Туманное утро...

В феврале 1943 года, когда мне только вот исполнилось двадцать пять лет, нашу полевую сан часть расформировали, в силу того, что не привозилось достаточное количество медикаментов. Врачей отправили в более серьезные госпиталя, а нас, медсестер, толпой погнали на передовую к ребятам. Сначала мы кочевали по всей восточной Пруссии. Все - и медсестры, и солдаты - стойко переносили сложнейшие погодные условия и постоянные обстрелы. Я поражена тем, что делали сестры и как им удавалось сохранять спокойствие, несмотря на все ужасы войны. Нам, сестрам, приходилось постоянно учиться в госпиталях, например, как проводить хирургические операции и при этом не допустить летального исхода раненого на врачебном столе. Однажды черноволосой, как смоль, девушке-медсестре Надин Иттераль, пришлось оттащить раненого мужчину в укрытие, рискуя при этом собственной жизнью. И все это перед тем, как ассистировать в хирургической операции в прифронтовом госпитале под постоянным обстрелом... Я просто поражалась стойкости и мужеству наших американских и польских девушек, которые примкнули к нам в средине февраля отдельной сан бригадой. Если раненому уже ничем нельзя было помочь, его отправляли в отдельную палату, в которую врачи уже не заходили. Сестра же заботилась о нем до последнего, разговаривала с ним, расчесывала ему волосы, подносила воду. И все время записывала то, что говорил умирающий солдат.... В одну из холодных ночей мне пришлось разделять последние секунды жизни умирающего молодого парня польско-русского происхождения Маруша Дзерковских, который воевал на Прусской границе. Его маленькие глаза излучали такую робкую радость, что казалось в них еще так много жизни, так много не истраченной энергии, так много неизведанного и не сказанного. Я смотрела в эти глаза и подолгу плакала, хотя должна была утешать парня, говорить ему о книгах и стихах. Вместо этого Маруш утешал меня, гладил по голове, словно маленькую девчонку, а я только всхлипывала, не смея признаться ему, что он в эту ночь скоропостижно умрет. - Не плачь, Кларк, моя дорогая! Я все понимаю, я все знаю,-тяжело вздыхает,-но я не печалюсь и ты не грусти, мое белокурое солнышко! Слышишь? Маруш до войны был обычным пекарем. Имел свой большой двор, скотину, часто занимался прогулками на лошадях и имел достаток в семье. Его дети-Кристина и Аленна, теперь останутся малолетними сиротами, потому что жена парня умерла год назад от пневмонии здесь, в этой части. Мне горько осознавать, что эта холодная рука, которую я сейчас сжимаю, больше никогда не прикоснется к колосками пшеницы, к прохладной воде, что бы умыться после пыльного и утомительного обстрела, никогда не прикоснется к волосам любимых детей, что бы утешить тех в минуты горечи.... Весь февраль я стойко боролась за жизнь солдат. Один рыжий молодой мужчина, который явно оказывал мне знаки внимания, сколотил доску у входной двери нашей сан части. Там он мелом аккуратным почерком написал приятный стих. Его я буду помнить всегда.... " В военном госпитале или в медсанбате, А то и просто санинструктором в полку Ты, медсестра, всегда была с солдатом, И он перед тобой всегда в долгу. Тащила ли истерзанного из воронки, Или вела его, контуженного, в тыл, Ты потихоньку плакала в сторонке, А он тебя всегда любил. О, девушка, как много видела ты горя, Как долго ты месила фронтовую грязь! Но улыбалась ты всегда тому, который Ругал войну, от боли матерясь..." *** Спустя несколько дней мы перенесли часть в Померанию и Силезию, которые окружали большую часть Польши с севера и запада. ... К нам примкнула по переводу из Краковского госпиталя еще одна медсестра-Лилия Адельберге - военным фельдшером у прифронтовой линии. Было ей всего 23 года ... Банты в волосы Лилия, конечно, не заплетала, но, бывало, носила бантики на своих русых косичках. Как школьница или студентка первого курса. Молчаливая, сосредоточенная в своих мыслях, мечтательная, тихая девушка. Находясь в жестком военном, мужском коллективе, она многим нравилась. Солдаты любовались, глядя на нее, когда при встрече Адельберге робко и как-то по-детски стыдливо, улыбалась. Возможно, и ей кто-то нравился, но она со всеми была сдержанной, держала дистанцию, а тайны ее сердца уже никто не узнает ... Я мало общалась с девчушкой, хотя и служила с ней в одной воинской части. Это была обычная рабочая поездка. Патрулирование. Бойцы сотни раз делали такие выезды. Село Урбань в Силезерии было довольно таки живописным. Белое покрывало снега плотно и тепло все сохранило. До того, три года село находилось в «серой зоне». Раньше там не было никакой официальной власти и, конечно, никакого медицинского учреждения. Затем в село вошли подразделения пехоты польских солдат и малые группы американских разведчиков и принесли с собой минимальные признаки нормальной жизни. Среди тех, кто по долгу службы посещал Урбань, была и медсестра Адельберге. В любой момент там могла быть нужна ее помощь - ведь на склонах, окружающих село, расположены вражеские огневые позиции. И местные жители, а это в основном пожилые люди, часто обращались к нашим военным за медицинской помощью. А девушка как раз была фельдшером. Кому-то давление померить, кому таблетку дать или просто проконсультировать то по состоянию здоровья. Обычная работа медсестры, конечно, очередная рабочая поездка в прифронтовой деревне. А оказалось последняя ... Еще в тот день при мощном взрыве я упала в окоп к ребятам прямо на руки. Они держали меня а я не понимала, где я нахожусь. Уже потом сообразила, что меня контузило от сильных звуковых волн. Тогда еще ко мне в ноги упал какой-то офицер с длинными усами и бледным лицом. Он окинул меня взглядом и закричал... -Почему дети на передовой?! -Я не дети, товарищ капитан,-отвечаю,-а медсестра из Прусского мед гарнизона! Ребята тогда смеялись, не смотря на продолжительные обстрелы и визг животных..... Однажды мы проснулись рано и услышали, как по улице двигается большая масса людей с повозками и автотранспортом. Мы решили, что это отступает какая-то наша часть, и стали быстро одеваться, чтобы присоединиться к ней. В этот момент входит начальник медицинской службы, а с ним немецкий фельдфебель с автоматом.... Немец направил на нас автомат и стал что-то кричать по-немецки. Никто из медсестер немецкого не знал, но поняли, что немец берёт нас всех в плен... Мы скоро стал собирать свои вещи, а начальник мед службы достал и подал нам буханку хлеба. Но эту буханку перехватил немец, вынул тесак и разрезал её пополам. Одну половину буханки он отдал нам, троим девушкам, а другую – себе. Фельдфебель повёл нас на окраину деревни и там сдал всех группе немцев.... Скоро нас построили «гуськом» и повели по дороге из деревни.... Немного отойдя от деревни, немцы нас остановили и начали что-то обсуждать. Потом подошли к самой младшей из нас, веснушчатой и всегда улыбчивой девочке, которая была еврейкой, и стали ее оттеснять автоматами от общей группы, покрикивая "Юда!"..... Никто из нас не понимал, что всё это значит. Когда немцы оттеснили девчонку метров на десять, они в упор расстреляли ее из автоматов.... Такой громкий гул я никогда не забуду... *** Примерно через десять километров, которые мы молча проделали пешком, меня и мою довольно сухощавую подругу, подвели к большому сараю, совсем уже ветхому и полусгнившему. Я не знаю, что в нем сохраняли, но мое тело дрожало и от усталости и от страха. Перед закрытыми воротами стояло несколько немцев с автоматами. Впереди их пленной цепочки шёл молодой, сильный мужчина, и он первый подошёл к воротам..... Немцы приоткрыли ворота этого сарая и приказали нам вдвоем входить. Мужчина в форме глянул внутрь и, вдруг отпрыгнув, бросился бежать.... Немцы тут же пристрелили его из автоматов..... Мы переглянулись с девушкой, но молча зашли в этот сарай. Весь земляной пол был покрыт лежащими людьми, попавшими в плен. Сидеть, стоять и разговаривать запрещалось, а вдоль стен стояли автоматчики. По-видимому, несчастный, только что расстрелянный мужчина, принял лежащих пленных за трупы и попытался вырваться из этой могилы..... Этой ночью меня пробрал озноб. Ведь на мне, кроме мед халата и неудобных осенних сапог ничего не было. Моя подруга, кажется, уснула. Но я не могла сомкнуть глаз. Один из немцев постоянно смотрел в мою сторону, а когда я пересекалась с ним взглядом, он елейно улыбался и подмигивал мне. Этот взгляд вызывал во мне противные чувства и дрожь. Через два часа я почувствовала ужасный голод. Трое человек, что лежали у моих ног, кажется замерзли на смерть. Они совсем за последнее время не шевельнулись. Я молчала, потому что понимала, что за сказанные мной слова получу пулю. А мне этого не хотелось. Я очень соскучилась по Рейвен и братьям. Я не знала, где они и что с ними-и меня это сильно угнетало. Так я просидела до утра. Не сомкнув глаз. Слава Богу ко мне никто не прикоснулся с грязными мыслями.... *** Потом, утром, меня и еще несколько человек, что выжили, эшелонами повезли в Плашов. Пока ехали, нас кормили жидким супом из свеклы один раз в сутки. С голода точно не умрем.... По утрам приезжало несколько конных фур, на которых увозили трупы умерших. Я не хотела есть траву и по возможности старалась не заразиться дизентерией..... Когда поезд прибыл в Плашов, это часть Польши, оккупированная Германией, меня грубо толкнули в спину к большому кирпичному зданию постройки столетней давности. Еще несколько военнопленных мужчин повели со мной, при этом грубо ругаясь и матерясь то на германском, то на американском языках.... Большая дверь распахнулась, и нас затолкали внутрь помещения. Мое тело очень сильно знобило и видимо я чем-то заболела, раз чувствовала непосильную усталость и слабость. Каждый раз, при ходьбе, мои ноги подкашивались, и немцы еще сильнее били меня по бокам прикладом автомата. Я молча сжала зубы, пытаясь идти ровно и уверенно.... Из большого зала нас перевели в маленькую, довольно теплую комнату, в которой находилось двое мужчин. Один из них явно арийской внешности, задержал взгляд на мне, а потом скользнул ним по моему платью вниз к ногам. Его губы дрогнули в усмешке и я застыла. Второй, менее грозный во взгляде, что-то сказал нашим сопроводителям и те удалились, закрыв за собой дверь. -Итак, дамы и господа, -обратился один из них, видимо знавший английский язык,-вы знаете, куда вас привезли? Мужчина был весьма характерной внешности. Его прищуренные маленькие глазки вселяли страх и ужас, такое впечатление что этими глазами можно убить и растоптать в одну секунду. Его длинные волосы связаны в небрежный пучок а военная форма неприятно потерта и в некоторых местах довольно таки грязная. Он, видимо, был из высших чинов, но по цвету кожи лица стало ясно, что мужчина часто прилаживается к хмельной воде. Я вся дрожала. Мне было безумно холодно не смотря на уютную атмосферу в этой комнате. Я больше не чувствовала ног, и когда тот мужчина, который пронизывал меня взглядом, произнес следующие слова, я чуть не потеряла сознание.... -Я возьму ее к себе,-кивнул он, вся так же изучая мое лицо,-кто она? -Медсестра из Пруссии!-скучно ответил тот, что стоял рядом,-Зачем вам американка, уважаемый комендант? В Польше много сдобных девушек, способных смерить ваш пыл! -Я сказал, она будет моей!!-встряхнул головой мужчина, и в его лице взгляд переменился на ледяной и убийственный. Все в комнате вздрогнули от этого рыка а я застыла в ожидании чего-то наихудшего. -А этих...,-кивнул он,- в принудительный трудовой лагерь! Евреи должны возмещать расходы по своему уничтожению!! -Они не евреи, комендант, а простые американские и польские свинопасы! -Мне плевать!! Эту,-указал он рукой, словно стрелой из лука, выпущенной прямо в мое сердце,-ко мне в резиденцию Кракова!!! -Но комендант... -Мне отдать письменный приказ?!-взревел мужчина, а по моим венах текла холодная вода.... С зимней стужей в комнату ворвалась еще одна особа, на которой был накинут какой-то толстый сюртук и большая шапка. Я смогла повернуть шею, чуть болезненно сморщившись, и увидела как женщина, быстро снимает из себя всю верхнюю тяжелую одежду, оставаясь в красивой, сшитой по ее талии, форме немецкого офицера. Она даже не удостоила нас взглядом и я не успела разглядеть ее лицо, ведь она в одно мгновение оказалась около тех двоих немцев. Я видела, как она быстро сняла со своей правой ладони перчатку из тонкой черной кожи и протянула руку "коменданту". Тот засиял белозубой улыбкой а потом произнес, так же крепко протягивая руку женщине... -Фройлен обер-лейтенант Алексия Нойманн!! Наконец вы прибыли! Как успех в вашей операции? Девушка лишь наклонилась к уху "коменданта" и что-то ему шепнула, чуть придерживая мужчину за талию. Я молча наблюдала за этими всеми жестами, понимая, что сейчас, вот просто сейчас потеряю сознание. Истошный голод душил меня, ведь в последнее время водянистая похлебка не доходила до моего желудка, выворачиваясь обратно...Спазмы всех моих внутренних органов не прекращались и именно сейчас я ощущала, как перед моими глазами словно увеличиваются черные круги, раскручиваясь подобно спирали.... -Понимаю, понимаю, фройлен Нойманн..!.,-кивал тот, сменив улыбку на некую угрюмость,-но теперь ваша группа будет необходима здесь! Думаю вы задержитесь у нас на две недели, фройлен? Мне хотелось от души плюнуть в лица всех тех, кто стоял у стены напротив. Но во рту не было не единой капли влаги, и мое горло запершило, я стала чуть покашливать. Наверное, моя суета отвлекла тех господ от занятной беседы, раз все трое в одночасье направили взгляд на меня. Я застыла в ужасе. Наверное отчасти от того, что "комендант" елейным взглядом вновь скользнул по моему телу, а второй мужчина скучно приглаживал ладонью свои непослушные сухие пружинистые волосы. Женщина-офицер, лицо которой я наконец увидела, смотрела на меня в упор и клянусь, я увидела как ее нижняя губа еле заметно опустилась вниз в удивлении... Такой красивой женщины я никогда не видела. Наверное в другое время я бы умоляла не один раз нарисовать ее портрет, или описать ее женственность в стихотворении. В том строгом, темно-зеленом немецком камзоле с нашивками и погонами на плечах, я увидела такое чудо.... Она не была похожа на других: и внешностью, и взглядом. И от того разительно казалась прекрасной... Аккуратный изгиб бровей чуткой линией обрамлял глаза, которые казались темным Амазонским лесом.... Волосы изумительно уложены назад в аккуратной прическе, и кажется она мыла их не обычным домашним мылом, а нежными дорогими маслами и шампунями. Стройное, грациозное тело позволяло выглядеть нежнее любой женщины, но черты были аристократического типа: белая кожа, высокий лоб, идеально ровный аккуратный тонкий нос, изящные кисти рук и длинные пальцы.... А губы насыщенного естественного цвета, казалось, были измазаны в алой помаде, но это не так. Не капли фальшивого цвета...настоящая красота настоящей арийки... -Фройлен Нойманн, эта девушка -американка! Видимо заболела холерой, у нее совсем не здоровый вид!-махнул рукой тот, что с длинными волосами, но "комендант" на него грозно рыкнул.-Уведите пленных!-громко добавил он,- а девушку вы знаете куда! Двое быстро выбежали из-за двери и грубо растолкали нас к выходу. Я вскользь смотрела на женщину, пытаясь поворачивать голову. Она все еще неотрывно провожала меня удивленным взглядом...