Слепая курица.

ДАНИЛА. И что меня дернуло все отцу рассказать? Зачем? Он истерил почти сутки, швыряя в стену все, что под руку попадало и срываясь на ор, что в его родне педиков не было и не будет, заруби на своем носу! Мать не вмешивалась, только помогала прятаться от взбесившегося родича. Потом были тренировки и я почти не бывал дома, приходя только переодеться и ночуя у ребят. Тренер тогда так и сказал директору: "Школа - школой, а заменять я его никем не буду!". В общем, на соревнования я все-таки попал и мы заняли первое место. Только радости было мало, на душе как кошки нагадили. А возвращаясь с победного триумфа, вмазался в драку, там не только я был, там все наши отметились. Ненавижу, когда лезут к тем, кто сдачи дать не может. А потом была больница и влетевший в приемный покой отец, который всего меня перетряс и, прижимая к груди твердил: "Да и хрен с ним, пусть гей, главное - живой! Может перебесишься". И теперь я нахожусь под его неустанным молчаливым контролем, все ждет, когда дурь выйдет. Так что, вместо трех недель получил полные четыре, а событий хватило столько, что мучиться от несостоявшейся неразделенной любви было некогда. Кроме ночей, когда я видел эти одуряющие зеленые глаза, и просыпался от ужаса, видя в них ненависть. - Может выбросить, а? - вопрос матери застал меня ступить, глядя на помятую шоколадку в ее руке. Эта злосчастная плитка так и лежала в кармане моей формы. На вопрос я ничего не ответил, просто снова положил ее на место. Сам не зная зачем. Сегодня первый день после больничного, и я с легкой совестью забил на первые два предмета. На социологию из принципа (с кем поведешься от того и блохи...), а на физкультуру у меня и так освобождение. "Да и вообще, где два урока - там и третий..." - так я думал по дороге в школу. Да кого я обманываю? Я просто боюсь встречи с ним. Боюсь увидеть в его глазах ненависть или презрение, а больше всего - безразличие, все остальное я переживу как-нибудь. Шаркая ногами по пыльному асфальту, я плелся, как самая медленная черепашка на этой планете. Решив переждать до конца большой перемены, завернул на задний двор и уперся своим близоруким носом прямо в НЕГО. Вадик сидел на спинке скамейки, запрокинув голову и подставив лицо солнцу. Как же я соскучился по твоей вечно хмурой роже, которая улыбалась только мне, по твоим глазам и голосу. Как же я хочу вновь его услышать перед тем, как ты полностью не отдалишься от меня, заклеймив своим едким ехидным замечанием, на которые никогда не скупился для таких, как я. Мой взгляд скользнул по зажатой в тонких пальцах сигарете. Опять курит? Он ведь бросил, уже год как, сам рассказывал. Да кто я ему теперь, что б он перед мной отчитывался что и почему? Но как же хочется, чтоб он посмотрел на меня и хоть как-то отреагировал, и поэтому, набрав в легкие побольше воздуха, я шагнул поближе и сказал: - Курить начал. Его веки дрогнули и раскрылись, переводя на меня взгляд задумчивых зеленых глаз, что снились мне ночами. Бегло осмотрев мою тушку, он так и застыл в ожидании моего дальнейшего высказывания. Наглеть так по полной, все равно потом будет поздно, и я сделал вид, что даже не смотрю в его сторону, на эти удивленно распахнутые глаза. - Прикурить дашь? Интересно о чем он сейчас думает, может решает каким образом меня послать или как лучше придать ускорение в том направлении, которое подскажет? - Ты ведь не куришь. - Ты тоже, насколько я помню. Ноги приросли к земле, и я не двигался, боясь спугнуть эту минуту, когда почти почувствовал, что все как раньше. Просто треп двух друзей, между которыми еще нет пропасти из "гей" и "гомофоб". Два слова с такими одинаковыми буквами в начале и таким разным, но объединяющим их смыслом. - Не люблю курящих. Бесят. Он затушил сигарету и уставился на меня с таким выражением лица, будто сам не помнит о том, что случилось. - Угу, - я скосил взгляд, рассматривая его из-под прикрытия очков, что сползли на кончик носа, - и что делать будем? - Давай свою шоколадку. Сердце ухнуло вниз и замерло, ловя момент, я как зомби шагнул и присел рядом с ним, попутно доставая из кармана потерявший презентабельный вид прямоугольник и протягивая ему это почти полностью растаявшее нечто в измятой упаковке. Он смотрел на шоколадку, как на что-то совершенно не из мира сего, даже не делая попыток взять ее в руки. - Растаяла наверное совсем. - Угу. - Руки еще пачкать. - Ну, так и не пачкай, - я совершенно бездумно снимал упаковку и пальцы не дрожали. Отломив кусочек и засунув его в рот, как в первый раз ощущая вкус, за эти четыре недели я на него даже смотреть не мог, а тут... - Сто лет шоколад не ел, вкусно. Будешь? Отломив небольшой кусочек, я протянул его, ожидая, что Вадик ударит меня по руке или сейчас заржет, обдав язвительным словом, но... - Буду. У меня галлюцинации или я настолько влюблен, что больной мозг выдает только то, что хочет сам услышать? Я смотрел, как он касается моих пальцев своими губами, как бережно берет протянутую ему сласть с таким выражением лица, будто сам не понимает, что творит и почему. Боги, мне все равно если он меня убьет. Мне безразлично, что будет потом, просто... Я хочу что б это продлилось еще хоть чуть-чуть, еще мгновение. Горло сдавил спазм, а во рту пересохло. - Измазался. Недоуменный взгляд и шоколад на его губах... Как же хочется сравнить его вкус с тем, что я себе представлял все это время. - Где? Его хрипловатый голос пробежал по спине табуном мурашек. - Здесь. Я умер и мне все равно, что будет дальше. Я хочу знать, хочу чувствовать... Хочу понять. Сам не понимая как, я лизнул его в губы. Вот только что он был просто рядом а теперь... Теперь его губы полностью в моей власти, все потом. Даже могилку помогу вырыть, только б подольше целовать эти губы вкуса молочного шоколада, которые так рьяно мне отвечают. Которые я готов целовать вечно. Я не люблю шоколад... Я его обожаю. Не говорить же Вадику: "Я люблю тебя!"? Его это раздражает. Поэтому теперь только так: "Я обожаю шоколад и все, что с ним связано!" В конце-концов, мы оба оказались слепцами - две "слепые курицы" на одну большую и жирную букву, пятую в алфавите.