Руконгайка

      В той счастливой и беззаботной жизни, где главной моей проблемой была сдача сессии, где я могла часами сидеть перед монитором, читая мангу и смотря аниме и где еду не приходилось добывать в поте лица, мне казалось, что руконгайские районы — это что-то вроде мегаполисов. Один район — один город. Ну, или его подобие.       А уж о столь приземлённой вещи, как хождение и использование денег в вышеупомянутых районах, я и вовсе не задумывалась.       Реальность в очередной раз дала мне смачного пинка. Нет, конечно, в каждом секторе — южном, северном, западном и восточном — имелись свои районы-аутсайдеры. Местечки типа Зараки, где крыша над головой уже считалась ненужной роскошью и излишеством (ибо суровые руконгайские души способны спать под открытым небом и в мороз, и в дождь), жрали всё, что можно прожевать (а то, что нельзя, — глотали целиком), и убивали всё, что двигалось. А что не двигалось — то двигали и убивали. В подобных местах действительно имелся всего один населённый пункт — и это в лучшем случае — и с пару десятков землянок для местных олигархов. За такую яму с крышей тоже убить могли, так что желающих завести её было не очень много. Но всё это было скорее исключением из правил. Таких районов на каждый сектор приходилось около десятка, и я нехило прифигела, когда узнала, что аутсайдерами далеко не всегда становятся семидесятые и восьмидесятый номера. Например, на юге, где теперь обитала я, мой «родной» шестьдесят девятый читался вполне сносным местечком. Равно как семидесятый и семьдесят первый. А вот в шестьдесят пятом вас могли убить просто за то, что вы дышите или как-то не так смотрите. Мило, что уж там.       Львиная же доля районов представляла собой что-то вроде области, в которой имеется условная столица и несколько поселений помельче. Наш Шиномори, к примеру, имел один город и то ли шесть, то ли семь деревень. Одна была кочующей и постоянно меняла дислокацию, иногда вовсе куда-то пропадая. Не то чтобы это кого-то парило.       С названием населённых пунктов здесь вообще не заморачивались. Наша «столица» называлась так же, как и весь район, а деревни носили номера — Ичи, Ни, Сан, Йон, Го и Року. По наивности своей в разговоре с Томоко-баа я предположила, что время от времени отсутствующая деревня называется Нана или Шичи*, однако меня опять ждало крушение рамок. Седьмая деревня гордо именовалась Джу, и спрашивать, что случилось с номерами семь, восемь и девять, я постеснялась. Не уверена, что это та информация, которой я хочу владеть.       Деньги в нашем районе не водились. Презренный металл вообще отмирал за ненадобностью, начиная где-то района с сорок первого, и это правило действовало в любом секторе. У нас, как и прочих наших соседей, царствовал всемогущий бартер. К слову, в этом смысле мы с бабкой шиковали. Мы были счастливыми обладательницами единственной козы на четыре близлежащие деревни, что делало нас в некотором роде монополистками. А я ещё удивлялась, как это нам в кабаке наливают почти без меры.       Увы, деньги были насущным вопросом. Если я собиралась перебираться ближе к Сейретею, то следовало подумать о собственной платёжеспособности. В первых районах уже не расплатишься вонючим сыром или бидоном молока. Впрочем, деньги были не единственной проблемой.       Обойти Шиномори целиком можно было дня за четыре, а то и за пять. Шинигами преодолевали то же расстояние за пару минут. К чему я об этом упоминаю? А к тому, что до Сейретея мне пришлось бы топать месяцами. Как-то прежде мне не приходило в голову, что события аниме отображаются от лица этих грёбаных спринтеров в чёрных халатах. Про обычных людей Кубо скромно умалчивал.       Проблему расстояния и денег требовалось решить, причём срочно, потому что…  — Кучики Рукия отправилась в Генсей на дежурство, — вместо приветствия сообщил мне Гандзю. — Довольна? А теперь объясни, на кой-тебе это знать?       Я молча повернула голову, поглядела на него снизу вверх, а потом зажмурилась. Чувствую себя варёной сосиской. С хрена ли такая жара, а? Вот как я по такой погоде попрусь встречать Куросаки и Ко? Может, они согласятся перенести свои разборки к нам, в Шиномори? Чем плохое место? Из кабака вон каждый вечер кого-то выносят. Хорошо хоть, не вперёд ногами.  — Я жду, — поторопил Гандзю, присаживаясь около меня на корточки. Я шумно выдохнула. По ощущениям спина прожарилась до костей, но поворачиваться или отползать в тень было лень. Опять же, это могло привлечь внимание Томоко-баа, а она не преминула бы припрячь меня к очередным сельхозработам.  — Если скажу, что я пророчица и вижу будущее, ты поверишь? Гандзю покосился на меня, потом на солнце, опять на меня. С самым серьёзным и озабоченным видом пощупал мне лоб и затылок. Я скривилась.  — О, — оживился он. — Я так и знал, Малахольная. Тебе голову напекло. Не тошнит, случаем? Не то чтобы я переживаю, но если собираешься блевать, отползи от меня подальше.  — Спасибо на добром слове, — пробурчала я. — Но я вообще-то серьёзно. Я знаю будущее. Гандзю зевнул и почесался, после чего плюхнулся на зад и с наслаждением вытянул ноги. Похоже, моё сенсационное заявление не произвело на него впечатления.  — Если ты пророчица, то хрена просила меня выяснить, когда эту суку Кучики отправят на грунт? Хм, логично. Крыть нечем. Но я же баба, в конце концов. Я всегда права. Даже когда не права.  — Я сказала, что пророчица, а не ежедневник. И не навигатор, — на всякий случай, предупредила я, опасаясь, что потом, когда мы отправимся навстречу приключениям, этот лосяра потребует, чтоб я их вела. А у меня топографический кретинизм похлеще, чем у Ячиру с Кенпачи, между прочим.       Судя по всему, у Гандзю сегодня было на редкость благодушное настроение. Мой обычный бред он воспринимал стоически и флегматично. Не исключено, что этому способствовал тот факт, что мы ждали парней из его банды.       А, может, то, что он с самого начала считал меня сумасшедшей. Приятно, что забавной, а не буйной.       С нашего знакомства прошло уже более двух месяцев, из которых полтора я тусила в банде Гандзю. Эти парни рассекали по разным районам верхом на свиньях, ввязывались в драки с местными (которые сами не дураки подраться), а потом обмывали победу или проигрыш в ближайшем кабаке. При этом они, почти не переставая, рыгали, чесались, воняли и матерились. Изысканная компания, чего уж там. Я идеально вписалась.       Гандзю на их фоне выглядел истинным джентльменом и образцом изящества и воспитания. Не, ну, а хрена? Кровь — это вам не водица. Аристократизм в –дцатом поколении не пропьёшь. А если пропьёшь, то Куукаку вобьёт его обратно. В прямом смысле.       В пьянках и драках я предпочитала быть зрителем, а в остальном не отставала от компании. Слушала их пьяные россказни, изучала жизнь в Руконгае, разнюхивала сплетни. Когда я немного отошла от откровений демиурга и на практике убедилась, что убить меня не так-то просто, то поняла: единственный шанс убраться подальше от козы, морковки и дерьма — это поучаствовать в событиях канона. Влиться в компанию Куросаки и стать километровой занозой в жопе Сейретея. Да от такой занозы как я они хер отделаются! А если всё-таки отделаются, мне же лучше. Домой вернусь.       Да, я оптимистка по жизни. А что делать? Если судьба имеет тебя во все дыры, лучше расслабиться и получать удовольствие.       Как только решение было принято, я оперативно приступила к его реализации. Для начала выяснила, что Гандзю известно про Рукию Кучики. Истории про попаданцев, тучами вившиеся в моей голове, требовали сделать это деликатно. Но где деликатность, а где я. Поэтому в один прекрасный день я просто спросила:  — Что ты знаешь про Рукию Кучики? — и мне тут же доходчиво, просто и матом рассказали всё, что про неё знают. Я боялась, что придётся объяснять, откуда я про неё знаю, но Гандзю так увлёкся повествованием, что забыл об этом уточнить.       Выслушав всё, что мне имели сказать, я аккуратно уточнила, не следит ли его сестра за жизнью в Сейретее в общем и Готее в частности. Оказалось, следит. И даже иногда вспоминает, что Гандзю — её единственный наследник, а, следовательно, его полагается посвящать в дела семьи. Я мысленно потёрла руки и спросила:  — Скажи, ты мечтаешь о приключениях, сражениях, верных друзьях и коварных врагах? Героем, короче говоря, стать хочешь? Гандзю долго и внимательно на меня смотрел, а потом ответил:  — Неа.

***

      Кипя от злости и негодования, я продиралась сквозь кусты. За моей спиной осталась дрыхнущая без задних ног деревня. Я ужасно боялась, что бабка Томоко заметит мой уход — она всегда спала очень чутко, а слух у неё был как у летучей мыши — но всё обошлось. Даже зловредный бес в облике козы не сдал меня. Хотя спиной я чувствовала полный презрения козий взгляд.       Я злилась на Гандзю. Судьба и без того обошлась со мной несправедливо, совершенно по-свински подсунув меня демиургу-неудачнику, а потом лишив даже надежды на всякие сверхъестественные силы. Мои шансы вернуться домой стремились к нулю. А теперь ещё и этот предводитель свиньей кавалерии отказывался помогать. «Почему?! — возмущалась я, деловито выдирая из лап кустов свой балахон. — Почему кому-то всё, а мне — как всегда?! Должна же быть хоть какая-то справедливость! Я почти смирилась, что правды нет в моём мире, но в чужом-то! Ну уж нет, дружочек, ты так просто от меня не отделаешься! Не хочешь по-плохому, по-хорошему будет ещё хуже!»       На свою беду относительно недавно Гандзю показал мне, где нынче обретается его бедовая сестрица. Родовое гнездовище Шиба располагалось всего в часе интенсивной ходьбы от деревеньки, в которой куковала я. Сейчас это играло мне на руку. Доберусь до особняка часам к двум ночи. Как раз самый сон. «Молился ли ты на ночь, дядя Дездемон? — ехидно хихикнула я про себя, когда впереди замаячили мощные руки, растущие прямо из-под земли. — Ибо грядёт Арина, желающая спеть тебе на ночь песенку. Орали ли тебе когда-нибудь под окнами серенады, а, Гандзю?»       Не подумайте чего плохого. У меня есть слух. Собственно, его наличие стоило мне аж четырёх лет жизни, проведённых в стенах музыкальной школы. Мама долгое время хитростью и угрозами удерживала меня там, пока я окончательно не сочла, что моё музыкальное образование исчерпало себя ещё в тот момент, когда я научилась бацать на гитаре три блатных аккорда. Я пришла домой и сказала, что скорее повешусь на струнах, чем вернусь в это адское местечко. Отец, который был вынужден терпеть мои музыкальные экзерсисы (в то время он работал, в основном, в ночные смены, а днём торчал дома), поддержал меня со всем пылом исстрадавшейся души. Матери пришлось смириться.       Так что фальшь — и свою, и чужую — я слышала прекрасно. А вот голоса не имела от слова совсем. Всё время своего обучения в музыкалке я служила ночным кошмаром руководительницы школьного хора, которая отчаялась выудить из меня какие-нибудь вразумительные звуки. Так что моё участие в хоре обычно сводилось к «Ариночка, постой рядышком с ребятами и помолчи, пожалуйста. Можешь даже открывать рот вместе со всеми. Но, умоляю, не пой!»       Короче говоря, фальшивить я умела и обычно делала это со всей душой и знанием дела. Звуки, которые я извлекала из себя, могли посоперничать в омерзении со скрежетом гвоздя по стеклу. Поэтому моя серенада со стопроцентной вероятностью должна была хотя бы слегка пошатнуть душевное равновесие Гандзю. Или хотя бы его сестры, если выяснится, что на ушах наследничка клана Шибы топтался весь Уэко Мундо.       Что я буду делать, когда добьюсь искренней и глубокой ненависти от спящих в особняке, оставалось тайной даже для меня самой. Ну да Пустые с ним! Буду импровизировать по ходу дела.       Подобравшись на расстояние слышимости, я набрала немалый объём воздуха в лёгкие и заорала так мерзко, как только могла, попутно слегка перевирая слова:  — О, расскажите, как вы меня любили! Забальзамируйте мне душу, пусть сполна Сегодня льются дожди в Уэко Мундо И расцветает в небе желтая луна. Мой сямисэн, моя волшебная струна. Мой сямисэн, мне нынче тоже не до сна. Разбиты окна порывом ветра и стиха. А мне спокойно! Мне так спокойно без тебя.       Ох, маааать! Аж самой противно от этих кошачьих воплей стало. Но искусство — то бишь моё желание непременно вляпаться в приключения — требовало жертв, а потому недрогнувшим голосом я продолжала мучить и себя, и несчастных обитателей особняка. — Не нарушая черед обрядов и мастей, Я в вашу душу, как в лаз невиданных зверей, Вошла без стука, страха, стрема, соли, мыла и ступней И тихо вышла, за собой сняв дверь пещерную с петель. Я — хулиганка, мне пыль дорог важней пальто. Я… Вот не надо! Я тут вам ЭТО, а не ТО. Сгубили молодость мою три сильных страсти, три кита, Но я любила разом всех, при том не чувствуя стыда.       В окнах зажёгся свет. До меня донёсся молодецкий ор Куукаку: «Какого хера вообще творится, а?! Какая сука вопит у меня под окнами посреди ночи?!». Упс, я почему-то думала, что это окна Гандзю. Уже собиралась в темпе вальса начать обходить дом по кругу, но тут услышала: «Гааааааандзю! Вставай, придурок! Что это за херня?!» Это она про меня так выразилась? Меня, конечно, по-всякому называли, но чтоб прям так…. Муки совести, которые я начала, было, испытывать, тут же завяли. Захотелось орать ещё противнее.  — Мой сямисэн, моя волшебная струна. Мой сямисэн, мне нынче тоже не до сна. Разбиты окна порывом ветра и стиха. А мне спокойно! Мне так спокойно без тебя. О, расскажите мне про доблестный Готей, Про Сейретей, про сердцу милый Руконгай, Про то, где нам не нанесли маршрутных линий И где с тобой вдвоем не будем никогда. Я — негодяйка. Я никогда ни там, ни тут. Я — разгильдяйка. И в чердаке моем сумбур. Кладу на музыку слова, а кто меня об этом просит? Как снег с дождем меня заносит. Неразгребаема тоска.**       На последних словах на улицу вылетел ошалелый Гандзю в одних трусах. Видимо, в чём его сестрица подняла, в том за ворота и погнала. Куукаку вызывала во мне уважение. Это ж надо в таких ежовых рукавицах семью держать, что никто даже особо не сопротивляется её тирании.       Дальше мне ни додумать, ни допеть не удалось. Наследник благороднейшего и древнейшего клана Шиба сшиб меня на землю и заткнул мне рот рукой.  — Ты что творишь? — зашипел он мне на ухо, придавливая к земле. Не то чтобы мне было неприятно — оказывается Гандзю не только на хряках по улицам рассекает, но и со спортзалом дружит, ммм, кто бы мог подумать? — но этот медведь зажал мне не только рот, но и нос. И воздух стремительно заканчивался. Гандзю я об этом известила незамедлительно, цапнув за палец. Достойный предводитель свинозаводчиков коротко взвыл, но руку не убрал. Просто слегка сдвинул, чтоб дать мне доступ к кислороду.  — Ты понимаешь, что нэ-сан нас теперь убьёт? — продолжал разоряться Гандзю. Я неловко дрыгнула ногой, как бы говоря: «Не нас, а вас убьёт». Меня убивать было совершенно не за что. Я выживала в суровом мире хлорки, как могла.  — Ну, чего тебе надо? — страдальчески поинтересовался Гандзю, пытаясь одновременно смотреть и на меня (чтобы ничего не выкинула), и на дом (пытаясь по суматохе в нём определить настроение сестрицы). Я выразительно закатила глаза и многозначно замычала. Глупо как-то вести разговор с человеком, у которого заткнут рот.  — Пойми ты, не хочу я никуда идти! Меня вполне устраивает моя жизнь. Если мне нужны приключения, я просто иду в неблагополучные районы Руконгая и получаю там столько адреналина, сколько некоторые готейские ушлёпки не огребают за всю жизнь. Так зачем мне тащиться ещё куда-то? Особенно если это куда-то связано с сучкой Кучики! Она брата моего убила, ты это понимаешь?!       Я мрачно засопела, пытаясь выразить таким образом одновременно и сочувствие, и возмущение. Откровенно говоря — и можете считать меня сволочью — на мелкую Кучики мне было плевать. На крупного Кучики, в общем-то, тоже. Но там, вдали от морковки, козы и петуха, ждали приключения! И я чувствовала себя котёнком Гавом: «Как же я не пойду, если они меня ждут?».       Опять же, имелся шанс, что бравые капитаны и лейтенанты таки ухлопают меня, и я вернусь домой. Хотя, в принципе, если садово-огородные работы останутся в прошлом, можно и не торопиться…. В любом случае это был шанс изменить то унылое и однообразное болото, в которое превратилась моя жизнь.       Не знаю, отразилось ли хоть что-то на моём лице, но Гандзю страдальчески скривился и отпустил меня, тускло бросив: «Только не ори!». Я неловко поднялась, ощущая промокшей от росы спиной холод, и привалилась к плечу Шибы.  — Поверь, Гандзю, не в Кучики ведь дело, — почему-то шёпотом начала я, стараясь, чтобы голос звучал максимально виновато. — Не будь её, был бы кто-нибудь другой. Или что-нибудь другое. Не имеет значения. Но мне это нужно. Просто… такая жизнь не для меня. Может, зажралась я, конечно, может, харчами перебираю, но не могу вот так. Как подумаю, что ещё не один десяток лет придётся вставать под этого обдолбанного петуха, возиться с чёртовой козой, полоть-сажать спины не разгибая — так удавиться хочется. Но меня даже такой роскоши лишили. Я знаю, у тебя судьба тоже не сахар, но всё-таки быть наследником благородного клана, пусть и бывшего, совсем не то, что оказаться безродной крестьянкой в задрипанном посёлке. Я хочу хотя бы одно яркое воспоминание, которое будет греть меня всю оставшуюся жизнь. Или отнимет эту жизнь. Меня равно устроят оба варианта, потому что-то, что я имею сейчас, — это существование. В общем, я нуждаюсь в чём-то, что это существование оживит. И, желательно, чтоб оно не было связано с гонками на свиньях. Без обид.       Мы сидели на мокрой траве, прислонившись друг к другу, слушая утихающий гомон особняка Шиба, и молчали. О чём в этот момент думал Гандзю, не знаю. Я размышляла о том, что всё, что могла, сказала, и, если он не согласится мне помочь, то сил бороться дальше у меня не хватит. Только сейчас, когда у меня внезапно оказалось время на то, чтобы затормозить и оглядеться, я поняла, что почти перегорела.       Даже придурковатые оптимисты вроде меня иногда опускают руки.       Наверное, я эгоистка, Гандзю. Жизнь ли, существование ли — чем бы оно ни было, оно моё. Не твоё. И требовать от тебя участия во всяких сомнительных предприятиях… свинство, с какой стороны не посмотри. Тем более, если в этом замешаны Кучики. Я плохо помню, почему вы с Куукаку согласились помочь Ичиго в каноне. Только вот я не Ичиго. Мне в и моём-то мире каждый встречный-поперечный не стремился предлагать свою помощь. Почему что-то должно измениться в мире чужом? Всяк блюдёт свои интересы. Стала бы я на твоём месте, Гандзю, помогать какой-то малахольной девке, с которой знакома без году неделю? Ой, вряд ли.       Ничего из этого я вслух не сказала. Шиба вовсе не такие придурки, какими пытаются казаться. Просто дураки не опасны, внимания не привлекают, вот и выходит, что, пока корчишь из себя недалёкого простачка, живёшь мирно и спокойно. Куукаку эпатирует публику по-своему, Гандзю — по-своему. Парень он проницательный на удивление. Способен услышать и то, что говорят, и то, о чём молчат.  — Ты с ума сошла, — выдохнул Гандзю в тот момент, когда я уже почти погрузилась в пучины депрессии. — И я вместе с тобой. Понятия не имею, куда ты там собираешься вляпаться, но отпускать тебя одну — глупость неимоверная. Приключения, говоришь? Ладно. Но взамен ты объяснишь мне, кто ты такая и что с тобой происходит. Хм, достойная цена. Готова ли я открыть кому-то правду? С другой стороны — а что я теряю? Чокнутой меня так и так считают, хуже уже не будет.  — А ты поверишь, в то, что расскажу? — поинтересовалась я. Гандзю тяжело вздохнул и произнёс так, будто вынес диагноз:  — С тобой, Малахольная, в любую херню верить начинаешь!

Конец первой арки