Давай совершим обмен

      Я ненавижу лицемеров.       Ненавижу, когда улыбаются, а затем бьют со всей силы.       Ненавижу двуличность.       Не хочу, чтобы кто-то воспользовался моей слабостью и унизил меня. Не позволю никому сделать больно.       Лучше выпускать когти, чем наивным взглядом наблюдать за тем, как тебя уничтожают. Нельзя оплошать. Ни в чём. Пусть тяжело. Со всем справлюсь.       Я добьюсь многого, они — пойдут к чертям.       Я — восходящая звезда России, они — никто.       — Ну чё за взгляд, а, зараза пушистая? Не надо тут так смотреть на меня! Сама виновата, что меня бесит! И что дура двуличная!       Пальцами проводя по мягкой шерсти дремающего кота, Юра недовольно тараторит, уставившись в потолок. Пётя просто мурчит, наслаждаясь лаской, ему, в отличии от хозяина, совершенно нормально, даже хорошо: желудок не пустой, шерстка чистая и сегодня купаться не надо, да ещё и ладонь так нежно гладит, что ещё для счастья надо?       А вот Юре не радостно, от слова совсем.       — Вот тебе еду дай и ты счастливый гражданин! Хорошо котам...       Плисецкий вздыхает, от нечего делать ногами уперевшись в стену. Гулкий звук от этого действия — соседей явно не радует, ну да пофиг, кому сейчас легко?!       — Я эту Листопадову реально ненавижу! — жалуется Юра. — Шизофреничка конченая, то она добрая, то плохая, то чмо, то ревёт...       Злость сходит на нет, когда вспоминается очень неловкая и неимоверная гадкая (как и сама Вера!) сцена в больнице. Листопадова и впрямь сильно опешила, после сказанных Юрой слов. И даже, кажется, расстроилась.       — Не стыдно, — фыркает Плисецкий. — С чего бы? Я бы хотел ещё порассказывать, но она свалила.       Говорит одно, а думает другое. После такой реакции... девушки (аж зубы сводит от мерзости) только последнее быдло продолжило бы поливать грязью. Вот Вера продолжила, если бы была парнем. Юра, так уж и быть, тактично закрыл бы рот, чтобы она в истерике биться не начала, ведь, кто этих женщин поймёт?..       — Ну не спи, когда с тобой говорят! — нервно требует Юра, слегка толкнув Пётю в бок, тот нехотя открывает глаза, издав полное грусти и недопонимания «мяу?». — Блин, какого хрена...       Мысли нежеланные, но навязчивые бесят, не желая уходить. Юре не стыдно, вот прям совсем нет. А это... это неловкость! Ведь, эта дура — опозорила его своим нытьём и неуклюжестью. Как, чёрт возьми, можно было умудриться пролить на себя чай? Да никак!       Хотя... житейская ситуация, но Юра слишком Юра, чтобы позволить себе оправдать Листопадову.       — Ненавижу её, вот просто... она меня бесит.       Когда ты что-то можешь, когда ты не ничтожество, как все, появляется много завистников. Они, жалкие чмошники, могут только плеваться желчью, но никак не добиваться чего-то самим, кричать, что ты плохой, всячески обзывать, распускать слухи. Раньше — печалило, сейчас я разбиваю им носы, прежде чем с гадких ртов вылетит хоть звук.       Мама говорила, что будет тяжело, но она была лучшей в своей сфере деятельности, я должен тоже, иначе не Плисецкий. Иначе не лучший.       С самого детства... я уяснил, чего хочу от этой жизни.       Никакой слабости и того, на что смогут надавить другие, выбивая из колеи.       Никакой глупости.       Никаких проигрышей.       Мама говорила: борись.       Мама требовала: рви зубами чужие глотки.       Мама обещала: и тогда в жизни будет успех.       Никаких лицемеров.       Никаких друзей, которые просто мудаки.       Да...       Пока я отлично справлюсь.       — Пётя... хочу к деду, — вздыхает Юра, а кот, уже не спящий, с его помощью, смотрит в ответ, принявшись урчать ещё громче. — Ну там, знаешь, вместе пирожки готовить, те дурацкие фильмы про ментов смотреть, дедушке нравятся, а это главное, — он грустно улыбается, — правду Листопадова говорит, больница — мрачное место, дерьмовое, такие мысли хреновые навевает. Больницы она не любит... а кто любит? Дура.       Не то чтобы легко одному, но это нормально. Не беда, что нет мамы, не беда, что дедушка не всегда может приехать.       У меня есть я и лёд. Есть цель и уверенность.       Я лучший. Да.       — Даже жалко, что завтра выходной. Высплюсь, конечно, но буду в четырёх стенах сидеть. Не хочу никуда идти, лень, да и не с кем.       Листопадова — лицемерка. Дурацкая дура.       Мне она не нравится, но, признаюсь, у неё есть стрежень. Но нет души. Она её на барахолке за бесплатно отдала.       За окном тёмная Москва, пустая, одинокая. Юра, замолчав, пристально смотрит в окно, затем отворачивается к стене, сунув руку под подушку, где лежит телефон, ожидая, когда его, наконец-то, возьмут.       Пётя прижимается к спине, будто бы оказывая поддержку, Юрка хмыкает, но всё равно улыбается, ведь кота любит, причём сильно.       — Знаешь что, Пёть? Как только дедушку выпишут — к нему махнём.       Я довольно умный, но не могу понять, зачем Листопадова так старается вымолить прощение?       Она собирается умирать или что?       Обычно смертники замаливают грехи и всё такое.       За окном сигналит чья-то машина, раздражая. К Юре никто приехать не мог, поэтому смысла выглядывать нет.       Просто злобная корова хочет подлизаться, а затем — херась — и со всей силы вдарить.       Я знаю, как это работает.       И я не допускаю такого.       Хватило тогда, в младших классах. Эти придурки, дноклассники, научили многому. Научили держать на расстоянии вытянутой руки, а лучше — ещё дальше.       Юра, Юра, у тебя такие волосы красивые!       Юра, Юра, ты такой добрый!       Юра, Юра, милый дневник!       Ненавидел за это. За тупую ложь. Всё были такие слащавые, но на деле твари ебаные.       Хорошо, что рано понял.       Листопадова тоже так. Лыбу давит, говорит, что восхищается. Но она врёт. Правдой были помои, которые она лила на меня в тот четверг.       Помню не потому, что задело. Просто прошёл сложный уровень в игре в этот день.       Я не могу поверить, что она искренне.       Пусть улыбается, сколько влезет, пусть спасает хоть каждого бездомного кота, я ненавижу лицемеров.       — Дождь? Не верь прогнозам погоды, Пёть.       Капли, ударяясь о стекло, издают громкий раздражающий звук. Юра поднимается, не включая свет, подходит к окну и, скучающе зевая, смотрит вниз, на уже ставший мокрым асфальт.       В соседнем доме — во всех окнах горит свет, если приглядеться, можно увидеть в одном из них людей. Но Юра не хочет приглядываться, ему не очень-то интересно.       Листопадова теперь часто улыбается. Не знаю, что случилось, но что-то точно заставило её надеть маску доброй и хорошей.       Милка — дурная и наивная, она видётся, но это не удивительно, её к моральным уродам прям тянет.       Жора — тоже, хотя я его лет сто не видел, приболел говорит, думаю, что со своей ведьмой носится.       Виктор... Виктор и Ве... Листопадова — местные Биба и Боба (два долбоёба). Даже думать о них не буду.       Скучновато. Юра закрывает шторы, погружая комнату в абсолютную темноту. Зачем? Да просто. Так уютней.       И идёт обратно к кровати, на зубок зная маршрут.       Листопадова не достойна того, чтобы о ней думать.       Не достойна шанса.       Я не доверяю ей.       От сильной скуки, Плисецкий снова возвращается к окну, открывает его, впуская свежий воздух и, прихватив пачку чипсов, валяющуюся на столе, садится на край кровати, принявшись хрустеть.       Неожиданно просыпаются далёкие воспоминания. Слишком тупые, чтобы с силой не сжать упаковку.       Болят мышцы. Всё тело ноет.       Но надо показать, что может, что крут, что лучший и больше таких не будет, поэтому Юра старается изо всех сил.       На пухлых детских щеках румянец, на носу тоже, мороз, однако, не лучший художник, всё норовит посмешище помидороподобное сотворить!       Но Юрка не об этом сейчас думает, а о том, как бы не свалиться без сил. Нельзя. Будущий (возможно) тренер, стоя в сторонке, вместе с Николаем Плисецким, смотрит оценивающе, подмечая каждую деталь.       Юре сложно, но не невозможно. Раньше думалось, что лёд — красиво, комфортно, но сейчас ясно: лёд — это боль каждую секунду, выход за пределы, лёд — агония, но ещё то, что сделает сильным, поэтому Юра терпит и последний — чёртов — прыжок у него выходит отличным, только в конце голова сильно кружится, а ноги подкашиваются.       Юра, опустившись на колени, опирается о лёд ладонями в тёплых рукавицах, красивых, синих, которые дедушка на день рождение подарил, и поднимает голову. Дедушка показывает большой палец, кричит, что молодец, Юрочка! А этот тренер, Фельцман, кажется, дядя Яша, слегка улыбается, что-то сказав Николаю.       Ликуя, Юра улыбается, стараясь отдышаться.       Серые тучи, нависшие над катком в парке, дарят крупные пушистые хлопья. Те кружатся, затем падают, но только для того, чтобы согреть землю, а потом взлететь вновь, подхватываемые ветром.       Юра смотрит по сторонам и ему очень нравится зимний пейзаж.       — Ты красиво катаешься, — звучит звонкий голос сверху.       Подняв взгляд, Юра видит задорно улыбающуюся девочку. Всю такую яркую, даже какую-то неправильную и нереальную для белого-белого мира.       У неё забавная шапка, съехавшая с рыжеватых волос, алые маки на щеках и искры в глазах.        — Я знаю, — мгновенно отвечает Юра.       Девочка смеётся.       — Обычно на комплименты «спасибо» говорят!       — Ну... спасибо, — пожимает плечами Юра, — а ты тоже кататься пришла? — он подбородком указывает на коньки, которые незнакомка сжимает в руках.       — Да, просто покататься, — отвечает она, — пока мама пытается найти хорошего тренера, который будет терпеть противный характер, — девочка разводит руки в сторону. — Один куратор оказался... этим... ну, злодеем, а вторая была нормальной, но что-то пошло не так.       Юрка внимательно слушает, задавшись вопросом: в каком смысле злодеем? Но уточнять он не хочет.       — А как тебя зовут? — спрашивает девочка, наклонив голову.       — Юрой зовут... А что?       — Да просто! Нельзя спросить, что ли? — снова смеётся девочка. — Ну ты удивил меня, конечно! А я Листопадова.       — Это же не имя, — не понимает Юра, — никто так своего ребёнка не назовёт...       — Ага, это фамилия. Но она мне нравится. Листопадова — это как осень, а осень как мои волосы, ры-жи-е!       От девочки несёт такой теплой энергий, что Юра невольно улыбается в ответ. Странная она, но не плохая.       — Юрка, ты правда красиво катаешься! Как ангел! Научишь, если когда-нибудь встретимся? —Листопадова подмигивает.       — Ага, — а Юра довольно кивает в ответ.       Юра плохо помнит тот день, кажется, там был кто-то ещё, но это неважно, да и Вера — неважна тоже, просто помнится почему-то. Ну, пусть напоминаем о том, что люди портятся по щелчку пальцев.       Не могу сказать, что доверял Листопадовой когда-либо.       Но считал её лучше, чем она есть.       Отчасти в этом виноват её принцип идти вперёд, борясь со всем.       Она амбициозная, такие люди не оставляют равнодушными, но я ненавижу Листопадову. На этом всё.       Заявка Веры в Вк так и висит, без шанса быть принятой. Юра усмехается, немного злорадствуя, на что эта дура рассчитывала, кидая её? Плисецкий не то чтобы принять, он не заметить её мог, ему, ведь, на день по сто штук приходят. И все от девчонок...       Легко можно подделать улыбку, злость, но слёзы куда сложнее.       Листопадова никогда не ныла при мне, а может — это я никогда не обращал внимания.       В любом случае, в больнице её слёзы были настоящими. Мне не жаль, она сама виновата, что... что бесит.       «Сколько раз мне нужно извиниться, чтобы ты простил? Сколько раз, скажи, пожалуйста»       Зачем ей извиняться передо мной? Чтобы задеть — факт.       Мне гадко самому себе признаваться в этом, но в последнее время я вижу в ней только ту Листопадову, которая не вызывала во мне столько ненависти, сколько я испытываю к ней сейчас.       Листопадову из детства, тупую, веснушчатую...       «Котятам, мне кажется, нравится у меня. Смотри, какие счастливые» — когда она рассказывала об этом, выглядела счастливой.        Я был рад за котят, но на Листопадову злился. Стабильное презрение и раздражение — вот, что я чувствую, глядя на неё.       Она не искреннее пытается поладить. Я в этом уверен.       А эти улыбки, слёзы, слова о том, что жаль... Они путают меня.       Юра уныло вздыхает, подперев щеку кулаком и, сжав зубы, принимает заявку от Листопадовой.       Я ненавижу лицемеров, но в какой-то степени — я сам такой.