Украденные шансы

Секреты лишают людей шанса обрести счастье. Твин Пикс (Twin Peaks)

      Суга всегда напористо целуется. У него мягкие горячие губы, чуть потрескавшиеся, поэтому он всегда их облизывает, когда нервничает. Дайчи и боится, и желает сорвать поджившую корочку, растревожить, так, чтобы было всем видно, что они целовались.       Чтобы Суга всё это чувствовал. Если он хочет боли, то ладно, Дайчи даст её немного и тут же заставит забыть об этом. Жизнь можно ощущать ведь не только так?..       Но Дайчи чувствует привкус крови, душный, давящий, от него мутит. Кажется, его сейчас вырвет, и он отталкивает Сугу, но тот крепко держит его за ворот футболки, другой ладонью вытирая с губ стекающую из глаз и носа кровь.       — Ты виноват, Дайчи, ты ведь виноват.       От него идёт жар, и Дайчи стискивает зубы, чувствуя, как от его пальцев по футболке и груди расползается пламя, вгрызается в кожу и травит едким запахом палёного мяса. Он не выдержит, не выдержит этого. Сколько ещё этот странный день сурка будет его мучить?       — Не спи на ходу, Дай-кун, ты же проспишь тренировку.       Он выныривает из очередного кошмара и жмурится на солнце. Вокруг так светло и ярко — разгар лета? Глаза привыкают не сразу, перед ним всё в смазанных пятнах, сложно разобрать, кому принадлежит весёлый звонкий девичий голос с капелькой беспокойства. Он его не знает, но почему он в этом так не уверен?       — Ты выглядишь бледным. Не говори, что простудился посреди лета, — лба аккуратно касается узкая ладонь, и Дайчи медленно открывает глаза, встречается с такими знакомыми родными ореховыми глазами. Любуется крошечной родинкой и непослушными вихрами русых волос, спускающихся ниже плеч.       Сугу невозможно не узнать. Даже если поворотом судьбы в этой жизни он родился девушкой. Интересно, было бы всё не так, всё проще, если бы так было с самого начала? Дайчи и стыдно, и грустно от этих мыслей. Словно он хочет сбежать от своего Суги и отказаться от него.       Может… и правда нужно отказаться?       — Дай-кун?.. — пусть у Суги и голос другой, но беспокойство в нём звенит знакомыми нотами, и Дайчи аккуратно отстраняется, стараясь улыбнуться:       — Тренировка. Опоздаем же.       Ему немного не по себе — как теперь называть Сугу? Какое теперь у него — неё — имя, как давно они друг друга знают, какой суффикс использовать и использовать ли вообще? Он не сможет вечно игнорировать её имя, когда-нибудь ему придётся отказаться от привычного «Суга», хоть и в мыслях он не сможет называть её как-то по-другому.       Тренировка, значит… Они вдвоём молча идут к спортзалу, и Дайчи ловит на себе беглые задумчивые взгляды. У него самого тоже много вопросов. Суга здесь в команде? В женской, значит. Или занимается не волейболом? Может, она менеджер?       Имя получается узнать случайно, перед тем, как разминуться у раздевалок, потому что Танака нагоняет их бодрыми скачками и по обыкновению орёт от всей души:       — Добродня, Дайчи-сан, Мако-сан!       Мако? Теперь это имя Суги? Или даже Макото? На миг ему хочется отдать всё, чтобы это узнать, а дальше накрывает усталостью, тяжёлой и вязкой. Стоит ли пытаться, пробовать вникнуть и понять, если каждый раз всё закончится новым скачком в чужой мир, и так раз за разом. Бесконечно? Или до тех пор, пока сам Дайчи не выдохнется и не исчезнет сам?       Он механически переодевается в форму, думая, зачем же всё-таки это делает. Каждый раз он пытается вникнуть, вписаться в ритм новой жизни, хотя он ничем не отличается от привычного, и Дайчи живёт и живёт, существует по привычке, ходит по замкнутому кругу из школы и тренировок. Суга в этих жизнях — как лазейка, шанс выбраться, только какой-то точно не его шанс, неподходящий, фальшивый.       — Дайчи, ты хмурый что-то. Словно…       — Устал, — обрывает он Асахи и выходит из раздевалки.       У него так много своих вопросов без ответов, на чужие он их тоже не найдёт.       Но спортивный зал знакомо родной, греет любимым волейбольным шумом и голосами. Тут Дайчи может дышать легко и свободно, что бы ни случилось, какие бы мысли ни давили на него. Даже если всё кажется фальшивым и обречённым, здесь есть что-то настоящее. Ему безумно хочется коснуться мяча, отбить его, сделать пас или же победный удар. Ему хочется потренироваться вместе с Сугой. До дрожи в пальцах. Он просто соскучился по их тренировкам вместе.       Он оборачивается на почти-знакомый голос. Суга — нет, Мако — что-то говорит тренеру и Шимизу, и тот подзывает их всех собраться, обсудить предстоящий тренировочный матч. Дайчи слушает, но не слышит. Не может отказаться от того, чтобы рассмотреть и увидеть своего Сугу и сейчас.       Мако так же душевно улыбается и кивает, чуть поворачивая голову в бок. Она не волнуется, и её ровная вера во всю команду, которая точно выиграет эту игру, такая же, как и была всегда — у его Суги. Карасуно всегда горят этой верой, впитывают её до капли, и сейчас Дайчи оглядывает ребят, тут же загоревшихся ожиданием предстоящей игры. Им надо тренироваться. Ему же надо отвлечься. Волейбол всегда помогал скомкать все тяжёлые мысли и отбить их, как шальной мяч. Вдруг и сейчас поможет. Поэтому он громко хлопает в ладоши и бодро говорит на весь зал:       — Ну, чего стоим? Все забыли о пробежке?       Команда тут же пускается в круг по залу, и Танака с Нишиноей даже успевают раздавать друг другу лёгкие тычки локтями. Дайчи на миг оборачивается, ловит весёлый взгляд Мако и не может избавиться от ощущения, что Суга, как обычно, бежит с ним рядом, бок о бок.       Он тренируется на максимум, на износ, и команда подхватывает этот настрой, так что к концу, через пару часов, у всех уже гудят покрасневшие руки после бесконечного количества принятых мячей. Дайчи устал — и это просто отлично.       Он устал настолько, что нет сил думать ни о чём. Вот бы остаться так в зале навсегда.       — Ты сегодня хорошо поработал.       Дайчи автоматически берёт протянутое полотенце и жадно глотает из бутылки воду. Запивает почти сорвавшееся с губ «Суга» и снова не знает, что ответит на беспокойную улыбку. Он рассматривает Мако — может, слишком прямо и нагло, но она спокойно принимает его взгляд. Наверное, в этом мире они тоже давние друзья.       На её шее поблёскивает серебром тонкая цепочка, и Дайчи замечает выбившуюся из-под ворота футболки подвеску. Бабочка — невесомая, прозрачная. Как живая. Как чужая в этом месте в эту самую минуту, поэтому Дайчи говорит быстрее, чем одёргивает себя:       — Красивая подвеска.       Мако удивлённо хмурится, и он добавляет:       — Наверное, она очень важна для тебя.       Почему он это говорит? Как вообще сейчас ему справиться с желанием сжать эту подвеску в ладони, проверить, настоящая всё-таки или нет, вдруг упорхнёт, а он не успеет сжать пальцы? Эта мысль звенит противно в голове, и он отрешённо наблюдает, как Мако сама аккуратно сжимает в пальцах подвеску.       — Очень важна, — тихо говорит она, а в голосе столько настороженности, словно Дайчи хочет эту подвеску забрать. В этот миг кажется, что Мако далеко-далеко, за толстенной прозрачной стеной.       Суга так далеко — и пусть так будет. Так может разорваться чёртов замкнутый круг, который ему, Дайчи, ощутимо давит и ломает рёбра.       — Дайчи, — вдруг голос Асахи гремит над головой, и Дайчи растерянно моргает. Он снова выпал из происходящего, механически сделав растяжку, вот и вся команда уже лениво разбредается по залу и в раздевалки. Только Асахи и рядом, серьёзный больше, чем обычно: — Задержись немного, как переоденешься. Надо поговорить.       Ему не хочется уходить из зала, и Дайчи раскачивается медленнее всех других, аккуратно складывая мячи. Дело не в нахмуренном Асахи, конечно, нет. Выйти из зала сейчас всё равно что выбраться из уютного кокона, за пределами которого жизнь без Суги. Как справиться с этим?       И он готов выслушать Асахи, устало отмахиваясь от иной весёлой болтовни в раздевалке. Хотя вряд ли готов услышать, но он поднимает голову, когда Асахи говорит:       — Я бы ударил тебя сейчас, знаешь.       Асахи ведь очень мирный, несмотря на свой грозный вид, он не способен кого-то ударить и даже думать об этом, и Дайчи, прикрыв глаза, пытается понять и придумать, чем же он мог так его разозлить. Но тот садится рядом, и лёгкая скамейка в раздевалке чуть скрипит под их весом.       — Но даже если бы мог, у меня бы рука не поднялась. У тебя взгляд потерянный, Дайчи. Никогда не видел тебя таким. Что случилось?       — Много проблем, много плохих мыслей. Если бы это помогло, я бы сам попросил тебя меня ударить, — улыбается он, не зная, что ещё сказать и как объяснить то, что он просто устал прыгать по разным жизням. Ему никто не поверит. Он и сам почти не верит в этот кошмар.       — Ты — наш стержень, всей команды. Если ты сломаешься, то что говорить о всех нас, но… — Асахи неловко чешет затылок. Он плох в таких задушевных разговорах. — Но не забывай обо мне и Мако. Мы поддерживаем друг друга уже давно. Не забывай. И не делай вид, что забыл, — он на миг затихает, словно не решается продолжить. — Как сегодня. Прости. Я слышал ваш разговор.       Разговор? Тот самый, в конце тренировки? Там было что-то важное, что он, Дайчи, упустил? Нет, пожалуйста, нет. Пусть Асахи не будет ничего говорить, или Дайчи просто глупо закроет себе уши ладонями.       Если он узнает что-то важное о Суге, то снова не сможет остановиться. Захочет разведать каждый секрет, каждую родную любимую черту. Снова влюбится. Снова потеряет.       И Дайчи готов закричать на всю раздевалку: «Молчи!» — но он лишь тихо выдыхает:       — Пожалуйста, скажи мне.       Асахи никогда не задаёт лишних вопросов и стучится в закрытые двери. В этом он отличный друг, который не будет бередить запрятанные раны. Любой другой мог отмахнуться, повертеть пальцем у виска со словами: «Дайчи, у тебя с памятью совсем плохо, да?». Асахи просто вздыхает и тихо говорит:       — Это же ведь ты. Ты подарил Мако тот кулон после травмы. Пусть только менеджером, пусть не в своей команде, но она здесь. Ты дал ей надежду остаться в волейболе. Не забирай её. Ты единственный, кто может и то, и другое. Никто больше не сможет. Я не смогу.       Асахи ведь поразительно добрый парень. Один из тех, кто готов пожертвовать своими чувствами ради чужих. Поэтому Дайчи неловко опускает взгляд и всё-таки спрашивает:       — Ты ведь… любишь её?