American Psycho

Эта вечеринка отстой. Я, ..., ненавижу этих людей. Звучит так знакомо. Брайан не может вспомнить, откуда эта меткая фраза, но сейчас он даже не может понять, сколько часов работает в компании. По идеи, у него ещё продолжается первый рабочий день. Период адаптации. И для новичка он делает слишком много работы. Чепмен все ещё орёт: «Мой костюм! Костюм!!!» — и смотрит на пропитавшийся кровью пиджак. А у самого, наверное, вся жизнь перед глазами проносится. Алые крапинки покрывают его лицо, лицо, полное ужаса. Тони настолько шокирован, что видит только костюм, фокусируется на нём, как самоубийца на пистолете, и не замечает окружающего хаоса; и слава богу, иначе он сойдёт с ума. «Костюм! От Версаче!!! Он испохаблен!» Возникает ассоциация со спасительным одеялом, которое в детстве защищает от выдуманных монстров, только Чепмен уже взрослый, а чудовища настоящие. Одеяло не спасёт. «Вы сведёте меня с ума, деревенщины!» Нечеловеческие крики, безумный смех, искажённая музыка — всё это сливается в болезненный шум, уши чуть ли не кровоточат. Темнота такая густая и упругая, что похожа на каучук, только редкие неоновые палочки излучают красный, зелёный, синий цвета, которые лишь нагоняют саспенс и тревожность. Праздник безумия. Пастернак оглядывается, ищет в цветном неоновом свете Хьюго, лягушонка, в честь которого закатили такой праздник, который не каждый переживёт. Хьюго нет. Поверх его имени, начерченном маркером, на доске размазана кровь: «B R I A N» — в красном неоновом свете она влажно поблескивает. Свежая. Что ж, Пастернак оказывается настолько харизматичным парнем, настолько лучшим сотрудником месяца, что сбрасывает с пьедестала вечеринки самого именинника. Праздник устроен не друзьями для Хьюго — а ею для Брайана. Соса корчится, истерично смеётся и бормочет что-то, её слова растворяются в шуме и тьме, как юпи в воде. Брайан прислушивается, Соса через силу выдавливает мантру: «Мэппи, он Охотник, аха-ха... Мэппи, он Охотник, он Охотник, Мэппи», — но Мэппи тут нет, а Пастернак как Охотник беспомощен. Самый лучший работник месяца. И самый бесполезный. Брайан думает о том, что ещё пунша ему не помешает. В руке все ещё находится стакан, но он пуст, как голова Пастернака, только на дне есть пару капель. Мало. Они попадают мимо рта и остаются на щеках. Мэлоун стоит на столе, заливается ненормальным смехом, призывает любить себя до хрипоты в голосе. Вдоль её лица проходит уродливая рана, в которой Брайан видит определённый фрейдистский подтекст. Вокруг Дженны толпятся зомби-клерки в одном нижнем белье, они извиваются, как червие, тянутся к ногам Мэлоун, бьются лбами об пол, будто перед царём, и бормочат несвязный бред. Стадо. Мазохистские, раболепные идолопоклонники. Один, самый отважный (или безумный), заскакивает на стол верхней частью тела и пытается ухватиться за лодыжку Дженны. Он мычит: «Я люблю тебя!» Хрясь! Его шейный позвонок дробит шпилька идола. Пастернак вздрагивает, словно это ему ломают хребет. Червь умирает в экстазе. Дженна шипит: «Люби! Меня! Я Дженна! Сама Дженна Мэлоун!» Она смотрит на Брайана. Она хочет упиться его любовью, как Пастернак — пуншем, опьянеть до беспамятства. Плотоядный оскал Мэлоун. Шпилька движется внутри шеи трупа, разворачивая мясо. Мэлоун манит Пастернака пальцем одной руки, а пальцем другой показывает на каблучок. Будто зовёт на танец. Будто зовёт Брайана пошерудить его шпилькой внутри её глотки. Намёки-жесты в стиле интернационального «где тут метро?» с «поездом», входящим в «тоннель», только тоньше, кровожаднее и наглее. Рука Брайана сжимает стакан и подрагивает. Липко и мокро от пота. — И-извини, я не могу, я-я занят, — бормочет он и отползает подальше. Ростова терзает то ли пирог, то ли чью-то плоть, что-то красное льётся из пасти через край, стекает по подбородку и капает на грудь, со стороны кажется, что она так ест арбуз, но цвет жидкости слишком сочный для арбузного сока. Пастернак надеется, что это всё-таки пирог. По помещению перемещаются, как гусеницы, непонятные мумии с алыми линиями вдоль тела. Они воют, стенают и издают звуки, похожие на мычание и клёкот — как служащие компании. Только шум мумий страшнее и... загробнее. От существ веет холодом. Кажется, они испытывают адские муки. Что это? Клерк хохочет и в истерическом припадке бьётся о запертым лифт головой, раздаются гулкие металлические удары, дверь вроде мнётся. «Мы заперты. Это наша последняя вечеринка! Аха-ха... Отрываемся по полной!» — орёт он, падает на пол и начинает полупеть-полукричать слово «уволен». Постепенно пение перетекает в бульканья. Он задыхается от крови. Это безумие передаётся Пастернаку. Ему нужен кто-то сдержанным, с холодной головой... Доши! Доши выглядит адекватным, но растерянным и пялится в пустоту, держась за ухо, сквозь стиснутые пальцы струятся тоненькие ручейки крови. — Доши! Ты слышишь меня? — орёт Пастернак. Брайан пытается подняться, но боль в боку мешает нормально двигаться. Откуда? Вроде, он не обо что не ударялся. «Ау!» Новый прилив боли. Она сводит зубы и сдавливает голову, как чесноковыжималка зубчик чеснока, глаза застилает красное полотно и непонятный образ перед ним. Драгоценный камень, обвитый змеёю. Гудит в ушах. Спустя несколько долгих секунд Брайан приходит в себя, кашляет пару раз в руку — и из глотки вырывается нечто окровавленное и покрытое слизью. Кусок органов? Пастернак с отвращением отбрасывает дрянь. Лучше не думать. И больше не пить пунш. Горло — сухое и ободранное изнутри, будто от ангины. Пастернак опирается о локоть, поправляет очки и, хрипло дыша, осматривается повторно. Доши пропал. Его просто нет. Где Доши? Где Хьюго? Где Спейдер? И самое главное. Где... Кейт? — Кейт! — слово тонет в шуме. Сердце падает хрустальным шаром и разбивается о дно души — это если говорить метафорично. На деле из-за нахлынувшего ужаса просится наружу пунш, а мурашки по коже скачут табунами полковника Дюмонта. Новый прилив боли. «Голова!..» В глазах темнеет. Появляется образ, его нельзя разобраться, это какой-то чистый ужас, агония и умственная конвульсия. Он аморфен, но болезнен. Кажется, Брайан даже ненадолго теряет сознание. Кошмар. «Фух... П-прошло, кажется». Пастернак поднимает голову и видит над собой нависший гигантский кокон с кровавой линией вдоль тела и странной прической. Ведьма. Весь мир замирает и сужается до небольшого кружка, в котором есть только Брайан — и это чудовище. Как в фильме. Дыхание затихает. Голову распирает от боли. А губы... Губы сами шепчут одно имя: — Кейт.