Симультанность

       На следующее утро Арсений просыпается уже в пустой комнате. Тюль едва колышется от приятного ветерка, снизу доносится приглушённый шум, но от чего конкретно понять сложно. При дневном свете Арсений рассматривает комнатку: небольшая с одним окном, слева от которого стоит шкаф, рядом со шкафом комод. Справа от окна — небольшой письменный стол с двумя полочками сверху и задвинутой под него табуреткой. На полочках стоят какие-то книги. (Интересно, на русском? Читать Арсений любит и с собой тоже прихватил несколько книг, чтобы было чем заняться.) Помимо этого, из мебели вдоль стены стоит односпальная кровать Антона (не заправленная!) с прикроватной тумбочкой и напротив, метрах в трёх (хотя вчера почему-то это расстояние казалось ему больше) разложенная софа, которую отвели Арсению. Между кроватью и софой лежит небольшой синий коврик под цвет распахнутым шторам.        Арсений поворачивается на бок и шарит рукой под софой, пытаясь найти телефон. Он на месте и уже показывает местное время: нет и десяти. В жизни на каникулах так рано не просыпался, но сон больше не идёт, и приходится встать.        Антон проснулся незадолго до Арсения, но уже успел принять утренний душ и спуститься вниз. Бабушка с дедушкой с самого утра в кафе. Бабушка наверняка уже помогает на кухне поварам, дедушка, судя по жёлтому кузову грузовичка, виднеющемуся из окна, принимает продукты. На столе, накрытые пластиковым куполом, лежат блинчики с шоколадно-ореховой пастой. В такие моменты Антон обожает бабушку тысячу раз: блины он готов есть каждый день на завтрак, обед и ужин на протяжении вечности.        Антон как раз выбирает из двух зол вкуснейшее: чай или молоко? А, может, чай с молоком и ложкой сахара? Рука тянется к вчерашнему заварочному чайнику, и запах трав отбивает всякое желание разбавлять этот вкус чем-то посторонним. Антон заваривает себе чай и усаживается на кухонный диванчик, пододвигая тарелку с блинчиками ближе к себе. Он в одних вчерашних шортах и, слава богу, бабуля не видит, что он сидит за столом в таком виде.        После бравой смерти первого блинчика на кухню входит Арсений: в ярко-апельсиновых шортах и очередной чёрной футболке с белой надписью во всю грудь. На этот раз Антон успевает её прочитать: «i am so killed». Арсений умыт и причёсан, снова «и в пир, и в мир».        Антон понимает, что сидит, сгорбившись, заляпанный шоколадно-ореховой пастой, и кожа на его несуществующем впалом животе собралась в гармошку. Удивительно, но его не ебёт. За ночь как будто что-то изменилось: нет страха и волнения, нет смысла переживать, что он может не понравиться, что сделает что-то непоправимое. Арсений, конечно, очень красивый и оттого какой-то недоступный, но он всё же не бог, поэтому Антон не станет перед ним преклоняться. Особенно учитывая вчерашнее поведение Арсения. Плясать вокруг него только из-за какого-то непонятного шанса? Не-а.        Хотя ладно, кому Антон врёт, ему просто нужно сказать спасибо Димке, который, выслушав весь рассказ, объективно оценил ситуацию и помог Антону выстроить верную стратегию, а именно: не выёбываться особо, быть с Арсением дружелюбным и смириться с ситуацией. Антон умница, он мудрого Димку всегда слушает, и теперь абсолютно спокоен.       — Доброе утро! — Антон запивает блин чаем и кивает застывшему в дверном проёме Арсению. — Блинчики будешь?        Арсений непроизвольно кривится. Дело не в его характере — честное слово! — он просто терпеть не может блинчики, и у него есть на то свои веские причины. Но теперь он стоит перед выбором: завтракать ненавистными блинчиками или не завтракать вообще? Обойтись чаем? Если бы за столом сидели антоновы дедушка с бабушкой, он бы, конечно, безропотно съел блины, но…       — Доброе. А есть что-нибудь другое?        Антон надкусывает новый блин и слизывает текущую с пальца начинку. Прожёвывает и говорит:       — Могу яичницу с беконом пожарить. Будешь?        А вот это уже звучит хорошо! Арсений радостно кивает:       — Да!        Наверное, ему нужно сказать, что он справится сам, но лезть в чужой холодильник неохота, да он к тому же не знает, что и где лежит. С другой стороны, Антона напрягать ему тоже не хочется: он капризный, но не бессовестный.       — Давай я сам всё сделаю. Ты мне только покажи, где что.       — Да сиди, — Антон встаёт с мягкого кресла. — Я сделаю, а ты смотри, где что. Потом пригодится.       — Ну ладно, — Арсений садится и смотрит, как Антон пересекает просторную кухню-столовую, достаёт из холодильника яйца и бекон, из гарнитура слева от плиты — сковородку. Ищет в ящичке сверху нож.       — Тебе какую яичницу?       — Глазунью. А можешь только желток проколоть?        Антон пожимает плечами, мол, ладно, и продолжает суетиться над плитой. Арсений особо за его тощей спиной не видит, какие махинации совершает Антон, да и что там смотреть? Яичницу все готовить умеют. Гораздо интереснее смотреть в окно: море, оказывается, совсем рядом, наверное, метрах в сорока от дома, плещется там, внизу, видно белоснежную поблёскивающую в лучах солнца гальку.        — Ты чем заниматься сегодня планируешь?        Арсений отрывает взгляд от окна — Антон уже ставит перед ним тарелку с яичницей и несколькими полосками поджаренного бекона. Сбоку на большой круглой тарелке лежат два поджаренных тоста с маслом и сыром. И когда успел? На белке расплывается полужидкий желток — всё, как Арсений любит, хотя он был уверен, что о таком странном способе приготовления глазуньи Антон услышал впервые. Сверху какие-то сухие специи, наверное, травы. Пахнет вкусно. Следом за тарелкой Антон ставит на стол чашку с разбавленным чаем и кладёт вилку с чайной ложкой, пододвигает поближе сахарницу и садится напротив, на стул, притягивая к себе тарелку с оставшимися треугольниками блинов. Арсений вдруг понимает, что занял чужое место, и ему ни слова об этом не сказали.       — Ну так что?        Арсений пожимает плечами:       — Не знаю. Может, почитаю. Интернет здесь есть, кстати?       — Ага. Я тебе после завтрака пароль от вай-фая скажу.        Арсений не успевает ответить: в столовую заходит Павел Кириллович.       — Привет, молодёжь. Приятного аппетита.       — Привет, дед.       — Доброе утро.       — Антош, автобус сегодня пораньше подъедет. Позавтракаешь — иди сразу в зал. Иванка уже пришла, поможешь ей на столики накрыть.       — Будет сделано, дед.       — Штраф тебе: три наряда вне очереди на мытьё посуды.       — Чего-о? — возмущается Антон.       — И скажи спасибо, что я бабушке не сказал, как ты на кухне при госте в одних шортах гоняешь!       — Ага, скажи спасибо, что я не сказал бабушке, что это ты позавчера куст помидора сломал, когда опрыскивал огород, а не соседская кошка!        Павел Кириллович смеётся:       — Ладно, живи, студент.        Дедушка уходит, Антон сидит и, улыбаясь, доедает последний блин. Вот тощий же, как сушёная вобла, куда в него столько блинов-то влезло?       — Дед у нас домашний Петросян на минималках, привыкай.       — Угу.       — Вкусная яичница?       — Да, спасибо.       — Ок. Тогда тарелку в раковину поставь, я попозже помою, сейчас бежать надо, — Антон встал из-за стола. — А! Пароль от вай-фая сейчас напишу тебе и на столе оставлю в комнате. Ну всё, я побежал.        Спустя пять минут Арсений доедал яичницу — вкусную, действительно намного лучше тех, что он сам готовит себе дома — и слышал, как Антон, матерясь, спускается со второго этажа. Опять же, вобла сушёная, а шума от него как от военного полигона.       — Всё, Сень, я ушёл. Если что, найдёшь кого-нибудь из нас в кафешке, тут всё рядом, не заблудишься.       — Арсений! — поправляет Арсений Антона, но тот его уже не слышит.        Посуду за собой Арсений всё же помыл: у него душа не на месте будет, если он вдруг поставит грязную тарелку в раковину и уйдёт: отцовское воспитание. Кстати об отце. Он даже пару раз звонил, но Арсений, обиженный до глубины души, трубку не взял.        Сразу после завтрака Арсений поднялся наверх и, подключившись к интернету, понял, что ничего не хочет. Книгу тоже достал, но она так и осталась лежать на полу возле софы, потому что прикроватной тумбочке, конечно, места уже не нашлось. Настроение паршивое, внутри то ли пусто, то ли кошки скребут — не понятно. Наверное, пора выключать свою внутреннюю королеву драмы, но Арсений понимает, что ничего не изменится: ему по-настоящему херово и как никогда хочется домой, в родные стены и знакомую обстановку. Пусть лучше он послушает, как отец пилит его на протяжении часа, чем находиться здесь.        Невыносимо хочется домой. Как маленькому мальчику, застрявшему в детском лагере, которого вожатая отлавливает по туалетам, пока он пытается дозвониться матери и порыдать ей в трубку о том, насколько ему плохо. Только Арсений маме позвонить не может, а отцу не станет — обида на него оказалась неожиданно сильнее, чем он сам ожидал. Если бы отец только знал, как ему тут херово, наверное, не отправил бы сюда. А как объяснить свои чувства, если нет сил разговаривать?        Арсений приказывает себе подобрать сопли. Даёт себе срок в неделю для того, чтобы привыкнуть, и если ему не полегчает, то он наплюёт на обиды и позвонит отцу, чтобы слёзно попросить его вернуться домой. Итак, первый день уже пошёл. Осталось ещё шесть. Шесть дней, и он позвонит отцу.        Провалялся Арсений до часу. Он перекатывался с боку на бок и слушал музыку, всё ещё мечтая как можно скорее оказаться дома. Может, нарисовать календарик и вычёркивать из него дни? У него с собой есть блокнот и ручка: как раз будет, чем заняться. Как только Арсений встал, чтобы достать из чемодана блокнот (некоторые вещи не поместились на полки), в комнату вошёл Антон.       — Арсений, пойдём обедать.        Не «Сеня». Значит, всё-таки услышал утром его возмущённый вопль оскорблённой девицы? Замечательно.        После обеда ничего не изменилось: Антон где-то пропадал, снизу по-прежнему слышался какой-то шум. Арсений заткнул уши наушниками и сам не заметил, как уснул.        Разбудил его Антон, осторожно тормошащий за плечо.       — Арсений.        Ничего не понимающий Арсений раскрыл глаза. Над ним нависало костлявое тело, и Арсений вдруг понял, кого Антон ему напоминает: Кощея Бессмертного в молодости! (Если, конечно, у него вообще была эта молодость.) Во всех же сказках его рисуют либо худосочным, либо вообще состоящим из одних только костей! Ну вылитый Антон. Арсений фыркнул собственной догадке — голова отозвалась лёгким звоном боли. Коварный дневной сон остался сладким только в воспоминаниях.       — Чё ты ржёшь?       — Ну и словечки у тебя… Что ты хотел?       — Разбудить тебя. Время шестой час, голова заболит.       — Уже опоздал.        Антон разогнулся и сложил руки на груди:       — Ты что, весь день тут пролежал?       — Да. — Ну, разок он высунулся в окно и чуть не вышиб москитную сетку. Вряд ли это можно считать прогулкой, но свежим воздухом чуть-чуть подышал.       — Надеюсь, хоть переворачивался с боку на бок.       — Что?       — Профилактика пролежней! Пойдём ужинать. А вечером я собираюсь с местными друзьями на пляж сходить, пойдёшь со мной?       — Нет.        Ещё не хватало Арсению новых знакомств. Он и язык-то местный толком не знает, если на английском более-менее что-то может понять и сказать, то на хорватском точно нет. И как Антон, интересно, собрался знакомить его со своими друзьями? Разве что унизить перед всеми…        Антон выходит из комнаты, не дожидаясь Арсения. Приходится встать и пойти за ним. «Профилактика от пролежней». У Павла Кирилловича, что ли, шуток понахватался?