Пиштское соло

      «Она нападёт, как только представится шанс. Она нападёт снова. Не оставит нас в покое. У неё будет возможность. Она нападёт, нападёт, нападёт…» — мысли кружились в голове и не давали покоя. Это было подобно сплюшке-бубнилке, какие с детьми разучивают, но только не утешало и не успокаивало, а наоборот. Степан попробовал было выяснить, в чём дело, но Ференц в ответ только устало покачал головой и спрятал глаза.       Он плохо чувствовал себя в последнее время, и то, что сжималось в груди, словно пружина, не было обычной тревогой. Всё вокруг, и даже Степан, казалось теперь смазанным и блёклым, словно скрылось за старым толстым стеклом. Он отвечал на фразы кивками и жестами, улыбался — но внутри была только пустота, непроницаемая и глухая.       «Это апатия. От усталости, — рассеянно подумал он. — Я слишком устал. Все мы. Но скоро это закончится».       Но звучало так, будто он обманывает сам себя.       Голубая колдовская трава, высушенная, лежала в аптечке и ждала своего часа. Ференц всё не решался — и с чего вообще взял, что это поможет? — но она тянула чудовищным грузом и прорастала в его сны.       Дождь лил, не прекращаясь, уже несколько дней. Земля из сухого праха превратилась в грязное месиво, скользящее под ногами. Настроение у всех было подавленное, только Паулис будто бы оживился. Шли теперь быстрее и не останавливались на открытых местах даже с дозорными, ели всё больше на ходу.       Ференц машинальными движениями менял повязку на руке Гаспара. Кость срасталась хорошо, даже удивительно — особенно для его возраста.       Если уж на то пошло, в последнее время он почти всё делал автоматически: потому что так надо. Улыбался и Степана обнимал, прижимаясь перед сном, чтобы согреться, кивал словам Марики и помогал Ольге и Пшемко готовить еду… Внутри не было ни-че-го в ответ для них, сплошная пустота. Будто он и правда был, как сказала Цофка, куколкой. Игрушкой, отзывающейся на чужие действия, но только не живой.       Цофка… Он смутно понимал, что мысль о ней должна причинять боль. Она была младше, и он знал её с самого детства — маленькую девочку с толстой каштановой косой, свёрнутой в узел на затылке, с цветными бумажными фигурками в руках. Это не должно было случиться с ней — но почему-то случилось.       Лагерь на этот раз поставили в круге тонких меловых скал. Марика выдохнула, да и остальным, кажется, было тут спокойнее. От скалы к скале натянули тент, укрывающий от дождя, и без сил повалились на землю. Паулис развёл костёр. Пламя, впрочем, не сильно согревало.       Не зря говорили: путешествовать по Пишту — это будто пережить все сезоны за неделю.       — Увидите что подозрительное — сразу говорите, — Леонас устало потёр виски. Ференц отметил это движение, не думая, и подошёл к командиру отряда, чтобы дать таблетки от боли.       Цофка играла с ними, и включаться в эту игру им не хотелось. За последнее время они ещё несколько раз просыпались по ночам от хохота ведьм, но никто не знал, было ли это Цофкиной ловушкой. На всякий случай, готовили оружие, но с пути не сворачивали.       С какой-то точки зрения Ференц даже восхищался ею. Ведьмы были нетерпеливы и порождены хаосом. Они не умели преследовать жертв и стратегия им была неведома.       Но Цофка каким-то образом сумела научиться.       Пшемко сварил суп — похоже, ему и правда нравилось готовить. Соли не было, в пресную воду добавили остатки мяса, размягчённого в кипятке. Наверное, вышло не так уж и плохо, но вкуса Ференц тоже не ощущал. В остатках горячей воды он заварил голубую траву, отвернувшись так, чтобы спрятать лицо от остальных. Вода слабо поменяла цвет и запахла кисловато и немного елово. Он выпил залпом и снова не почувствовал ничего, только тяжело подумал — неужели на этом и всё?       И никакого волшебства, никакого спасения в колдовском отваре.       Он зябко поёжился и поставил пустую миску на землю. Степан накинул ему на плечи куртку, прежде чем отойти к просвету между скалами и встать там дозором. В последнее время они… разговаривали, если так можно сказать, меньше, чем раньше. Будто Степан чувствовал, что Ференц где-то не здесь.       Паулис тревожно вертел головой по сторонам. Скалы скрывали их, но и ограничивали обзор. Мелкая противная морось, то и дело озаряемая изумрудными трещинами молний, мешала ещё больше.       — Я воды наберу, — тихо сказала Марика, поднимая котелок. Они старались использовать дождевую воду, вместо набранной во фляжки, пока была такая возможность. Не тратить запасы.       Девочка подошла к Степану, стоящему между двух белых колонн. Тот, рассеянно вглядываясь в дождливую темноту, настраивал эрху.       — Привет, Горлинка, — услышал Ференц, а потом речь оборвалась, неотзвучавшие слова повисли в воздухе. Ференц начал разворачиваться с чудовищным предчувствием, и только потом услышал крик. Он повис в воздухе, такой отчаянный и громкий, что не сразу выделился в отдельный тон на фоне дождя. Ференц так и не понял, кто кричал.       Но зато понял, что уже точно не успеет.       Край холма исчез, будто кто-то его откусил. На том месте, где стояли Степан и Марика, теперь была пустота, осыпавшаяся сырая земля. Из этой пустоты, из серовато-зелёного марева проступала Цофка. Словно бы собирала своё тело по кусочкам, и сам этот процесс, кажется, доставлял ей удовольствие.       — Простите, что так медленно, — с досадой промурлыкала она, повела пальцами одной из нижних, словно бы пришитых к телу, рук. — Пришлось сильно измениться, чтобы быть готовой к охоте. Мне не слишком понравилось чувствовать себя студнем, расползшимся по земле, но что поделаешь, правда? — она опустила глаза куда-то вниз, за край видимой Ференцу вершины: — О, ты никого не спасёшь.       Она сделала какое-то неуловимое движение вперёд. Раздался отвратительный хруст, Ференц почувствовал, как крик комком застревает в горле, а сердце падает куда-то вниз.       Ему потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы понять — кости не хрустят так, это было всего лишь дерево.       — Огонь вам тоже больше не поможет, — нежно заметила Цофка и запрокинула голову, подставляя вспухшее лицо дождю.       «Огонь — нет», — подумал Ференц, и на этом мысль оборвалась. Он не успел придумать, что вообще может помочь им сейчас, только всё равно бросился вперёд.       Мимоходом, уже скользя вниз и едва держась на ногах, увидел вспаханный ударом склон, с которого упала Марика — и следы Степана, побежавшего за ней. Теперь они оба лежали почти в самом низу, недалеко от ног Цофки. Степан крепко прижимал к себе девочку, из-за его плеча под неестественным углом торчал гриф эрху.       Цофка не останавливала Ференца, смотрела с интересом сверху вниз, чуть заметно склонив голову. Он не был для неё угрозой.       Ноги вязли в болотистой размокшей почве. Ференц почувствовал, как что-то поднимается внутри, выворачивая его наизнанку. На языке повис терпкий привкус колдовской голубой травы, заболели рёбра.       — Не смей их трогать! — боль прорвалась наружу криком, от которого с непривычки тут же запылало горло, а вокруг вдруг заполыхало и засияло и, кажется, даже слова повисли в воздухе, опадая, переливаясь изумрудными искрами.       И весь мир онемел в ответ.       Сердце колотилось в горящем огнём горле, но Ференц усилием велел себе не думать ни о чём.       Он видел самое главное — ведьма отшатнулась. Раскинул руки, загораживая собой Степана и Марику. Надеясь, что они додумаются встать и бежать. Что смогут подняться по скользкому оползающем склону. Им помогут, пожалуйста, пожалуйста, пускай им помогут…       — Что?.. — послышался сзади, сверху, голос Паулиса.       «Нет, — подумал Ференц. — Нет!»       Цофка расхохоталась, и он ощутил ответную, незримую, но всё равно явственно изумрудную волну. Эта невидимая зелень слепила глаза. Цофка смеялась долго и беспрерывно, будто ей и дышать было не нужно.       — Бедные куколки. Вы ведь даже не догадывались, а?       Она склонилась и торжествующе заглянула Ференцу в глаза:       — Ну конечно же я была не единственной, кого они пытались сделать подобной себе! Разве вы не замечали всех этих странностей? Как медленно растут у него волосы за недели дороги? Как быстро заживают раны, которые он лечит? Как он чувствует нас до того, как увидит, и находит слабые места? Разве это не удивляло вас?       — Нет… — ошарашенно выдохнула Ольга. Не в ответ, скорее не сдержав ужаса, и это оказалось физически больно. Слова отозвались слабостью в ногах.       Словно прорвало плотину, у Ференца закружилась голова.       Что он помнил о том страшном дне в Речеге? Только чужие яркие, зелёные глаза напротив, да ещё голоса, заполняющие голову до предела, больше в памяти и не осталось ничего.       Цофка снова рассмеялась и облизнула тонкие, ярко-алые губы, похожие на воспалившуюся открытую рану.       — Разве тебе не было интересно играть с ними? — теперь она говорила только с Ференцем. — Я следила и ждала, но твои игры такие скучные. Тебе так нравилось изображать человека, что ты сам ничего не замечал, не помнил, кто ты теперь, не чувствовал Их внутри! — она посмотрела на него с презрением. — Ты хотел напугать меня сейчас, а я знаю о тебе больше, чем ты сам! Чем больше в тебе Их зелени, тем сложнее походить на человека — но тем сильнее и сложнее они сделают его! О, было бы лучше, если бы там, в Речеге, зелень убила и тебя, а потом досталась бы мне! Мне станет так легко, если не придётся делиться с тобой…       Она говорила и говорила, всё быстрее и быстрее, не сводя с них болезненно сияющего взгляда множества глаз — зрячих и слепых. Как будто не могла остановиться и замолчать. О том, как экспериментировала с животными, встреченными в степи, о том, как зелёное пламя заполнило её, и она горела, а потом боль сгорела тоже…       Отблески пробивающегося из-за туч солнца выхватили стальное с виду лезвие, зажатое в одной из нижних рук. Ференц успел удивиться, прежде чем понял — это всего лишь вода, принявшая форму своеобразного меча. Сжатые, спаянные вместе капли дождя. Цофка подняла его, направив ему в грудь. С мерзким треском рука оторвалась от тела, оставив ошмётки плоти свисать, как нитки по неаккуратному шву.       В лёгком солнечном свете он увидел ещё кое-что — белую тень за спиной Цофки, и велел себе: «Не смотри».       Цофка была безумна и слишком увлеклась разговором, желая унизить его и напугать остальных. Они ничего не могли сделать, но она упустила время.       Мир сузился до водяного шипа, направленного ему в сердце. Цофка размахнулась…       А в следующее мгновение тело её словно бы взорвалось, и Ференца с головы до ног окатило водой. Кажется, и не только ею, но он зажмурился и задержал дыхание. Полыхнуло зелёным с такой силой, что из лёгких выбило весь воздух.       Он позволил себе обернуться на несколько мгновений. За его спиной остались Степан и Марика, остальные застыли у оползающего края. Паулис был бледен почти до ещё одного оттенка зелени. Кажется, его вырвало. Ольга, не отводя напряжённого взгляда от Ференца, соскользнула вниз, увязая в грязи, и помогла Степану подняться на ноги.       — Мне жаль, — одними губами прошептал Ференц. Что-то вернулось, и сердце теперь рвалось на куски от боли. Ему многого стоило не согнуться пополам от рыданий. Степан встретился с ним взглядами и кивнул ему за спину:       — Вётлышка…       «Я знаю», — по привычке мысленно ответил Ференц и обречённо повернулся обратно. Туда, где совсем недавно была Цофка. Где теперь остановилась другая.       «Я уже видел её, — подумал он. — Тогда, у насыпи, когда мы ночевали в поезде». И тут же понял: нет. Нет, не только там, ещё раньше. В Речеге.       — Вот мы и встретились, — сказала ведьма и встала на колени перед ними, чтобы оказаться на одном уровне.       Она была прекрасна, словно древняя статуя из Гранде Ригес, фотографии которых Ференц видел, учась в университете. Белая-белая кожа, идеально гладкая, точёные черты, нагота не смущающая, но прекрасная. Ведьма смотрела открыто ему в лицо и мягко улыбалась.       — Я должна извиниться перед тобой. Перед всеми вами, — сказала она и тихо вздохнула. — Мне не нужно было обрекать тебя на такое, но это сродни материнскому инстинкту, и не попытаться я не могла.       Она повернулась к тому, что осталось от Цофки и не заплакала — но дождь стекал по прекрасному лицу, заменяя слёзы. Ференц понял, что убить Цофку для неё было тем же самым, что уничтожить своё дитя.       Заболела грудь — и Степан встал рядом с ним, опираясь на плечо.       — Теперь мы будем говорить. Я не причиню вам вреда, — сказала ведьма. Ференц не представлял, как они могли бы поверить ей. И как они теперь могли бы верить ему.       — Я уже ничему сегодня не удивлюсь, — слабым голосом произнёс Паулис, и Ференц, не оборачиваясь, услышал, как он спускается к ним. К лучшему ли это было?       — Подожди! — окликнул брата Пшемко, бросаясь за ним. Леонас и Гаспар так и остались неуверенно стоять наверху. Ведьма печально улыбнулась.       — Мы будем говорить, — повторила она.       — Что тебе нужно от Ферека? — спросил Степан, сжимая его плечо и стараясь не опираться на левую ногу. Ференц вздрогнул, услышав непривычное прозвище.       — Ничего, — покачала головой ведьма. — Я просто хотела поговорить и… — она рассеянно взглянула на собственную руку, пробившую грудь Цофки, — помочь вам.       — С чего ведьме помогать нам? — резко спросил Паулис. Глаза его отчаянно горели и бегали из стороны в сторону. Не иди сейчас дождь, он бы бросился с факелом и на эту ведьму, Ференц это понимал.       Она снова улыбнулась:       — Ведьма? Пусть будет так. У нас не слишком много времени, но я объясню. Это моя вина. Там, в Речеге, была не только я, но всё же… Цофка — моё создание, — она помолчала, поджимая губы. — Как и ты, Ференц.       Дыхание перехватило, и он чуть не упал. Противный голосок внутри вкрадчиво нашёптывал: ты же знал это с самого начала. Степан придержал его за плечо и снова поморщился от боли. Ференц зло велел себе не думать об этом всём сейчас.       — Я была человеком раньше, — тихо сказала ведьма. Протянула ладонь — сквозь белоснежную гладкую кожу пузырьком проступил изумрудный свет и сорвался с кончиков пальцев, растворившись в потихоньку прекращающейся мороси. — Теперь во мне живут они.       — Свечники, — почти шёпотом подсказала Марика, цепляясь за руку Паулиса. Ведьма кивнула:       — Да. Они проникают внутрь и… меняют тебя. Некоторые погибают от этого. Но если выживешь, плоть станет податливой, как глина. И твоя, и чужая. Они дают магию и силу, и что вода, что тело — разницы больше нет, можно лепить из них, что захочешь. И больше нет боли. Ни своей, ни чьей больше. Она неощутима.       «Неправда, — подумал Ференц. — Мне действительно не было больно. Но я чувствовал других… наверное, как никогда раньше».       — Убивать становится проще. Это даже весело — смотреть, как устроены создания этого мира, разбирать их по кускам. И чем больше зелёного света в тебе, тем сильнее ты становишься и тем ярче проступает другая сторона. На её фоне весь этот мир не более, чем цветной плоский рисунок, — она протянула пальцы и они скользнули перед самым лицом Ференца.       Он покосился в сторону и увидел, как напряжённо смотрит Ольга, сжимая крепче пальцы на прикладе винтовки, и неуютно поёжился. Было страшно чувствовать себя предателем.       — В тебе не так уж много… зелени, я права? — прямо спросила Ольга. — Ты похожа на человека.       Ведьма кивнула:       — Я слаба по их меркам. Победить Цофку в честном бою у меня не было бы и шанса. Но зато я почти помню, как быть человеком. Я могу помнить и… я управляю хаосом, а не он — мной. Я сильнее своих желаний и не забываю о целях, — она снова вздохнула. — У Цофки тоже получалось.       И потому она могла преследовать и умела ставить ловушки, подумал Ференц. Не сильнее прочих, но умнее и хитрее. Она была готова с этим расстаться ради призрачного изумрудного волшебства.       — Это всё сложнее, — ведьма прикрыла сияющие глаза. — Не могу вспомнить, откуда я и кем была. Иногда даже не помню, что люди живые. Поэтому я и торопилась догнать вас. Мне нужно было рассказать.       Она потянулась к Ференцу и легко придержала его лицо кончиком пальца:        — Ты лучше меня. С Цофкой ничего не вышло, она была слишком одержима тем, чтобы отобрать зелень у других, впитать побольше, но ты… Ты почти до конца человек, настолько, что даже сам не заметил разницы. Ты использовал эту силу, чтобы исцелять, а не калечить. Поэтому всё было не зря, — она склонилась ниже и почти шепнула: — Я знаю, как тяжело тебе было чувствовать самого себя. Но ты чувствовал других, правда? Может, ты чему-то смог научить свечников. А теперь ты выберешься отсюда — вы все выберетесь. Это нужно прекратить. Усыпить свечников.       — Как? — быстро спросила Ольга. Ведьма покачала головой:       — Я не знаю. Знаю только, что они очень злы на людей. Дело в реке…       Ольга нетерпеливо кивнула. Это они знали и так.       — У меня есть ещё одна просьба, — помолчав, сказала ведьма.       — Ну, начинается. Какая? — хмуро спросил Паулис.       Ференц знал, о чём она попросит, до того, как она успела сказать. Он и сам был бы не прочь попросить о том же.       — Убейте меня, — прошелестела она, прикрыв глаза и словно бы став ещё красивее. — Я не хочу становиться чудовищем. Хочу умереть сейчас.       Повисла гнетущая тишина. Затем Ольга тряхнула головой и потянула из-за плеча винтовку.       — Куда стрелять? — спросила она, будто речь шла всего лишь о выстрелах по мишеням. Ведьма мрачно улыбнулась Ференцу:       — Скажи ей, — попросила она. Ференц прислушался к себе. Горло всё ещё болело, а голос не слушался, когда он сказал:       — В грудь. Туда же, куда человеку.       Ольга деловито кивнула и подняла винтовку к плечу. Ференц видел её губы, закушенные почти до крови, бледные. Он подумал, что она могла бы выстрелить и в него. Она бы успела, он это знал. Успела бы до того, как он смог бы что-то сделать, даже если бы хотел.       — Подожди! — внезапно всполошился Степан и сделал шаг к ведьме: — Как тебя зовут-то?       Она покачала головой:       — Я не помню. Это всё похоже на туманный сон. Я помню степь, а до неё — белые статуи, засыпанные песком, колонны, голубое небо…       Улыбка её сделалась беспомощной и болезненно человеческой. По щекам тенями слёз пробежали изумрудные искры — мелькнули под кожей и исчезли.       — Стреляй, — попросила она.       Ференц зажмурился, но от хлынувшей из её тела зелени спрятаться не смог.       Когда он открыл глаза снова, вокруг столпились остальные. Марика жалась к Паулису и размазывала по перепачканному лицу слёзы.       — И что мы теперь будем делать? — растерянно спросил Пшемко.       — Устроим похороны, — жёстко произнёс молчавший до того Леонас. — Не закопаем тело, но хоть так. Ференц, будь добр, займись Степаном и Марикой.       Ференц ошарашенно взглянул на него, но кивнул. Он мог успеть умереть в любой момент, а сейчас нужно было помочь другим.       — Да как же это?! — возмутился Гаспар. — Что же, будем делать вид, словно и не случилось ничего?!       — Нет, — отрезал Леонас. — Но мы поговорим об этом позже, ясно? А сейчас займёмся делом и постараемся убраться отсюда.       Они сидели в стороне. Ференц разложил аптечку. Марика, ёжась, закатала штанины.       — Ферек, — ласково окликнул его Степан, пока Ференц смазывал и перевязывал многочисленные царапины и прощупывал его рёбра, — ты же знаешь, что это ты нас спас, а?       — И я думаю, что ты хороший, — тонким голосом откликнулась Марика.       Ференц вымученно улыбнулся им, спрятал на пару секунд лицо на плече у Степана и, по старой привычке, ничего не сказал вслух. То, что всё это время было заперто внутри, теперь вырвалось — и он не знал, что с этим делать. Разучился жить с таким внутри. Хотелось плакать, и выть, и кричать, но он молча сидел, методично перебирая лекарства в аптечке. Его особо не трогали — только Степан сидел рядом, будто приклеенный. И, конечно, он то и дело натыкался на сумрачный взгляд Гаспара.       Дождь, видно, вызванный ведьмами, сменился снегом. Белое траурное покрывало хлопьями опадало на притихшую степь, и меловые скалы, и тело ведьмы — пустую оболочку страшных чудес.       — Назовём её Бланкой, — тихо предложил Ференц. Не хотелось оставлять могилу совсем безымянной. — Потому что она похожа на статую.       — И потому что она белая, — согласилась Ольга.       Они собрались в круг. Ничего не говорили, только смотрели. Вспоминали безымянную ведьму, да заодно несчастную Цофку. Гаспар ворчал себе под нос, а всё равно подошёл, чтобы закрыть мёртвой глаза. Степан положил ей на грудь переломившийся пополам эрху. Ещё одно тело в этой могиле.       — До свидания, дружок, — тихо попрощался он.       — Пойдём отсюда, — тяжело вздохнул Леонас.       Молчание было тяжёлым, от него подгибались ноги. Когда он не мог говорить, было проще, тогда за тишиной можно было прятаться. Может, его удивило, как легко они отреагировали на то, что он снова говорит. Впрочем, сейчас были проблемы и посерьёзнее.       — Можешь начинать делать зарубки на прикладе на каждую убитую ведьму, — грубовато сказал Паулис Ольге. Та нахмурилась:       — Перестань, это не смешно! — а он подавился смешком, закашлялся и неловко замолчал. Ференц не выдержал. И так понятно, что дело в нём:       — Если вы захотите убить меня, я не стану сопротивляться.       — Да ты что такое говоришь?! — ужаснулся Степан.       — Ференц, нет, — как можно мягче сказала Ольга. Леонас кашлянул, привлекая внимание:       — Ты не сделал нам ничего плохого, пока мы не знали. Не думаю, что сделаешь что-то теперь. Я выражу общее мнение, если скажу, что мы доверяем тебе.       Ференц беспомощно посмотрел на Гаспара. Тот поймал его взгляд, тяжело вздохнул и с досадой махнул рукой.       — А, не обращай внимания! Цофка-то монстром была, но ты и на ведьму вовсе не похож. Что я, одну из этих тварей слушать стану? Я старик, что с меня взять, буду считать, что ты просто очень хороший врач. Приглядывать за тобой стану, конечно, ну так без того не обошлось, ещё когда ты голубую траву рвать полез.       Пшемко, Паулис и Степан нервно рассмеялись. Ференц выдавил из себя неловкую улыбку.       — Ну, по крайней мере, — Паулис кривовато улыбнулся и хлопнул его по плечу, — вместе с тобой будет не так уж неловко говорить, что я накричал на ведьму.       Ференц тихо с непривычки рассмеялся — и увидел, как на стеблях опавших к земле трав пляшут мелкие изумрудные огни.