***
Тео Бланк заметался под одеялом. Через распахнутое окно в комнату ворвался недовольный рокот автомобиля. Ульрих, как обычно встающий ни свет ни заря, мучал раздолбанный стартер своего старого, потрепанного грузовичка; грузовичок никак не заводился и только низко рычал неисправным мотором…***
...Двигатель БМП недовольно рычит, когда бронемашина, задирая тупой нос, забирается на гору обломков. Фонтан камней и щебенки хлещет из под колес, молотя по днищу словно из пулемета. Механик-водитель матерится сквозь зубы; скривившись в усмешке, что-то насвистывает оператор-стрелок, и упоенно молчат штурмовики, зажав автоматы между коленей и упирая их прикладами в пол. Вы пробились. Прорвались. Обнаружив слабую точку в обороне хетчийцев, вы как следует надавили и стали одними из первых, кто пробился противнику в тыл. Начинался тот яростный, упоительно-яростный час, когда смешиваются свои и чужие, когда противник теряет всякий контроль над войсками, а хлынувшие в брешь штурмовики на плечах отступающих врываются в один квартал за другим, с поразительной легкостью выбивая врагов из укрепленных, еще вчера считавшихся неприступных позиций. Опьяненные добытым успехом, вы преодолеваете бетонный завал и, набирая скорость, устремляетесь вперед по забитой брошенными машинами улице. Сквозь окуляры ты видишь, как по сторонам мелькают дома - закопченные, обрушенные, с этажами выпотрошенными шквальной артподготовкой. Ваш БМП подпрыгивает на кусках кирпича и бетона, таранит и давит остовы выгоревших автомашин, расшвыривая их ударами клиновидного носа. Быстрее! Быстрее! Еще быстрее! – пока ошеломленный противник, рассеянный ожесточенной атакой, еще не опомнился и отступив, не закрепился за Ниссой, подорвав за собой единственный мост! Вы выскакиваете на пустой, практически свободный проспект. Пролетаете под массивными железными арками, оставляя снизу глубокую черную воду, а потом резко бросаетесь влево - к обрушенным многоэтажкам, торчащим вдоль набережной словно ряд сломанных серых зубов. За многоэтажками пылает разрушенный сталелитейный завод, изрыгая в небо клубы густого черного дыма. В воздухе медленно кружится пепел, залепляя окуляры БМП тяжелыми, грязными хлопьями. Пепел валит одной сплошной непроглядной стеной; из-за него практически ничего не видно, и ты слишком поздно замечаешь укрывшийся за руинами танк - приземистый, с куполообразной приплюснутой башней - уже наводящий на вас длинную пушку. - Вправо, вправо! - орешь ты механику-водителю, перекрикивая рокот мотора. Но жерло пушки уже нацелено, кумулятивный снаряд забит в казенник и у вас нет ни единого шанса уйти от удара. На тебя обрушивается страшный грохот, лязг брони, каменный воздух наотмашь хлещет тебя по лицу, в лоб и щеки впиваются железные искры. Затем наступает темнота.***
На секунду Бланку удалось стряхнуть с себя паутину кошмарного и одновременно манящего сна. Он распахнул глаза, через силу сглотнул и предпринял попытку перевернуться на бок. Когда у него получалось сменить позу, это помогало разорвать цепочку картин, всплывающих из глубины растревоженной памяти. Но непослушное тело словно налилось свинцом. Лейтенант не сдвинулся с места. На грудь продолжали давить лихорадочные воспоминания; они засасывали его в темную пучину беспамятства, и глубже, еще глубже: в ту самую секунду, когда он очнулся в подбитой машине. А дальше...***
...А дальше - дальше ты медленно приходишь в себя, машинально размазывая по ушам две горячие, омерзительно липкие струйки и тупо удивляясь тому, что каким-то чудом все еще жив. Ты ворочаешься в кресле командира машины, мучительно-долго пытаясь расстегнуть карабин и сорвать разрезающие плечи ремни. Ты ощущаешь, как звенит в голове, ты чувствуешь жуткую боль во всем своем теле, в иссеченном железом лице, а вокруг тебя царит удушающий мрак, смердящий дизелем и тошнотворной сладостью мяса. Обернувшись назад, ты хрипишь: - Отделение, покинуть машину! Ты хрипишь и не слышишь собственного голоса; и никто тебя не слышит, потому что покидать БМП уже некому. Десант убит, убит вплоть до последнего штурмовика. Механик-водитель и оператор орудия тоже мертвы, и когда ты понимаешь это - тогда ты покрепче стискиваешь зубы, а затем на ощупь пробираешься к центру машины, где находится место стрелка. Захлебываясь от едкой дизельной гари, ты сбрасываешь его обмякшее тело на пол, влезаешь на сидушку и хватаешься за рычаги. Ты еще можешь сражаться. Это значит одно - ты продолжаешь сражаться.***
Побелевшие пальцы лейтенанта вцепились в белье по бокам, сминая тонкую ткань. Он лежал на диване с застывшим лицом, крепко стиснув зубы, прямой словно палка, и все тащил, тащил на себя простыню, напряженно при этом сипя. Под закрытыми веками Бланка бешено метались глаза. Провалившись в беспокойный кошмар, он спал и видел, как танк ССВ деловито ползет мимо их подбитой бронемашины...***
...Танк деловито ползет мимо дымящейся бронемашины. Хольтиская БМП загородила ему видимость и теперь он меняет позицию, смещаясь ближе к мосту. Танк был уверен, что БМП ему больше не угрожает. Возможно он еще пострелял по ней из крупнокалиберного пулемета – для верности, и не дождавшись высадки десанта, спокойно поехал вперед. Он проезжает так близко, что ты отчетливо видишь на борту белый прямоугольник, покрытый красной змейкой иероглифов: символ Куан-фьеонг, восточной мотострелковой элиты, отправленной на подмогу хетчийцам. В сверхтяжелом "Ли Чене" уже знают о вашем прорыве, и если его не остановить, стадвадцатимиллиметровая пушка превратит мост в тупик, запруженный подбитой штурмовой бронетехникой. Вашей бронетехникой. Твоей, шестой ударной бригады. Припав к окулярам полуослепшими от дыма глазами, ты хладнокровно пропускаешь тяжелого монстра. Перед тобой находится враг. Ты должен уничтожить врага, неважно какой ценой, пускай ценой собственной жизни. Таков был отданный тебе приказ. Таков был девиз штурмовиков: всегда вперед, сражаться, невзирая на потери и жертвы. - “Погибни, но уничтожь врага”, - постукивая кулаком по ладони, лаял полковник Цешембеш, точь-в-точь похожий на седого, могучего сенбернара. - “Погибни, но расчисти дорогу другим!” Он сам следовал этому правилу, когда еще был рядовым штурмовиком, и он сумел вбить его в вас. Это правило вошло в вашу кровь, вошло в вашу плоть, оно превратилось в непререкаемый, почти религиозный догмат. И потому ты не сомневаешься в своем следующем шаге. Скрючившись от едкого кашля, вцепившегося в спину и грудь, ты разворачиваешь башню и целишься танку в корму. ...Первая очередь тридцатимиллиметровых сбивает правую гусеницу, повредив и заклинив широкие траки. Вторая – длинная, оглушающе длинная – разносит поворотный башенный механизм. А третья – по баллонам топливных баков - отдается громким хлопком и вызывает пожар, в один миг заливающий танк ССВ оранжево-черным огнем. Две поврежденные машины застыли на разбитой улице, заваленной обломками плит и прикрытой рыхлым саваном пепла. Обе горели. От обеих в небо поднимались столбы черного дыма; и внутри обеих задыхались солдаты. Они ждали. Парализованный "Ли Чень" ждал, надеясь, что недобитая БМП выгорит первой, и ее неведомый стрелок зажарится или задохнется раньше, чем та же участь постигнет его экипаж. Ты же, давясь кашлем и стараясь пореже вдыхать разъедающий воздух, с плывущей больной головой ждал, когда экипаж танка полезет наружу. И ты дождался, вытерпел, выдюжил. У восточных танковых асов лопнули нервы. На башне откинулся круглый маленький люк. На охваченную пожаром броню один за другим посыпались люди - один, второй, третий – низкорослые, по-обезьяньи ловкие, в плотных стеганных шлемах на головах. Стиснув зубы, ты открываешь огонь, скосив их очередью из взревевшего пулемета на башне. И когда тела танкистов мешками валятся с раскаленной брони, ты понимаешь - ты сделал то, что должен был сделать. Боль в голове и легких слабеет, становится чужой и далекой, и за ней вновь наступает тяжелая тьма. Ты покачнулся вперед, и уже ничего не соображая, падаешь с кресла вниз головой. ...Тебе повезло во второй раз за день - приклад погибшего штурмовика с размаху врезается в лоб. Это возвращает сознание, но силы подняться уже не осталось. И тогда ты начинаешь ползти – по покрытым копотью, влажным телам – к светлой щели в погнутой десантной двери. Ты ползешь. Ты ползешь - медлительно перебирая руками, упрямо цепляясь непослушными пальцами за лямки бронежилетов, надрывно хрипя обожженными легкими - очень медленно, миллиметр за миллиметром ползешь к спасительному тусклому свету. И когда ты доползаешь, то приподнявшись, из последних сил хватаешься за железный засов и всем весом оттягиваешь его вправо и вниз. Створка двери неохотно скрипит. Она медленно растворяется, и ты, перегнувшись через подножку, выпадаешь под угрюмое хетчийское небо.