∞ ◆ ∞
Иванка — золотая женщина — отпускает Антона с Арсением, убеждая их, что пусть работы и будет в три раза больше, но и чаевые прибавятся (именно этим она прикрывает свой доблестный поступок). Поэтому ребята ждут спада активности гостей, чтобы не бросать Иванку уж совсем на произвол судьбы, и к восьми часам выбираются в город. Пляжи опустели, солнце постепенно начало катиться к горизонту, с моря запахло сырой свежестью, а остывший воздух приятно холодил плечи. Антон знает, куда ведёт Арсения. Это странное место, но по-своему красивое, стирающее границы между обыденным и чем-то запретным. Арсений не спрашивает, куда они идут: решает, как в детстве, устроить себе сюрприз (а взрослая жизнь научила, что порой на некоторые вопросы лучше не знать ответов). Идут минут пятнадцать, и сначала Арсений подумал, что их конечная точка назначения — это дикий пляж, но, не доходя до него каких-то десять метров, Антон вдруг ныряет в заросли между деревьями, потянув за собой Арсения. Солнце уже начинало садиться, подсвечивая облака искристо-розоватым цветом. Оказалось, что между деревьями есть вполне себе широкая тропинка, выложенная неровными камнями, петляющая, идущая чуть в гору. Теперь стало совсем интересно: сколько раз они гуляли мимо этого места? Арсений даже подумать не мог, что тут что-то скрывается. А потом начал вспоминать, что на главном городском указателе, помимо пляжа и апартаментов, была ещё одна надпись: «Groblje»(Арсений мысленно называл это «гробля», и, судя по названию, нетрудно догадаться, что это). Спустя минуту Антон вывел его к подножию небольшого холма, на котором действительно расположилось кладбище: совсем небольшое, обнесённое чёрным кованым забором, с крохотной часовней посередине. — Пойдём, — Антон ловко отворил калитку, и та, со скрипом, подалась вперёд. — А нам можно? — Арсений засомневался. — Конечно можно. Чё, струсил? Арсений шагнул на территорию кладбища вслед за Антоном: — Мёртвых нет смысла бояться. Здесь никого нет? — Кроме нас с тобой и горы тлеющих костей — никого, — заверил его Антон, проходя вглубь кладбища. Розовые облака постепенно наливались краснотой, она просвечивалась сквозь воздушные перины и отбрасывала на землю красноватые лучи, окрашивала макушки кладбищенских деревьев и блестела в глазах Антона каким-то озорным огнём. Часовня, при близком рассмотрении, оказалась похожа на квадратный пакет молока: невысокая, с треугольной крышей, на самом верху которой застыл небольшой колокол и маленькое полукруглое окошко. Кладбище совсем маленькое, местами каменные памятники покрывает зеленоватая плесень, всюду одни камни и узенькие дорожки между могилами. Первый ярус, над ним плоские ступеньки и второй ярус, ещё ступеньки — и третий. Всё упорядочено и чётко, не заблудиться. Высокие деревья растут по краям и не закрывают обзор. Никаких заборов и калиток у каждой могилки, никаких скамеечек и столиков: всё очень лаконично и чисто. Антон стоит у одной из могил на втором ярусе. Арсений подходит поближе: широкий чёрный камень, наверное, из мрамора, резко выделяется на фоне остальных. Рядом с камнем — ангел, размером со взрослого человека, сидящий на коленях с покоящимися на груди руками, голова опущена вниз в вечной скорби, и каменные кудри закрывают его лицо. Слева — такая же чёрная мраморная ваза, из узкого горлышка которой торчат пышные бутоны искусственных жёлто-красных тюльпанов с жилистыми лепестками. На самом надгробии стоит ярко-красная лампадка, наполненная прозрачным маслом почти до краёв, фитиль достаёт до самого дна и почти не обуглен сверху. Могила совсем свежая. Антон шарит по карманам, достаёт оттуда зажигалку, пару раз чиркает колесом и поджигает лампадку. Тут же занимается небольшой огонёк, подсвечивая стеклянные бока, отбрасывая вбок красноватую тень. Арсений читает надпись на плите:Ovaj spomenik podiže Pavo Milić I Nikola Ljubišić Sebi i svojima 2019 Počivali u miru.
Лампадка исправно горит, колеблется внутри огонёк, и Арсений с трудом переводит взгляд на Антона. Он не чувствует скорби или печали: эти люди ему чужие, но ему нравится это место. Он никогда не любил кладбища, особенно ходить на могилу к матери, потому что всегда плутал там, потому что не мог выносить скупых отцовских слёз, потому что ненавидел кружащих вокруг цыган, обещающих лучшее предсказание в обмен на деньги или конфеты, принесённые на могилу. Здесь ничего этого нет: здесь тихо и спокойно, здесь красиво и… умиротворённо. Наверное, здесь так же, как всем этим усопшим людям. Антон смотрит вперёд, крутит в руках зажигалку. Ему хочется курить, но он почти-почти бросил, держится из последних сил: ему очень нужно быть рядом с Арсением, а это, он понимает, требует некоторых жертв. — Тебе грустно? — Арсений садится рядом с Антоном, совсем вплотную, чтобы соприкасаться с ним всей левой стороной тела. Антон отвечает неуверенно: — Нет. Наверное. Но почему-то каждый раз, когда я прихожу сюда, вспоминаю отца. Ты часто вспоминаешь свою маму? — Антон поворачивается и смотрит прямо в глаза. Арсений отвечает мгновенно, как будто готовился к этому вопросу: — Нечасто. Порой месяцами о ней не думаю, а порой думаю о ней каждый день. — Я так же. Один раз не думал очень долго об отце, а потом посмотрел клип, и там была показана простая русская семья на даче, как они заваривали чай, обнимались друг с другом после долгой разлуки, улыбались. И это было так атмосферно, что я… Ну, знаешь… — Я знаю, — Арсений поднял руку и обнял Антона за плечи. — Я знаю. Он и сам порой, увидев счастливую семью, мог потом давиться рыданиями полночи. Иногда кажется, будто прошлое отпустило, но это неправда: оно всегда рядом, всегда внутри, и эта боль никогда не пройдёт с годами, с ней можно только научиться жить, её можно научиться заглушать, но никогда и ничем не вытравить. — Ты был с ней близок? — Да, очень. Она мне была ближе отца. Я любил её больше всех, — честно отвечает Арсений. — Она меня баловала и почти никогда не ругала, не повышала голоса, не давала подзатыльников, не ставила в угол. Она поддерживала меня во всём, даже если остальные были против. Я думал, что она идеальна, но она долго болела раком, и это скрывали от меня. Теперь мне кажется, что она из-за болезни была такой мягкой, как будто хотела дать столько поддержки и понимания, чтобы мне хватило на всю жизнь. Наверняка знала, как тяжело нам будет с папой ужиться вдвоём без неё. Антон кивнул. Он по-прежнему смотрел вперёд, непонятно на что: то ли на каменную дорожку впереди, то ли на могильную плиту в метре от них. Арсений почувствовал, что Антон как-то напрягся, плечи закаменели и он подозрительно замолчал. — Ну чего ты? — Арсений приподнялся и присел на корточки перед Антоном. — Плакать будешь? — Да нет, не буду, — вздохнул Антон. Немного помолчав, заговорил снова: — Я с отцом был не очень близок, все мои лучшие воспоминания связаны с мамой. Папа с нами не жил, но я ночевал у него по выходным, и мне нравилось проводить с ним время. Он меня не строил никогда, всё разрешал, казался на фоне строгой мамы самым добрым, но сейчас-то я понимаю, что он просто не понимал, какие усилия нужно приложить, чтобы воспитать ребёнка, что запреты порой необходимы. Не он же мучился со мной, не он делал со мной уроки, не он учил наводить за собой порядок, стирать носки с трусами, собирать портфель в школу с вечера. Не он потратил кучу нервов, чтобы выучить со мной гору стихов по литературе… Я любил его, но мама мне всегда была ближе. Как и тебе. И когда он умер, мама мне даже не сразу сказала, я узнал только через неделю от бабули. И даже не сразу понял, что произошло. Антон замолчал. От родителей они и так знали, что случилось в их семьях до знакомства Евы и Сергея друг с другом, но одно дело услышать от кого-то, а другое — поделиться самому, вытащить самое сокровенное и больное на поверхность, не боясь быть за это осмеянным. У них оказалось ещё больше общего, чем они думали. Арсений вытаскивает из рук Антона зажигалку и откладывает её в сторону. Тёплые солнечные лучи медленно угасают, солнце прячется за деревья, и запах приближающихся сумерек уже ощущается в воздухе. Маленький огонёк в лампадке стал похож на крошечный фонарик. Антон послушно отпускает зажигалку и, когда Арсений встаёт коленями на каменную дорожку, опускается за ним следом. Они сидят друг напротив друга, поджав под себя колени и переплетя между собой пальцы. Оба чувствуют нечто похожее: скорбят по умершим, вспоминают о них не только хорошее, как заведено, но и плохое. Человек состоит из добра и зла, если выкинуть что-то одно, то образ останется неполным. Арсений вспоминает, как в самом глубоком детстве мама отчитывала его за неубранные игрушки. Антон вспоминает, как отец ушёл из семьи и появился только спустя год. Он целый год не видел отца, почти забыл, как тот выглядит, но в итоге простил ему всё, потому что детское сердце намного добрее и шире, и чем старше человек становится, тем меньше в нём остаётся этой безвозмездной, непосредственной доброты. С годами сердце будто сужается, готовое отдавать себя только тому, кто это заслуживает. Не без сбоев, конечно, но так во взрослом мире работает всё. Арсений поднимает одну руку и кладёт её на тонкую шею Антона, оглаживает загорелую кожу большим пальцем и мягко притягивает к себе. Антон легко подаётся навстречу касанию, они с Арсением так близко, что невозможно рассмотреть глаза друг друга: всё сливается в единую линию и тут же двоится. Антон закрывает глаза. Арсений тоже закрывает глаза и долго целует Антона.