос. — Видишь, как они его боятся? Они не уйдут, пока он жив. Чего они будут бояться больше?       Степан неуверенно почесал нос.       — Огня? — спросил он. — Угли горячие, тряпки?       Ференц вскинул голову, звонко щёлкнул пальцами и яростно закивал. Все уставились на него, но сам Ференц в упор смотрел на Степана. Он кивнул ещё раз, и Пшемко вместе с остальными перевёл взгляд.       — Огонь? — неуверенно переспросил Степан.       — Но не в них… — медленно протянула Ольга.       — В вожака, — хором закончили Пшемко и Леонас. Пшемко рассмеялся от облегчения и хлопнул в ладоши: — Убьём его — остальные уйдут, ну на кой им мы!       Конечно, они знали, что огонь убивает ведьм. Это было первое, о чём стоило бы подумать. Но, какая жалость, ни у кого из них не завалялось огнемёта. А ведьм простыми угольками было не убить. С другой стороны — здесь и были-то не сами ведьмы, а одно их создание.       Леонас улыбнулся в усы и медленно кивнул.       — Может сработать, — согласился он. И первым направился к чердачному окну, собирать деревяшки. Пшемко бросил ему вслед полный обожания взгляд и побежал следом.       Он собрал все деревяшки и мелкий хлам, что смог найти, не спускаясь вниз — окна всё ещё не казались надёжной защитой, пусть никто из зверей и не пытался попасть внутрь. Всё, что смогли найти, выволокли на крышу.       — Я нашёл керосин, — Паулис обнимал баллон почти с нежностью. — Придумать бы, как скинуть на них это всё…       — Я нашла ведро, — сказала Марика. Ведро, огромное, чуть не с половину себя, волокла за собой. Оно грохотало, звери внизу встревожились, подняли головы, по-собачьи качнули ушами. Леонас забрал ведро у девочки, туда ссыпали щепу и мелкие куски древесины. Паулис щедро полил всё это керосином.       — Степан, ты высыпай, — решил Леонас. — Праграсы с ней, с точностью, но попытайся посильнее эту тварь обжечь.       — Я зажгу, отойдите, — Паулис, кажется, даже повеселел. Он положил ведро набок, зажёг подрагивающими руками спичку и аккуратно опустил внутрь. Пламя вспыхнуло и заплясало между стенками. Паулис отдёрнул руку и подвинул ведро к Степану.       — Горячее, — цокнул языком тот. Скинул куртку и обмотал ею руки, аккуратно поднял ведро. Пшемко дошёл с ним до самого края крыши. Он смотрел, как Степан примеривается — зверь не отводил от них взглядов всех голов, живых ли, мёртвых.       — Ну, сейчас, — выдохнул Степан и перевернул ведро: монстр сидел почти внизу, ему даже не пришлось сильно размахиваться. Горящая щепа посыпалась вниз, волки прижали уши, бросились в стороны…       Размер сделал вожака неповоротливым. Раны заживали на нём — оставались только проплешины на шкуре да грубые неровные шрамы. Он научился приращивать себе чужие части и не замечать, когда умирают они. Он гнил заживо, и это не останавливало его и не причиняло страданий.       Но он был создан ведьмами, а они всегда боялись огня.       Сначала Пшемко не понял, что произошло: будто бы рвануло зелёным, ослепив их. Это оказалось — как стоять слишком близко, когда на праздник готовят фейерверк. Кто-то оттащил его за плечо назад, и Пшемко не удержался, упал.       В небо взмывали зелёные вспышки, от электрического треска на мгновение заложило уши. Проморгавшись, Пшемко увидел, как над ними проносятся, постепенно затухая, зелёные искры. Оставляя крошечные точки свечников, тянущихся постепенно к реке.       И тогда зверь заскулил.       Он скулил отчаянно, от сводящей с ума боли. Остальные волки разбежались, в вытоптанной траве догорали последние угольки. Пшемко, не задумываясь, подскочил на ноги и бросился вниз. Разбирать завал у двери было бы слишком долго, так что он распахнул окно и выбрался наружу, чуть не перевалившись через подоконник.       Волк лежал на земле, и его тело содрогалось от тяжёлых судорог. Пахло палёным мясом и шерстью, пахло сладко и приторно гнилью. Волк умирал и чувствовал разлагающиеся прямо на нём чужие останки. Они не отслоились, но Пшемко видел воспалённую красную ткань, покрытую сосудами, там, где они были прирощены. Они не были связаны с лёгкими — и задыхались.       Синие вываленные языки, гной, сочащийся из глаз и ушей, проплешины, мясо, прогоревшее местами почти до кости…       Он опустился в пыль рядом со зверем и положил руку ему на лоб. От чудовищной вони кружилась голова. Волк беспомощно заскулил и закрыл глаза от боли. Он весь был обожжён, шерсть во многих местах не скрывала плоти, брызги керосина загорелись прямо на нём.       Пшемко чувствовал слёзы на щеках — может, от запаха, забивающегося в ноздри. Он вытянул винтовку из-за плеча, снял с предохранителя, зарядил, почти не соображая, что делает, и приставил вплотную к огромной голове — той, что была у зверя собственной. Выстрелил — тихий жалобный вой затих, осталось полузадушенное хрипение остальных голов, тех, что ещё были живыми. Он стрелял в упор снова и снова, пока все они не замерли.       И тогда Пшемко уронил винтовку, закрыл лицо перепачканными ладонями и наконец-то заплакал.