Ибо крепка, как смерть

Слэш
NC-17
Завершён
318
автор
Salome бета
Размер:
269 страниц, 39 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
318 Нравится 191 Отзывы 105 В сборник Скачать

"Птица-Гром"

Настройки текста
Маклаген сел напротив него, снова поднял голову и посмотрел на широкое птичье крыло, которое накрывало их стол, словно высокий свод. — Очень элегантные чары! — сказал он. Волшебник, создавший зал, сделал высококлассную работу. Можно было отчетливо рассмотреть каждое перо, крыло едва заметно покачивалось, будто птица парила в потоках ветра, а темно-синее небо подернулось тучами. — Кажется, эти птицы приносят дождь, — заметил Геллерт, улыбаясь. — Надеюсь, иллюзия не настолько достоверна, этим летом я сыт дождями по горло. — Это прекрасные птицы. Мудрые. В родстве с фениксами Старого света. — Маклаген наконец перевел взгляд своих ярких глаз с птицы на Геллерта. Кухня в «Птице-гром» действительно оказалась приличной, местное вино неожиданно превосходным, а Маклаген ожидаемо интересным собеседником. К счастью, он не был слишком одержим квиддичем, этим бичом застольных разговоров, особенно перед грядущим чемпионатом. Но к разговору о политике они все же неизбежно пришли. Впрочем, деликатная и ироничная манера Маклагена вести беседу делала приятной почти любую тему. К тому же Геллерту было любопытно, что тот может сказать... — Неправда ли, Нью-Йорк производит очень непривычное впечатление после Европы? — спросил Маклаген. — Я просто удивлен, что вы не добавили «для не привыкшего к узде выходца из Центральной Европы», — засмеялся Геллерт. — Для того, чтобы застать европейскую вольницу, вам следовало быть постарше лет на тридцать. Но на меня тоже местные порядки произвели впечатление. — О, у меня от одного воспоминания о британском запрете на колдовство несовершеннолетних мороз по коже. — А вы бывали в Англии? — Как раз когда мне было тринадцать. Я тогда решил, что подожду появляться там снова, пока запрет не закончит на меня действовать. Но потом как-то не сложилось. Маклаген отпил глоток вина и задумчиво водил кончиком пальца по ободку бокала. — В Британии уже много веков существует баланс между магической и маггловской политической системами. Устойчивый, можно даже сказать, гармоничный, — сказал он. — Я говорю так не из патриотических чувств. Но этот баланс выгоден обеим сторонам, позволяет маггловскому правительству пользоваться поддержкой волшебников, а магам получать немало благ от того, что они живут, как часть огромной империи. Геллерт пожал плечами. — Совсем не глупая политика. Хорошенько греть руки в колониях, но делать это через магглов, сохраняя добрые отношения с тамошними магами. Франция, Испания, Италия, Португалия, Турция, в своем роде Россия — делают то же самое и не первый век. Но Центральная и Северная Европа со своим решением встать на этот путь всего несколько десятилетий назад попыталась оседлать улетающего гиппогрифа. — Да, вы правы. Маггловское общество меняется быстро. И пути, которые служили магам много веков, скоро тоже придется менять. — Почему только большинство не хочет видеть эти перемены переменами в сторону больших свобод? Маклаген со смехом покачал головой. — Вот теперь вы все-таки говорите как выходец из Центральной Европы. — Ну, я вам могу рассказать, как это все выглядело для нас. Начала истории я конечно не застал, но все же... — Любопытно. — В 60-е годы прошлого века Международной федерации приходит в голову несусветная глупость, привести границы магических объединений Европы в соответствие с маггловскими. Тальмуду Горрэ, тогдашнему главе Федерации, на тот момент было сколько? — Около ста двадцати, полагаю. — Возможно, он просто решил, что на совет собирается слишком много народу. Или ему стало трудно отличить представителя Померании от делегата Паннонии. Но идею передела границ радостно поддерживают. Некоторые — потому что ужасаются европейской вольнице, а новые структуры обещают со всей строгостью карать за нарушения Статута. Немцы, северяне, болгары и прочие — потому что засматриваются на богатства, которые принесло такое взаимодействие с магглами французским и британским семействам. Начинаются переговоры, заседания. Почему-то никто и подумать не мог, как долго и дорого все это станет. Некоторые европейские семейства, вложившиеся в реформы, уже и сами не рады, но волну не остановить. Десять лет спустя директором Дурмстранга, который, хоть и не формально, объединял волшебников Центральной и Северной Европы гораздо более тесно, чем Международная федерация, становится эта мягкосердечная идиотка Каамрикка Майянлахти. В Дурмстранге начинают преподавать Всеобщую историю вместо истории магии, — он хмыкнул, — не могу сказать, кстати, что это было совсем не интересно. Но болтовня о том, как мы должны соизмерять каждое свое действие со Статутом и нашими соседями-магглами, хм... не имела большого успеха. К тому же начинаются разговоры о приеме в школу магглорожденных Маклаген приподнял бровь. — Я догадываюсь о чем вы думаете, — сказал Геллерт. — Но я ничего не имею против магглорожденных волшебников. Среди них есть и всегда были выдающиеся маги. И они принадлежат нашему миру, а не маггловскому. Но много веков проблема с их обучением прекрасно решалась. Всегда находились маги и колдуньи, готовые взять себе ученика из магглорожденных. А вот и без того взбудораженные европейские семьи такое посягательство на традиции школы встревожило еще больше. — А как же перемены? — насмешливо спросил Маклаген. — Строже карать за нарушение Статута и одновременно пытаться сблизить магов с магглами? Это не те перемены, которые могли быть легко приняты. К тому же ожидаемой выгоды передел границ естественно не принес. Европейскую магическую аристократию это взбесило. И настроило против всех на свете: Международной Федерации, Франции с Британией, Майянлахти, и, естественно, магглов. Хотя до того, учитывая, что в маггловских княжествах Центральной Европы должность придворного волшебника считалась чуть ли не официальной до начала прошлого века, а в некоторых и до начала нынешнего, в близком сотрудничестве с магглами ничего предосудительного не видели. — В сотрудничестве на условиях волшебников, — уточнил Маклаген. Геллерт почувствовал легкий укол разочарования. — Когда я учился, — со вздохом сказал он, — Майянлахти еще была директором Дурмстранга. Так что я застал все эти ее прогрессивные новшества. Например, одержимость идеей, что невозможно изучать историю магического сообщества в отрыве от истории магглов. Как-то учитель задал нам эссе «Какими магглы видят волшебников». — А я по юношеской горячности отказался от курса Маггловедения, — с сожалением сказал Маклаген. — Единственный предмет в школе, которым я пренебрег. И что же вы написали? — Всего одно предложение. «Такими, какими волшебники захотят». Маклаген рассеянно улыбнулся, и Геллерт воскликнул. — Да я, похоже, наскучил вам своей болтовней о политике! — Вовсе нет. Большинство коллег из Европы, с которыми я общаюсь, гораздо старше нас с вами. Было интересно услышать, как видит это мой ровесник. — Вы думаете, я самый обычный представитель своего поколения? — спросил Геллерт с легким возмущением. Маклаген чуть склонил голову: — Думаю, нет. Не совсем обычный. Но о настроениях ваших бывших однокашников наверняка знаете. Геллерт кивнул. — Правда заключается в том, что в Европе выросло целое поколение магов, взволнованное рассказами отцов и матерей об утраченных свободах. И равно недовольных магическим правительством и магглами. — Закономерно, — кивнул Маклаген все так же рассеянно. — Везде в магическом мире страх и неприязнь к магглам — один из главных рычагов для поддержания Статута. — На самом деле, главный вопрос — Геллерт оперся ладонью о стол и подался вперед, — почему мы с вами уже с четверть часа говорим о магглах? И я не представляю, зачем такому волшебнику, как вы, взаимодействовать с магглами, тем более иначе, чем на своих условиях. Альяс, я видел, как вы колдуете. — Я тоже видел, как вы колдуете, — ответил Альяс, салютуя ему бокалом. — Обворожительно. — Достойно восхищения, вы вероятно хотели сказать, — сказал Геллерт довольный тем, что вернул себе полное внимание собеседника и, немного, тем, что поймал его на несовершенстве языка после собственного провала с английским в Гамбурге. — О! – по губам Альяса скользнула улыбка и растаяла, оставшись только едва заметными морщинками в уголках глаз. — Действительно. Геллерту остро захотелось прочесть его мысли, но он не сомневался, что Альяс, даже если и не сумеет защититься от легилеменции, то непременно ее почувствует. И это было слишком грубое нарушение приличий даже для Геллерта. — Но это очень неосмотрительно — недооценивать магглов, — сказал Альяс и продолжил после недолгой паузы: — Так вышло, что я много размышлял над одной идеей. Вы с ней наверняка сталкивались, она снова и снова всплывает уже несколько веков. О том, что магические практики требуют воли и умения управлять собственными помыслами, и, с раннего возраста тренируя их, маги неизбежно начинают превосходить магглов в благородстве и других достоинствах личности. Но ведь и о магглах можно рассуждать сходным образом. Не воспитывает ли в них упорный труд, которым они вынуждены добиваться того, что маги с легкостью получают волшебством, высокие добродетели? — Смирение и покорство? — предположил Геллерт. Маклаген грустно усмехнулся. — Но мы же знаем, что благородство и добродетель связаны с магическим искусством совсем не так тесно, как хотелось бы думать. Отвлекшись от еды, он рассеянно крутил в руках салфетку, превращая ее то в белоснежного льва, то в чашу, то в парадоксальную фигуру, вывернутую внутрь себя самой. Выглядел он совершенно отрешенным. Геллерт окунул пальцы в вино и легонько подул на руку. Багровая лента, соскользнув с его пальцев, оплела фигуру, придавая ей уже совершенно немыслимую форму. Альяс поднял на него взгляд, и салфетка упала на стол. — Так до чего же вы додумались? – спросил Геллерт, глядя, как на салфетке расплываются алые капли вина. Он едва мог поверить, что Альяс всерьез полагает, что не обладает достаточными добродетелями, чтобы считать себя выше не только магглов, но и большинства магов. Альяс пожал плечами. — Я не нашел ответов на свои вопросы. Меня занимало, насколько мы с магглами отличаемся не возможностями и талантами, а духовными качествами. И отличаемся ли вообще. Потому что от этого зависит, как мы должны распоряжаться нашими прочими отличиями, наши обязательства друг перед другом. Например, как мы должны относится к причиненному друг другу злу. Вы ведь прекрасно знаете, что маги Нью-Йорка живут в страхе не только по прихоти власть предержащих. О! — спохватился он с неловкой улыбкой. — Мы снова говорим о магглах и позабыли про десерт. Он посмотрел на парящий над его тарелкой воздушный лимонный пирог. — Выглядит чудесно. Черничное мороженное, которое заказал Геллерт, было похоже на замерзшую в креманке грозовую тучку. За весь вечер Альяс с виртуозной деликатностью умудрился не задать ни одного вопроса, на который Геллерт не мог бы ответить хотя бы отчасти правду. О себе он тоже рассказывал уклончиво. Раньше он никогда не путешествовал за пределы Британии, некие семейные обстоятельства не позволяли ему отлучаться из дома, и вскоре он вновь должен вернуться в Англию. Геллерта же все больше терзало любопытство. Ему хотелось услышать наконец не обтекаемые фразы о научных занятиях, абстрактных коллегах и семейных обстоятельствах. Любопытство было таким же навязчивым, как порыв протянуть руку и развязать бархатную синюю ленту, которой Альяс стянул свои густые темно-рыжие волосы. Но если с последним Геллерт как-то справился, то борьба с первым оказалась неуспешной. — Почему вас так волнуют магглы? Это ведь какая-то личная история, да? — спросил он. И мысленно поздравил себя с тем, что действует с изяществом сносорога. А ведь он умел из кого угодно вытащить нужную ему информацию. Слава всем силам, что он не слишком легко краснеет ни от стыда, ни от злости. — Я не хочу отвечать на этот вопрос, Геллерт, — сдержанно произнес Альяс. — И мне показалось, что мой вопрос о вашем детстве был вам тоже не очень приятен. — Нет, — начал Геллерт, — просто... — Просто мы все хотим надеяться, что нас делают не обстоятельства, нам не подвластные, а наши поступки совершенные по собственной воле, — заметил Альяс, возвращаясь к своей легкой, насмешливой манере разговора. — Я собирался сказать, что тогда мне слишком хотелось поскорее попасть в Нью-Йорк, а не предаваться детским воспоминаниям. Я бываю резок и слишком прямолинеен. — И любите сразу получать то, чего хотите. Лицо Альяса вновь озарила мягкая улыбка, очень ему идущая, касавшаяся глаз даже больше, чем губ. Не ясно было флиртует он или это просто британская ирония, которая сбивала с толку. Геллерт вспомнил, как Батильда во время их последней встречи наставляла его, без сомнения, тоже изрядно потешаясь про себя: «Не забывай, милый, в тебе все же есть некоторое количество английской крови, и научись не воспринимать мир, и главное, себя с такой каменной серьезностью». Геллерту было тринадцать, и тогда совет он воспринял как личное оскорбление. — Не знаю, это меньший из моих недостатков или худший, — он пожал плечами с деланным легкомыслием. — А вы, Альяс? — О! Я человек очень терпеливый. Разве что перед сладким не могу устоять. Альяс и в самом деле уже прикончил свой левитирующий пирог, и Геллерт со смехом подвинул на середину стола креманку с мороженым, которое они доели, перебрасываясь ничего не значащими фразами. На крыше влажный и теплый ветер с залива тут же растрепал Геллерту волосы, бросив в лицо спутанные пряди. Альяс посмотрел на него, щурясь от ветра: — Спасибо, Геллерт, вечер был чудесным. Геллерт в нерешительности отвел волосы с лица и окинул Альяса взглядом. Взлетающая лента в волосах, расслабленная поза, и даже в позе чудилась тень лукавой насмешки. Когда Геллерт в последний раз испытывал сомнение, предлагая кому-то провести вместе ночь? Его всегда находили волнующим, и легко было превратить волнение в вожделение, если он того хотел. Он подошел совсем близко, так что почувствовал запах лимонного пирога, чужого одеколона, теплого, чистого тела. Альяс не отступил, но ничего сказал. Геллерт взял его обеими руками за плечи. — Я совсем не хочу тебя отпускать, — проговорил он и пытливо взглянул в лицо Альяса, отчетливо различая в полумраке, как приподнимаются его ресницы, выгибаются в улыбке чуть влажные губы. Наконец тот сказал: — Я остановился у друзей и не могу пригласить тебя к себе. Голос его звучал так спокойно, как будто он-то был во всем уверен. — Тогда аппарируй со мной, — сказал Геллерт и стиснул его ладонь.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.