Украденные шансы

Только потому, что я не заслуживал место, не значило, что я не заслуживал шанса. Мой безумный дневник

      Запах крови противный, душный, словно царапает лёгкие, и Дайчи морщится от этого ощущения. Жуткий запах. Пробьётся, даже если зажат нос. От него слезятся глаза, а их закрыть Дайчи тоже не может. Словно что-то заставляет его смотреть, как Суга, пытаясь удержать толчками выплёскивающуюся из раны на горле кровь, едва слышно хрипит:       — Ты… не спас меня.       Закрыть нос, глаза, уши, собственный рот, с которого всё равно не слетает ни слова — Дайчи просто не хватает рук. Из них всё… валится с раскатистым грохотом жестяных банок с газировкой.       — Ну, парень, ты мне магазин-то не громи, — раздаётся над головой знакомый голос, и Дайчи, вытирая вспотевшие ладони о форменный фартук, задирает голову на тренера Укая, а потом смотрит на уроненную стойку, перед которой он и сидит на полу. Неудачно задел?       — Простите, — извиняется он, и Укай добродушно хлопает его по плечу:       — Ты сам-то нормально? А то бледный, словно призрака увидел.       — Нормально, бывало и хуже, — пытается отшутиться Дайчи, но он воспринимает его всерьёз:       — Почему-то верю. Ладно, сегодня я добрый, даже позволю тебе сегодня уйти немного пораньше. Но наведи тут порядок и проверь тот стеллаж с консервами на сроки годности. Только не буянь там, там банки такого падения не переживут, как, впрочем, и твоя зарплата, — смеётся Укай и идёт рассчитывать какую-то заскочившую за покупками бабулю.       Он правда отпускает Дайчи пораньше. Тот не задаёт лишних вопросов — в целом, что тут удивительного, что он вдруг подрабатывает в магазинчике тренера? Даже собственный повзрослевший вид кажется вполне нормальным. Усталым, как и надо. Домой, правда, не хочется уходить. В магазине одуряюще пахнет мясными булочками, и этот запах… такой настоящий. Напоминает о тех временах, когда он вместе с командой шёл с тренировки. Давно это было.       Укай лениво курит у входа. Посетителей уже не так уж много, похоже, осталось только проверить выручку за сегодня, но он не спешит. Как будто чего-то ждёт.       — О, давай сюда, малец! Твоя булочка с мясом уже не может тебя дождаться, — вдруг машет он кому-то, и Дайчи на автомате поворачивается ко входу.       Он познакомился с Сугой только в старшей школе, а его детские фотографии видел только мельком и уже забыл их. Но Сугу он узнает даже десятилетним мальчишкой. Русые вихры, родинка под глазом, глаза… слишком взрослые и серьёзные для детского лица. Странно, ведь потом, в шестнадцать лет, они лучатся искренним весельем. Суга ведь не унывал даже в самые сложные времена.       Или же не показывал этого. Дайчи обычно не думал об этом, да и сейчас не время, когда этот маленький Суга настороженно косится на него, крепко сжимая тёплую булочку в ладонях. Взгляд у него становится ужасно голодным, но он словно стесняется есть при других. Словно… словно человек, который голодает всегда.       Мыслей много, Дайчи не успевает все их поймать, мешает это странное, подозрительное ощущение, и Суга тушуется под изучающим взглядом и быстро бормочет спасибо, а потом, подтянув лямку портфеля, выскакивает на улицу.       — Ну вот, напугал пацана. Чего уставился-то на него? — ворчит Укай и, подумав, вытаскивает из пачки ещё одну сигарету.       — С ним что-то происходит? Он выглядит… Я не знаю, как описать это чувство.       — Я знаю. У него вид ребёнка, над которым издеваются, дома или в школе. И который точно об этом не расскажет, — Укай зло прицокивает языком и метко выкидывает в урну только что зажжённую сигарету. — Паршивое чувство, да? Типа ты понимаешь, что что-то не то, да все понимают, но тут не поможешь, только в стену носом уткнёшься. Если его бьют, то так, чтобы не было видно. Я пытался привлечь уже ребят из полиции, да там эту, как её, службу защиты — всё впустую. А сам потрясти его или не пустить домой или в школу я не могу — меня самого обвинят тогда во всём кошмарном, ты же понимаешь… Гиблое дело.       — Если он приходит в твой магазин, значит, всё равно однажды осмелится рассказать, что происходит. Может, он просто пока не может довериться, например, пробовал однажды, но всё стало только хуже, — предполагает Дайчи, и Укай хмуро кивает.       — Думаю, оно так. Да чёрт этих детей поймёт.       — Может, мне тоже попробовать как-то его разговорить? Хотя бы подружиться? — предлагает Дайчи, а душе всё воет и кричит старым обещанием самому себе не вмешиваться, не вникать, не привязываться.       — Ты не в лучшем положении, чем я. Сейчас то суровое время, когда молодого парня, ошивающегося вокруг поникшего настороженного ребёнка, сначала посчитают за педофила, а не за доброго самаритянина, — кисло хмыкает Укай. — Топай домой уже, а? Отдохни, выспись, оно тебе надо. Паршиво ты выглядишь.       Дайчи с ним согласен, когда добирается до съёмной квартиры — повезло, что адрес был в телефоне. Похоже, он переехал сюда недавно, маленькие комната, кухня и ванная кажутся тоскливо пустыми и холодными. Словно в этом мире у него никого нет, нет даже фотографий тех, который хотелось пристроить на полочку на стенке.       Не самая паршивая взрослая жизнь. У него есть, где жить, есть какая-никакая работа. Не самый худший вариант подождать, когда всё закончится. Не вмешиваться — потому что ничто не изменит предначертанный вариант. И этого Суги рано или поздно оборвётся ниточка жизни.       Дайчи обещает себе не вмешиваться, но всё равно сразу узнаёт маленькую фигурку на полупустой детской площадке, рядом с которой оказался в свой ничем не примечательный выходной. Все на выходных гуляют с друзьями, занимаются любимым делом или хотя бы отсыпаются от тяжёлых будней, а он бродит по знакомым улицам, пытаясь понять, почему они чужие.       Легкий волейбольный мяч, звук, с которым он касается ладоней и рук — о, он узнает его всегда. Этот звук словно выцарапан на подкорке мозга, он тянет к себе магнитом, и Дайчи сам не понимает, почему сам оказывается на этой площадке. Она уже старая и заросшая, похоже, мало кто тут гуляет. Хорошее место, чтобы спрятаться ото всех.       Приём мяча у Суги не получается, он не может долго его удержать, может, просто не справляются детские руки, или же не хватает сноровки. Да нет, и техники не хватает, если приглядеться — центр тяжести смещён, неправильное положение рук, гибкость на нуле. У этого Суги дерьмовый тренер, если он вообще есть.       — Ты учишься волейболу сам? — не удерживается Дайчи, и мальчишка от неожиданности роняет мяч, косится испуганным зверьком сначала.       — Вы же… в магазине работаете, да? — неуверенно спрашивает он.       — Угадал. И, похоже, пугаю тебя.       — Чуть-чуть.       От яркой честности в голосе становится капельку стыдно, и Дайчи, не найдя, что сказать, со вздохом косится на мяч. Суга верно понимает его взгляд.       — У меня плохо получается, никогда не могу понять, что делать, когда мячик мне летит. А все смеются или злятся, если у меня не выходит, — признаётся он, садясь на старую скамейку и прижимая мяч к груди. Дайчи осторожно садится на другой край.       — Всё приходит с опытом и тренировкой. Когда-нибудь всё получится. Правда, если тренироваться правильно. У тебя ошибки есть, знаешь?       — Наверное… А как вас зовут? Я Коши.       Дайчи думает, что для ребёнка Суга совсем ничего не боится — или уже устал бояться.       — Дайчи, — отвечает он, и Суга смешно фыркает и тут же закрывает ладошкой рот:       — Простите, я не должен был смеяться… У меня просто друг был с таким же именем, ну… Он уехал только. Он хотел, чтобы я научился играть в волейбол. Чтобы мы когда-нибудь сыграли вместе, когда вырастем. Только у меня не получится, наверное…       Все слова он произносит всё тише, последние едва удаётся расслышать. Он подпирает кулаками подбородок, и под съехавшим рукавом большой ему толстовки Дайчи замечает на руке расползшийся сине-лиловый синяк. Сколько ещё он таких прячет?       — Давай я тогда тебя научу. Могу приходить сюда, на эту площадку. Правда, каждый день не получится, работа же, но в выходные смогу.       Суга снова смешно фыркает и в этот раз даже не извиняется:       — Вы странный.       — Ты тоже. Потому что маленький ещё, чтобы разучиться верить в мечты и обещания. Какое-то время Суга молчит, сверля взглядом носки своих потрёпанных кроссовок.       — Но вы ведь тоже не верите.       — Я взрослый, для нас это нормально, — отвечает Дайчи наобум, и они снова сидят молча.       — Мне нужно идти уже. Поздно. Дома… будут ругаться, — тяжело вздыхает Суга, и Дайчи делает опрометчивый шаг:       — Надеюсь, ты сможешь мне поверить и рассказать, что с тобой происходит, дома или в школе. Когда придёт время, я постараюсь тебя защитить.       Суга молча убирает мяч в старый рюкзак. Плечи у него поникшие, и Дайчи кажется, что своими словами он сейчас всё испортил.       — Не верьте в это, у вас не получится, — быстро говорит он и пускается пулей с площадки, словно сам боится своих слов.       Словно он ещё больший взрослый, чем сам Дайчи.       Сложно во что-то верить даже за двоих, когда у самого веры ни капли не осталось. Дайчи выцеживает то, что есть каждый вечер, наблюдая за Укаем, курящим у входа, или же проходя мимо старой площадки. Но Суга не приходит, и каждый раз остывает отложенная булочка с мясом, а Укай скуривает полпачки.       Дайчи верит лишь в то, что скоро он уйдёт из этого мира. Суга — его или же нет, какой-то Суга, которого он уже терял или только потеряет, предстающий перед ним в кошмарах каждую ночь, пугающе молчит в размытой дымке боли.       Тело ребёнка десяти лет находят в ближайшем парке спустя неделю. Об этом трубят все газет и шепчутся по углам. Укай с этой новости, похоже, ставит себе целью заработать рак лёгких.       Дайчи же привычно ждёт. Скоро будет он, новый переход, новый Суга, новое не сдержанное обещание не вмешиваться. Но проходит пара обычных дней, а он всё в этой душной тесной квартире и хмурым Укаем на работе, который даже не замечает, пришёл он, или у него выходной. Но у него и правда выходной, и он плетётся привычным маршрутом. На первый взгляд кажется, что там никого, но на самом деле фигура человека в чёрной толстовке теряется в вечерних полутёмках. Она кажется смутно знакомой, в такую же толстовку был одет и человек, толкнувший Сугу, его Сугу, с перрона когда-то давно. Если он здесь, на этой площадке, значит… Значит, в этом мире ему опять досталась дерьмовая роль.       Дайчи кидается к нему одним движением, хватая за плечо. На миг кажется, что весь мир словно переворачивается и кружится вокруг каруселью, а потом обрушивается гулом голосов. Знакомым таким, который бывает в… школе? Нет, в школьном фойе, если судить по шкафчикам с обувью.       — Может, отпустишь? Мне больно.       Когда Суга сердится, он всегда говорит вполголоса. Наверное, он и правда сильно сжал пальцами его плечо сквозь чёртову чёрную толстовку.