Украденные шансы

С самого начала этой любви я ощущал, что если не брошусь в неё с головой, отдаваясь ей всем сердцем полностью и навсегда, у меня не будет абсолютно никакого шанса. Но какая мне разница, будет этот шанс маленьким или большим? Я хочу сказать, должен ли я, могу ли я принимать это во внимание, когда люблю? Нет никаких мыслей о победе. Ты любишь лишь потому, что любишь. Ван Гог: портрет, написанный словами (Van Gogh: Painted with Words)

      Дайчи нервничает, и это наверняка заметно со стороны, поэтому он всё напоминает себе не дергать лямку рюкзака и не проверять каждую секунду телефон. Сам виноват, что пришёл на полчаса раньше. Он пытается отвлечься, подумать о чём другом, но так только хуже, тогда в голове нет ничего, кроме разговора пару дней назад.       — Нам надо поговорить об этом, но не здесь, — тихо и немного смущённо сказал тогда Суга, а Дайчи не то что услышал, больше прочитал по губам, которые целовал секунду назад.       В парке Аобаяма солнечно и светло, как и всегда летом, только статуя Датэ Масамунэ кажется уголком строгости и суровости. В детстве Дайчи всегда боялся этого памятника, да и сейчас жуть наводит, кажется, сверлит неживым взглядом с самым настоящим укором.       — Кажется, у меня крыша едет, — ворчит Дайчи себе под нос и тут же подскакивает с нагретой солнце скамейки, заслышав лёгкий смех за спиной.       — Как часто я тоже говорю сам себе такое, — Суга мягко улыбается, но у Дайчи всё равно горят от стыда щёки, поэтому и обычное приветствие выходит глухим и сбившимся, и Суга задумчиво чешет подбородок, прежде чем сказать ещё более смущающую вещь:       — А хочешь мороженого? — и кивает на яркий ларёк недалеко.       «Мы как на свидании», — думает Дайчи, а говорит самую глупую вещь:       — Я не ребёнок, — и он готов откусить себе язык за это.       — Я тоже. Но я бы взял себе шоколадное, — не сдаётся Суга, и через пару минут Дайчи неловко сдирает обёртку с фруктового льда, а Суга кивает на малолюдную тенистую боковую тропку парка.       Какое-то время они идут молча. Дачи откусывает слишком большой кусок мороженого и долго держит эту льдинку во рту.       — Я совсем недавно стал преподавать и, наверное, я слишком горю этим и слишком многого ещё не понимаю, — вдруг тихо говорит Суга, и Дайчи даже дышать боится, чтобы не упустить ни слова. — Другие учителя после того… после нашего поцелуя не устроили такую встречу наедине с учеником. Боже мой, только сейчас понимаю, как сильно это похоже на свидание, — растерянно смеётся он, и Дайчи всё-таки проглатывает растаявший лёд.       — Просто ты хороший человек, а хорошие люди поступают именно хорошо, пусть это и не всегда правильно, — осторожно говорит он.       — Да, ты больше меня похож на здравомыслящего человека, но всё-таки… Позволь мне взять ответственность, как-то понять, что с тобой происходит, Дайчи. Мне ты можешь всё рассказать.       И этого достаточно. Словно щёлкает что-то после этих слов, срывает клапан и ломается дверца. И Дайчи рассказывает. Говорит на одном дыхании, захлёбывается самыми болезненными воспоминаниями и молчит, когда они застревают ледяными кусками в горле. Да, он всё может рассказать, но только не об ужасе каждый раз, когда Суга умирает на его глазах.       А Суга молчит, не перебивает и не спрашивает, молчит даже тогда, когда они останавливаются, и Дайчи переводит дух. Наверное, он ему не поверил, да вся эта история похожа на бред и страшный сон.       — Я знаю, в это сложно поверить, но…       — Я верю, — мягко перебивает его Суга, и сразу Дайчи чувствует его ладони на своих щеках. Суга аккуратно стирает его слёзы — надо же, он и сам не понял, как успел расплакаться. Ладони у него тёплые, даже горячие. — Я верю. Ты рассказывал всё с такой искренней болью… Такое нельзя изобразить или придумать, да ты бы и не стал.       — Я совсем расклеился, — признаётся Дайчи, когда Суга опускает ладони на его плечи.       — Плакать, когда больно, это хорошо. Это очищает, смывает плохие воспоминания и всё тёмное в душе, пусть и не до конца. Хуже, когда плакать не можешь, не можешь выпустить боль, и она сжирает тебя изнутри. Надеюсь, ты не столкнёшься с таким чувством. Поэтому, если можешь, то плачь.       И Дайчи послушно отпускает голову на его плечо, чувствуя, как Суга аккуратно обнимает его и гладит по спине. Они стоят так какое-то время, прежде чем Суга тихо говорит куда-то ему в висок:       — Я хочу как-нибудь тебе помочь, попробовать что-то придумать, хотя и не представляю, с чего начать.       — Просто береги себя. Я… Я устал тебя терять, понимаешь? Я больше не могу, Суга…       — Ты же понимаешь, что я не совсем твой Суга.       Да, Дайчи это понимает, знает лучше всего. И столько раз он сам себе это говорил, пока не понял, что всё это неважно, все эти маленькие различия.       — Ты всегда принимаешь меня. Каждый раз. Ты центр моего мира, — признается он, чувствуя, как ладонь Суги меж его лопаток беспокойно замирает.       — Ты так много чувствуешь ко мне, а я даже не знаю, что тебе ответить, — неловко бормочет он, и Дайчи не спешит разорвать их затянувшееся объятие или даже повернуть голову. Наверное, им обоим будет неловко сейчас смотреть друг другу в глаза. — Я не знаю тебя почти. Ты хороший парень и старательный ученик. И сейчас я беспокоюсь о тебе и очень хочу помочь, а ты так сильно в меня влюблён, и… Всё так неправильно.       — Знаю. Оно всегда так и было.       — Но я всегда выслушаю тебя! — Суга вдруг отстраняется, но так и держит его за плечи, и запальчиво продолжает: — Ты всегда можешь обратиться ко мне. Я не знаю, кем могу для тебя быть или стать, но я буду твоим учителем и буду твоим другом. Хотя этого может быть и мало.       — В самый раз, — тихо соглашается Дайчи, и Суга греет его неловкой улыбкой. Такой знакомой, такой… мальчишеской. Пусть в этом мире он вроде взрослый и серьёзный.       Дайчи не верит в счастливый исход, он и этого хорошего человека потеряет рано или поздно. И для всех это привычный ход вещей, терять близких, но не снова и снова, самого любимого и родного. Дайчи знает, что так оно и будет, но когда Суга улыбается, можно об этом позабыть. Хотя бы ненадолго.       Можно даже немного побыть обычным школьником, и Дайчи старается. Совсем скоро приходит осень, ей на пятки наступает зима, волейбольная команда Карасуно рвётся к вершине в турнире, Дайчи же иногда приезжает посмотреть на их игры. Сейчас он борется по-другому, корпит над учебниками и ходит к преподавателям на консультации — экзамены маячат уже так близко. Он приходит и к Суге, хотя у него нет проблем с английским, да и нужен ли он ему? Успеет ли он вообще куда-то поступить до подлянки, которую уготовил ему и этот мир?       — В английском тебе точно не нужна моя помощь, — вздыхает Суга, проверяя идеальное эссе, и Дайчи подпирает подбородок кулаками:       — Ты мне нужен, просто ты.       Суга улыбается самым уголком губ, незаметная очень взрослая улыбка. Они оба играют во взрослых, но, встречаясь порой на выходных, делятся именно детскими страхами и мечтами. Суга — идеальный взрослый, который в восторге от игровых автоматов, большой порции картошки фри и нового фильма про Покемонов. Он внимательно слушается и делится обычными взрослыми проблемами на тему, что срок оплаты за съёмную квартиру всегда подступает очень внезапно, и что он совсем не знает, что дарить близким на подкрадывающееся Рождество.       — Я даже не знаю, что подарить тебе, — смущенно улыбается он, потягивая кофе. Над его головой висит яркая гирлянда, вот так и на красных от мороза щеках блики от ярких цветных огоньков.       — Я просто хочу встретить его вместе с тобой, можно? — выдыхает Дайчи, и вид у Суги сначала растерянный.       — Ты ведь… Ты ученик. Твои родители — как ты им это объяснишь?       — Что-нибудь придумаю. Скажу, что команда пригласила меня, они ведь и правда собираются посидеть вместе и посмотреть целый сезон какого-то аниме.       — Я снова проваливаюсь как учитель, даже не могу отговорить своего ученика от маленькой лжи.       — А своего друга? — да, это удар на поражение, и Дайчи даже становится стыдно. — Прости. Я знаю, ты рискуешь. Никто не будет разбираться, зачем я у тебя буду и…       — Мы ведь можем просто тоже посмотреть аниме, а я для тебя сделаю безалкогольный глинтвейн.       — Я люблю тебя, — тихо говорит Дайчи. Он всегда это говорит, стоит им остаться наедине, словно это какое-то заклинание, словно не только Сугу приучает к этому чувству, но и самого себя.       Он не планирует ничего, ни о чём особо не мечтает. Просто встретить Рождество, может, и правда посмотреть вместе аниме или какой-то фильм, засидеться до полуночи и лечь спать. Ему достаточно, он отвык от счастья, пусть и такого, с неизвестным концом, что боится цедить его больше, чем по каплям и крупицам. Он больше не пробует внезапных поцелуев или неловких прикосновений, может, только иногда, почти незаметно, когда передаёт Суге тетрадь или слегка касается на их прогулках рукава куртки.       А сейчас он сидит на кухне в его квартире, в его футболке, потому что свою плеснул кетчупом, что шёл в наборе к большому баскету заказанных куриных крылышек из KFC. Она ему чуть тесновата — Суга, даже взрослый, чуть уже его в плечах.       — Я из-за тебя так комплексовать начну, — ворчит Суга и ворует последнее крылышко у него из-под носа под заставку очередного рождественского фильма. — Вроде ты меня младше, а в некоторые моменты подростком себя чувствую именно я, — говорит он и вдруг ловит Дайчи за ладонь и ведёт пальцами по запястью. Тому самому, с лёгкой белёсой полоской неудавшегося пореза под цепочкой кулона в качестве браслета.       — Я сглупил. И сразу передумал, понял, что это не выход, — отвечает Дайчи на немой вопрос, и Суга аккуратно гладит большим пальцем порез.       — Печально, что не годы заставляют нас взрослеть, а пережитая боль.       — Но не только она. Я ведь… Я счастлив, когда ты рядом. Я люблю тебя, — снова признаётся Дайчи, и в этот раз ему хочется услышать ответ. И Суга, немного наклонившись к его запястью, аккуратно целует порез.       Так по-взрослому.       — Я так хочу совершить правильную хорошую глупость и поцеловать тебя. Давно об этом думаю и с ума схожу. Что ты со мной наделал, а, Дайчи, — тихо смеётся Суга, и Дайчи вместе с ним поднимается из-за стола и неловко садится рядом на диван.       — Просто люблю тебя.       — Думаю, это отличный подарок на Рождество. Хотя ты радуешь меня им каждый день, и я не знаю, чем я заслужил его, но… Знаешь, я счастлив.       И Суга целует его — так осторожно и аккуратно, со взрослой нежностью и заботой. И с капелькой страха, словно боится, что он, Дайчи, оттолкнёт его, Дайчи чувствует это в подрагивающих пальцах на своей шее.       Ему не страшно, его крошит в пыль тоска по прикосновениям и теплу, он сам боится собственной жажды, когда стонет любимое имя в тёплые губы и лезет ладонями под чужую футболку, и Суга тихо матерится, стягивая футболку уже с него. Всё-таки тесная.       — А я ведь просто хотел тебя поцеловать, — выдыхает он, гладит горячими ладонями мышцы груди и живота, и Дайчи прикрывает глаза, не зная, что ответить. В голове только горячая пронзительная пустота, ему очень хорошо от прикосновений больших осторожных рук, а них живота тянет возбуждением. Ему ведь всего лишь семнадцать, как бы он ни играл во взрослого. Он может только отдаться этому восторгу, раствориться в нём и в прикосновениях осторожных пальцев и тёплых губ.       — Я совсем не знаю, что мне делать, — стыдно признается он, чувствуя, как Суга целует его в висок и отстраняется.       — Просто наслаждайся.       Его голос окутывает, кажется, он льётся отовсюду, и Дайчи осторожно открывает глаза, и Суга кивает ему и манит за собой на пол:       — Сейчас будет хорошо, — шепчет он, расстёгивает его джинсы вслед за своими и помогает их стянуть. Дайчи и не сомневается — будет, даже очень хорошо. Просто это Суга, его немного неловкий взрослый, который ярко краснеет, трогая его член сквозь бельё. И, наверное, он тоже не особо знает, что нужно делать, поэтому Дайчи тянется к нему, отчаянно целуя. Касается его в ответ так же неловко, как пару жизней назад. Страшно так же, как и тогда. Но сейчас всё-таки можно быть нежным, этот Суга не требует боли.       Они втискиваются друг в друга, да, как-то неловко выходит, вроде затекает мышца в руке, но Дайчи даже не думает останавливаться, подставляя шею под аккуратные поцелуи. Суга осторожничает, не оставляет засосов, но дрочит ему умело, захватывает ощущениями и подчиняет, ловит каждый тихий стон, утыкается собственным влажным членом в его бедро, и Дайчи старается прижаться к нему ещё ближе, до тягучей боли в мышцах.       Ему всё равно хорошо, сладко-стыдно, когда он пачкает собственной спермой чужую ладонь и живот, и Суга дышит в его плечо быстро-быстро, и Дайчи замечает, какие у него алые уши.       Уж что Дайчи очень любит, так что, как Суга смущается. Только он не успевает в этом признаться, Суга его опережает и тихо признается:       — Я тебя люблю.       И Дайчи почти готов поверить в свой маленький счастливый конец под Рождество, засыпая в обнимку на тесном диване. Почти — до прихода старого кошмара с запахом крови и шумом метро, дыма пожара и тяжести тела на руках. Словно все его потери сплетаются в одну большую боль, и помятый и заспанный Суга с утра беспокойно спрашивает:       — Плохой сон?       — Всего лишь старый кошмар, — сипло отвечает Дайчи и сбегает жарить бекон на завтрак.       Он расслабился, поверил в то, что всё будет хорошо. Но будь он даже настороже, что это изменит?       — Мне после Нового года придётся уехать на несколько дней. В Китае будет небольшая конференция, ну, там обмен опытом среди преподавателей. Я долго добивался там местечка, и меня наконец-то пригласили, — радостно говорит Суга, примеряясь, с какой стороны ухватить горячий тост. — Привезу тебе гору сувениров.       — Ты только сам вернись, — устало говорит Дайчи, и Суга хмурится:       — Ну, не мрачней. Меня не будет лишь несколько дней, ты не успеешь соскучиться. Дайчи не говорит ему, что безумно боится, что он успеет его потерять. Он находит отговорку, что не сможет прийти проводить его в аэропорт. Он боится, что придётся попрощаться.       Он не плачет, когда новость об авиакатастрофе рейса, которым летел Суга, гремит со всех экранов.       Он не может плакать.