Герои и монстры

Элиза стояла у раковины и, вполуха слушая радио, чистила овощи коротеньким ножиком. Время от времени девушка останавливалась, бросала нетерпеливый взгляд на часы, и убедившись, что двух еще нет, переминалась с ножки на ножку. Элиза ждала, когда закончится череда республиканских программ. Тогда вместо скучной политики, патриотических маршей и непонятных, пугающих сводок с войны, в эфире должна была зазвучать жизнерадостная легкая музыка. Девушка обожала слушать жизнерадостную, легкую музыку. А еще она обожала готовить. Стоило ли объяснять, каким это было наслаждением, когда ей удавалось совместить эти радостные занятия одновременно? Минутная стрелка сдвинулась и замерла на отметке "двенадцать". Очередной торжественный марш, громыхающий трубами, осекся и пропал из эфира. Сердито зашуршали помехи, радио ненадолго замолкло, но потом вдруг внезапно очнулось, закашлялось, и заговорило приятным мужским баритоном. Элиза услышала, что сейчас, буквально через пару минут, будет поставлена радиопьеса “Пастушка и рыцарь”. А пока, чтобы разогреть аппетит и немного расслабиться, ей предлагают насладиться одной очень приятной мелодией и убедительно просят не уходить и не переключаться на другие каналы. Элиза отвернулась от раковины. Девушка отбросила с уха прядь золотистых волос и ожидающе вслушалась. - Итак, мои дорогие дамы и господа! Прошу вас любить и жаловать Анну Форштайн с ее зажигательной, искрящейся песней... Девушка тут же подскочила к приемнику и торопливо выкрутила колесико громкости. -...с ее несравненным хитом, - диктор взял короткую паузу, - "Замечательный день"! Зазвучало вступление. Из динамика заиграл бесхитростный, но задорный мотив, на который удивительно хорошо накладывалась романтичная, и одновременно веселая песня. Радостно пританцовывая и подпевая, Элиза отправилась к раковине, где ее дожидалась горка предназначенных в суп овощей. Девушка достала недочищенный картофельный клубень, парой ловких движений срезала с него кожуру, и положила на доску. Что ни говори, а готовить для господина Бланка, да еще и под музыку, было одним сплошным удовольствием. Удовольствием было чистить картошку. Удовольствием было резать свинину. Удовольствием было взбивать яйца и засыпать их мукой, делая тесто для клецок. Неудивительно, что прошло всего ничего, а уже клокотала вода на плите, в кастрюле бултыхались аккуратные кубики мяса, и потихоньку начинало ворчать масло на сковродке, ожидая когда в него свалится кучка протертой моркови. - “И вот я беру, я беру тебя за руку, и говорю: сегодня замечательный день, дорогой! Замечательный день, дорогой!”, - жизнерадостно проворковала певица. - Замечательный день! - подхватила Элиза. - Замечательный день, ла-ла-ла! Отбивая такт мелодии ножкой, девушка подпорхнула к кастрюле - маленькая, светлая, ладная, в синеньком сарафане до пола - и сняла с поверхности накипь. Потом она сбросила ее в специальный стаканчик и вернулась обратно, к картошке. Вытянув шишковатый коричневый клубень, девушка расплылась в счастливой улыбке. Как ни крути, а сегодняшний день и вправду был замечательным! Начинался он правда, совсем не так превосходно, как в песне ее любимой исполнительницы Анны Форштайн. Неожиданная, страшная новость об отъезде Бланка обрушилась на девушку, словно гром среди ясного неба. А потом, после грома, ее будто молнией поразили жестокие слова лейтенанта: “почему тебя должно волновать, убьют меня или нет? На тебе это практически не отразится”. До того момента Элиза надеялась, что господин Бланк начинает видеть в ней нечто большее, нежели просто свою экономку. Ах, как это было наивно с ее стороны! Как выяснилось, лейтенант по-прежнему не замечал ее чувств. Даже на пороге отъезда он не нашел для нее теплых слов, ограничившись разговором о деньгах и квартире. Это было обидно. До того обидно, что Элиза, не выдержав, убежала в свою комнату и все утро ревела, забравшись под одеяло. Однако, когда девушка слегка успокоилась, она сразу же поняла, что господин Бланк вовсе не собирался ее обижать. Напротив, даже отправляясь на помощь своим боевым братьям (это выражение она запомнила из уроков Миролюбия), он позаботился о том, чтобы Элиза не нуждалась ни в жилье, ни в деньгах. А окажись на его месте кто-то другой? Что бы тогда? Да он просто сказал бы: "Элиза, я уезжаю. Вот твой расчет. Держи столько, сколько положено за неполный месяц, собирай свои вещи и катись куда хочешь". Но господин Бланк не такой. Господин Бланк - благородный! Благородный офицер, прямиком из рассказов бабушки о Хольтийской Империи, похожих на красивые, чудесные сказки. Да и поступок его, возможно, говорил о каких-то зачатках симпатии, если не большем... Хотя бы частично утешив себя этими мыслями (частично, потому как лейтенант все равно уезжал), девушка начала мечтать о том дне, когда война наконец закончится и господин Бланк вернется домой. А пока заставила себя выбраться из под одеяла и взяться за дело. Она перестирала всю одежду, которая могла понадобится Бланку в пути. Она почистила ему запасные ботинки. Она торопливо высушила большую часть белья утюгом. Она уж было подумывала замешивать тесто, чтобы в поезде Бланк питался домашней едой, а не чем попало и неизвестно кем приготовленной гадостью, когда лейтенант неожиданно вернулся в квартиру и сообщил, что отъезд отменяется. Трудно передать словами, что испытала девушка в этот момент. Секунду назад Элизу замораживал безнадежный, безжалостный холод. А теперь она словно перенеслась под весеннее нежное солнце, и все печали под ним таяли и пропадали бесследно, как последний снег в середине апреля... К сожалению, девушка не сумела сдержать своих чувств и тем самым серьезно задела лейтенанта, и без того расстроенного неудачей с отъездом. Но господин Бланк в очередной раз показал свое благородство. Он мгновенно простил девушку, только попросил не беспокоить его, несомненно собираясь отдохнуть в одиночестве и спокойно подумать. Конечно же Элиза с радостью откликнулась на его просьбу. Девушка догадывалась, что господину Бланку нужно время, чтобы отойти от произошедшего и обрести привычное самообладание. Элиза не сомневалась, что лейтенант скоро отойдет... Вон, впервые за год к ним кто-то в гости пришел, и господин Бланк вопреки обыкновению не прогнал его прочь, а пустил, заперся с ним в зале и уже полчаса там о чем-то беседует. Что это, как не верный признак того, что к лейтенанту потихоньку возвращается хорошее расположение духа? Кстати о госте. Гость показался Элизе очень серьезным человеком. Девушка не видела его и не могла разобрать, что конкретно он говорит, но зато отлично слышала голос и интонации. Голос у гостя был мощным, густым, с хрипотцой, а интонации - решительные, командирские, властные. Было ясно, что с таким шутки плохи. Интересно, кто бы это мог быть? Может быть, отец лейтенанта? О своей семье господин Бланк никогда не рассказывал, но Элиза именно так представляла себе отца лейтенанта: суровым, могучим, и тоже непременно героем. Девушка уже нарезала картошку, обжарила морковь на сковородке, и как раз намеревалась засыпать их в суп, как вдруг ее пронзила внезапная мысль. Элиза так и замерла на одном месте, со сковородкой в руке. А что… А что, если… если они говорят в том числе и о ней? Вот, к примеру, отец спрашивает: “Кто это у тебя там на кухне хозяйничает?”. А господин Бланк отвечает: “моя экономка”. “Красивая?”, тут же спрашивает отец. “Очень красивая”, признается господин лейтенант. “Ну красивая - это хорошо. Только вот почему она нам чай не несет? Мы с тобой давно говорим, в горле пересохло, а твоя экономка даже не пошевелится”. “Так это потому”, говорит Бланк, “что я приказал ей сюда не входить и нам с тобой не мешать”. "Тогда хорошо", скажет отец. Потом помолчит немного и спросит: "А характер у нее какой? Покладистый?". "Еще какой!", не раздумывая подтвердит лейтенант. “Вот оно как...”, с удовольствием отметит отец. “Покладистые девушки - самые лучшие жены, уж поверь мне, сынок! Ты задумайся о ней, Тео. Приглядись к ней внимательно… Сколько можно в холостяках паутиной зарастать? Нам с матерью и твоих детей понянчить охота!”. Тогда господин Бланк призадумается, потрет щетину на подбородке, и негромко произнесет: “А почему бы и нет? Почему бы и нет? Раз уж в армию меня не берут...”. Потом они еще немного посидят и пойдут пообедать. А Элиза вот она, тут как тут: присаживайтесь мол господа! Вот тут хлеб, вот тут сыр, вот колбаса, вот вам печенье, а вот мой фирменный суп со свининой и клецками. Отец склонится над тарелкой, принюхается и кивнет уважительно. Затем он зачерпнет себе полную ложку, проглотит, зажмурится от удовольствия, и потом подмигнет лейтенанту, мол - чего тебе еще надо, сынок? Невеста что надо и готовит отлично! Женись сынок, женись, не раздумывай, пока ее другие не увели! И все у них с господином Бланком с этого дня завертится, загорится, пойдет, и вот она уже в белом платье, и вот лейтенант уже в опрятном костюме, сидящем словно литой на осанистой фигуре военного… Элиза издала радостный, сдавленный всхлип. Потом, опомнившись, девушка сделала прерывистый вдох и лихорадочно высыпала заправку в кастрюлю. Она твердо решила, что этот суп будет лучшим супом за всю ее жизнь. Лучшим супом за всю ее жизнь. - “... я бы не променял тебя даже на саму королеву. Ты, и только ты всегда будешь дамой моего сердца, моя милая пастушка!”, - с чувством проговорили за спиной у Элизы. По радио шла обещанная романтическая радиопьеса.

***

- ... А потом, после того как они переспят, человек пропадает, - подытожил Майор. Он сидел на диване и угрюмо теребил автоматный ремень. - Был человек - и нет человека. Понятия не имею, как они это делают, но был человек - и нет человека. Одна оболочка, зомби, пустышка проклятая. Какой приказ ему пришельцы ни отдадут - выполнит любой, не раздумывая. А уж как он будет их защищать! - Майор мрачно хрустнул клешнявыми пальцами. - Если бы ты только видел, что видел я, лейтенант! Когда мы вошли в Тангервальд и начали зачищать его от пришельцев, пустышки на нас чуть ли не с голыми руками бросались. На нас-то! - на штурмовиков с пулеметами, с огнеметными танками, со сверхтяжелыми самоходными пушками! Нет. Не люди это, а хреновы полуразумные зомби. От человека там, похоже, вообще практически ничего не остается... Сидя за столом, Бланк сосредоточенно слушал Майора. Он не перебивал и не ставил под сомнение ни одного его слова. Лейтенант словно губка впитывал информацию об инопланетных захватчиках. За свою долгую службу он сражался с разными врагами - с леохийскими камарильос, что сливались с густыми джунглями, появляясь словно бы из ниоткуда, с хетчийскими вояджинами, которые буквально за ночь создавали на пустом месте сети окопов, брувестеров и бункеров, с элитными спецназовцами Союза Востока - желтолицыми, низкорослыми, тощими, соплей перешибить можно, но это только на первый взгляд, потому как сделаны они были из стали, сталью закусывали и расплавленной сталью ее запивали - но никогда, никогда ему не доводилось воевать с такими кошмарными тварями, как инопланетные монстры. Майор утверждал, что выглядят они как девушки неземной красоты, правда с частями тел от разных животных, навроде рожек, хвостов или щупалец, которые впрочем, при необходимости умели каким-то хитрым образом маскировать. Вооружения у пришельцев в большинстве своем не было. Они и так были достаточно крепкими, быстрыми и сильными, чтобы рискнуть напасть даже на подготовленного человека. По словам Майора, в Тангервальде подобные нападения заканчивались далеко не в пользу пришельцев, но у инопланетных тварей имелось кое-что поопаснее змеиных хвостов, длинных щупалец, клыков и когтей. У них имелось очарование. Чудовищное, парализующее человека очарование и красота. Умело пользуясь ими, пришельцы могли легко смутить гражданского человека, или выиграть немало времени у обычных солдат-призывников, что разинув рты пялились на тела прекрасных чудовищ, и пока те пялятся, подобраться к ним и схватить. Тут-то и начиналось самое страшное. Инопланетяне сливались с жертвой в неком извращенном соитии, после которого человек прощался с рассудком и становился их безвольным рабом с непоправимо сломанным разумом. Вместо мертвого льва пришельцы получали наполовину безмозглого, но зато очень послушного пса. Это если он был мужчиной. На женщин инопланетные “ласки” действовали немного иначе. После атаки пришельцев, несчастные девушки превращались в чудовищ, подобных тем, которые проводили процесс трансформации, а после порочный круг замыкался. Новоиспеченные твари атаковали людей, делали из них безмозглых пустышек или новых прекрасных солдат, а те в свою очередь нападали на новых людей. Каждый город, поглощенный врагом, увеличивал его вооруженные силы. Пришельцы выкашивали население Хольтии, словно какое-то страшное, безжалостное биоружие. Ладонь Бланка бессознательно стиснула рукоять пистолета. Признаться по правде, рассказанное Майором пугало. Пугало по-настоящему. Умереть лейтенант не боялся: для солдат смерть всегда была верной подругой. Но вот превратиться в зомби, в пустышку… Предать своих братьев, соратников, штурмовиков… При всем желании Бланк не мог вообразить чего-нибудь более жуткого. Лейтенант сосредоточенно потер подбородок, раскладывая информацию по полочкам (Выглядят как женщины. Маскировка. Не давать им подбираться в упор, уничтожать на расстоянии. Пустышки. Пустышек тоже следует уничтожать), а Майор тем временем продолжал говорить: - Но мы бы их одолели. Мы бы их в дерьмо раскатали, как катком бы их раздавили, если по Тангервальду судить. Пришельцы, на мой взгляд, это хорошо понимали. Поэтому они решили действовать подло, как крысы - ударить нас скрытно, исподтишка. Перед тем, как начать "воевать", они сначала взялись за Сенат, за правительство, за генералов взялись, за штабы... Канцлера тоже наверняка превратили в пустышку, и обезглавили нас, понимаешь. Заставили, значит, рыбу гнить с головы... Майор горестно усмехнулся в усы. - Я так полагаю, пришельцы долго готовились к этому дню. Никто в итоге даже не пискнул. Здорово провернули, здорово, жабы, - он закряхтел. - Мастерски, мать бы их не рожала. - Контрразведка, получается тоже? - сипло, с присвистом в легких, спросил лейтенант. - Уверен, с контразведкой самой первой расправились, - хрипло ответил Майор. - Не понимаю, - произнес Бланк. Он не сводил с Майора своих пустых ледяных глаз. - А война тогда инопланетянам зачем? Майор медленно, с трудом встрепенулся (все у него получалось как-то медленно, устало, с усилием), и уж было собирался озвучить свои соображения, как из прихожей послышался звонкий голосок экономки: - Я в ларек за солью! Не теряйте меня, господин Бланк! Майор крякнул и предостерегающе махнул ладонью в сторону Бланка: мол, нельзя ее выпускать. Мало ли с кем она встретится и чего про меня наболтает; а нам сейчас, при нашем с тобой положении, это было бы весьма нежелательно. Но лейтенант и без этого знал, что он должен ответить Элизе. Он прочистил горло и, повысив голос, напряженно скомандовал: - Элиза, сиди дома. Из квартиры - ни шагу! И к окнам лишний раз не подходи. А лучше вообще задерни все шторы! Девушка не отозвалась и тогда Бланк повторил со свойственным ему терпением по отношению к своей глупенькой, молодой экономке: - Элиза! Сиди дома. Я потом тебе все объясню. Майор провел по макушке трехпалой ладонью и оглушительно хмыкнул. - Совсем мы о ней забыли, болваны, - сказал он с досадой. - Правильно, пусть даже не думает соваться из дома. И про окна верно. Нужно их закрыть чем-то. Задерни шторы, быстро. Бланк поднялся из-за стола и быстрым шагом, стараясь при этом оставаться невидимым со стороны улицы, приблизился к окну на другом конце комнаты. Уже потянувшись к шторам, он обратил внимание на то, чему еще утром не придал особого значения. Тучи. Угрожающие темно-фиолетовые тучи, словно по чьей-то воле плывущие к городу. Они как будто окутывали, захватывали чистое небо, накрывая город чернильным, непроницаемым куполом. Не отводя от туч подозрительно сощуренных глаз, Бланк задернул штору и вернулся к Майору. - Хорошо, господин Бланк! Как прикажете! Я никуда не пойду. Буду сидеть дома! - после долгой паузы, наконец откликнулась экономка. Зашуршала обувь. Судя по всему, Элиза разувалась, снимая с себя босоножки. - Так зачем пришельцам война? - Бланк сел обратно за стол. Майор щелкнул предохранителем. Он устало положил автомат на диван, тяжело навалился на подлокотник и, немного поерзав, устраиваясь (Бланк отметил, что Майор, похоже, очень долго не спал), проворчал с хрипотцой: - Неужели не понимаешь? Тут вот какая хреновина, Тео...

***

- Попробуем, - негромко прошептала Элиза. Девушка потянулась к кастрюле и зачерпнула немного бульона. Потом, поднеся горячую ложку ко рту, осторожно подула и отведала только что сваренный суп. Лоб Элизы напряженно наморщился. Девушка не была уверена полностью, но по ее мнению, со вкусом было что-то не то. Определенно что-то не то. Элиза зачерпнула еще одну ложку. На этот раз она оценивала намного более тщательно, не торопясь, как следует покатав бульонную каплю на языке. Теперь девушке стало понятно, что именно ей не понравилось. Элиза огорченно вздохнула. - Самую малость недосолила, - неохотно признала она. Элиза чувствовала себя немного растерянной. Как она умудрилась допустить такой глупый просчет? Ошибиться в подобной незначительной мелочи, в соли, особенно после того как ей удалось сделать великолепные клецки, а так же превосходно обжарить морковку, было ужасно досадно. Впрочем сдаваться Элиза не собиралась. Ее проблему при всем желании нельзя было отнести к категории сложных. Опыт девушки ясно подсказывал, что пока суп еще не настоялся, его можно спокойно досаливать. Так что если не совершить повторной ошибки, ни господин Бланк, ни его отец ничего не заметят. Совсем, совсем ничегошеньки. Элиза отошла от плиты, сняла с полки эмалированную квадратную баночку и откинула крышку. В баночке было пусто, хоть шаром покати. Лишь на дне виднелось немного прилипшей, слежавшейся соли. Элиза задумчиво пошкрябала ложкой, ничего особенного не наскребла и направилась к массивному навесному шкафу. Уже привставая на цыпочки и распахивая застекленные дверцы, девушка знала, что пакетик с солью закончился два дня назад, что она так и не сходила в ларек, отложив это дело на утро, ну а утром… Ну а утром ей было немного не до того. Однако Элиза все же достала пакетик - маленький, тощий и сморщенный - заглянула туда, и закономерно убедившись, что соли там не то что на суп, на язык не положишь, скомкала его и засунула в мусорку. Что же, огорченно подумала девушка. Придется идти покупать. И лучше бы ей поторопиться, пока господин Бланк и его отец не захотели обедать! Элиза скорее побежала в прихожую. Речь гостя звучала здесь громче, чем на кухне, она была почти отчетливой, и временами даже слышался господин Бланк, когда тот вставлял в диалог свои негромкие, сипящие реплики. “Я так полагаю, пришельцы долго готовились к этому дню. Никто в итоге даже не пискнул”, прозвучало из-за двери. Это отец, поняла Элиза. А вот это неразборчивое, с тихими присвистами, нечто вроде “контраразведка...” - это уже господин лейтенант. Его голос она бы ни с кем не перепутала. “Уверен, с контрразведкой самой первой расправились”, хрипло ответил отец. Кто там с кем расправился? Непонятно, подумала девушка. Наверное, обсуждают войну со злыми пришельцами. Как будто по радио мало о ней говорят! Но по крайней мере, чувствовалось, что разговор еще очень далек от завершения, а значит у нее есть время быстренько сбегать до ларька и обратно. - Я в ларек за солью! - громко сказала Элиза, сбрасывая домашние туфли и надевая простенькие летние босоножки. - Не теряйте меня, господин Бланк! В зале вдруг резко воцарилось молчание. Элиза уже наклонилась, намереваясь застегнуть обувь на ремешки, когда из-за двери прозвучало напряженное, сиплое: - Элиза, сиди дома. Из квартиры - ни шагу. И к окнам лишний раз не подходи. А лучше вообще задерни все шторы. - Но... - Элиза распрямилась и растерянно повернула свое личико к залу. - Элиза, - терпеливо повторили из-за двери, явно догадавшись о реакции девушки. - Сиди дома. Я потом тебе все объясню. Отец лейтенанта громко хмыкнул и сказал непонятную фразу: “совсем мы о ней забыли, болваны. Правильно, пусть даже не думает соваться из дома. И про окна верно. Нужно их закрыть чем-то. Задерни шторы, быстро”. В зале раздались шаги, потом мелодично звякнули кольца на шторах, а Элиза все еще стояла в прихожей в незастегнутых до конца босоножках, и отчаянно кусала губу. Ее взгляд метался, он то останавливался на запертом зале, то возвращался обратно, к подъездной двери. Девушка колебалась. Она словно бы очутилась на распутье двух разных дорог, а ее внезапно проснувшаяся интуиция буквально кричала: от того, как она сейчас себя поведет, будет зависеть что-то невероятно важное, что-то серьезное, вплоть до всей ее жизни. Элиза вдруг крепко сжала кулачки. Неожиданно для себя, девушка крикнула: - Хорошо, господин Бланк! Как прикажете! Я никуда не пойду. Буду сидеть дома! А сама подчеркнуто громко шумя, сняла босоножки и зажав их в левой руке, положила ладонь правой на рукоятку замка. Некоторое время она стояла неподвижно, затаив дыхание и слыша только как бешено колотится сердце. А потом, когда в комнате возобновилась беседа и отец лейтенанта отчетливо проговорил: “Неужели не понимаешь? Тут вот какая хреновина, Тео…”, бесшумно открыла железную дверь и на цыпочках проскользнула в подъезд.

***

Элиза бесшумно проскользнула в узкую щель между дверью и косяком, опасливо оглянулась через плечо, и убедившись, что господин Бланк и его гость ничего не заметили (они по прежнему говорили у себя в зале), с замирающим сердцем защелкнула дверь. Потом она опустила босоножки на землю и вслепую, потому как в подъезде было темно, просунула ступни в колодки. После этого девушка наклонилась и буквально парой движений застегнула на них ремешки. Вот теперь она была готова. Вот теперь ей надо было бежать, бежать со всех ножек, пока на ее отсутствие не обратили внимания. Ах, а ведь деньги-то она не взяла! Впрочем, ничего страшного, это совсем не беда. Продавщица в ларке обожала Элизу. Каждый раз когда она приходила туда за покупками, щекастое, неприветливое лицо женщины ощутимо смягчалось, и она говорила: "Элизочка! Котеночек мой! До чего же ты похожа на мою младшую дочку!". После этого продавщица, обычно отбивающая товары медлительно и неохотно, начинала двигаться с внушающей уважение скоростью, выхватывала у Элизы авоську и, не переставая выспрашивать ее об учебе, здоровье, и о том, не слишком ли Бланк загружает ее работой по дому (милая, мне кажется ты похудела!), аккуратно и быстро укладывала в сетку продукты. Разумеется, при таком отношении к девушке, она не откажется продать ей немного соли в кредит, максимум пожурив ее за рассеяность и сказав, чтобы та занесла деньги "когда-нибудь, когда тебе будет удобно". Порывисто обернувшись, Элиза шагнула во тьму, и тут, вдруг, наткнулась лицом на что-то живое, что-то теплое, мягкое. - Ой! - испугавшись, хотела вскрикнуть Элиза. Но вместо этого лишь отшатнулась назад и, прикусив язычок, тихонечко пискнула: - Ой, извините меня… Я не специально. - Не беспокойся, моя милая девочка. На самом деле я крепче, чем выгляжу, - ответили ей шелковым голосом. А потом задумчиво проговорили: - Ох, теперь-то я вижу почему он вел себя так неприступно… Всё-таки порой судьба выкидывает невероятно занимательные шутки. А впрочем, так даже лучше! Вместе с сестренкой нам будет куда веселее! Глаза Элизы уже достаточно привыкли к окружающей ее темноте, чтобы она могла разглядеть того, с кем ей довелось так неудачно столкнуться. Вернее не того, а ту, поскольку перед ней стояла высокая и стройная девушка в черном. Застыв на месте, Элиза не могла оторвать от нее взгляда, у нее даже дыхание сперло от восхищения. Подобной умопомрачительной внешности девушка не встречала ни на киноафишах, ни на страницах журналов о моде, которые изредко приносили в училище ее одногрупницы. У незнакомки были огненно-рыжие волосы, такие рыжие, что казалось будто они даже слегка светятся в раскинувшемся вокруг полумраке. К ним добавлялась молочно-белая кожа без единого пятнышка, потрясающие длинные ноги, подчеркнутые строгими формами юбки, крутые, соблазнительно-круглые бедра и высокая, полная грудь. Одета она была в военную форму, причем носила она ее так, будто по подиуму дефилировала, и все, начиная от начищенной фуражки с кокардой, до поблескивающих черных сапог сидело на ней как на модели. А лицо! Какое у нее было лицо! Элизе стало стыдно за свой курносенький нос, за свои по-детски круглые щечки, за простенький синий сарафанчик до пола. Ощущая, как лицо заливается стыдливым румянцем, она наклонила голову и тихо сказала: - Раз все в порядке, тогда я пойду. Еще раз простите. Почему-то не задумываясь, что забыла здесь эта красотка, Элиза предприняла попытку обойти незнакомку. Однако военная шагнула в сторону и преградила ей путь. - Какая ты хорошенькая! - сказала-пропела красотка. Ее длинные пальцы нежно, но крепко сжались на запястье Элизы. - Тебе ведь часто говорят, что ты очень хорошенькая? - А… да… наверное часто… - растеряно отозвалась Элиза. Прикосновения прохладной бархатной кожи, нежная властность чувствительных пальцев, сомкнувшихся вокруг тонкого запястья девушки, быстро и верно лишали ее воли к сопротивлению. Не прошло и секунды, а Элизе уже не хотелось, чтобы ее отпускали. - Но я не слышу в твоем голосе радости, милая, - сочувственно произнесла незнакомка. - Позволь мне, я угадаю: тот кому принадлежит твое золотое сердечко, не говорит тебе комплиментов и уделяет тебе мало внимания? - Не говорит, - послушно согласилась Элиза. - Не уделяет... Он меня практически не замечает... - И тут, словно очнувшись от приятного сна, осторожно спросила: - А откуда вы знаете? Сердце Элизы кольнула холодная иголочка ревности. Зачем эта девушка поднялась к ним на этаж? Да не просто девушка, а самая настоящая военная. С погонами! Уж не к лейтенанту ли она собирается? Эта мысль обожгла Элизу сильнее, чем она того ожидала. Она попыталась стряхнуть с запястья руку военной, однако добилась только того, что та плотнее стиснула хватку. Вторая ладонь незнакомки нежно погладила Элизу по шее, слегка царапая ее ноготками. Девушка успокаивающе проговорила: - Опыт, обычный жизненный опыт. Не беспокойся, я вовсе не собираюсь у тебя никого отнимать! Кстати, куда это ты побежала? Ее ладонь, не прекращая гладить Элизу, начала потихоньку спускаться к плечу, и ниже, еще ниже, в район неглубокого выреза, после чего бесцеремонно скользнула под сарафанчик. - Я… я не помню… кажется, куда-то за солью, - задохнувшись от наслаждения, с усилием прошептала Элиза. Она полностью утратила контроль над собой, отдаваясь ласкам обворожительной рыжеволосой военной. - За солью… Куда-то за солью... Зрение девушки заволокло густой розовой дымкой, она практически потеряла чувство реальности. Оно больше не имело значения. Мир исчез. В нем остались лишь нежные, умелые пальчики, которые по-хозяйки забрались под сарафан и бесстыдно игрались там с твердыми, возбужденно набухшими сосками Элизы, ласково тиская, оттягивая их и покручивая. Утопая в развращающем, сладком дурмане, плавясь от неземных удовольствий, пожирающих все ее тело, девушки вдруг ощутила, что ее отпустили, но лишь для того, чтобы задрать платье и начать нежно поглаживать животик и бедра. Внизу живота стало жарко и мокро, по ногам потекло что-то липкое, влажное. Полураскрытые губы красавицы неожиданно оказались совсем близко от губок Элизы, она почувствовала на себе горячее, сладострастное дыхание девушки, и не выдержав пульсирующего в ней наслаждения, издала негромкий сдавленный стон. - Еще, еще… - умоляюще прошептала она. - Дай мне еще... Но военная вдруг отстранилась назад и недовольно нахмурила брови. - Тссс, - сказала красавица. Она приложила палец к губкам Элизы. - Не шуми, моя дорогая. - военная быстро осмотрелась по сторонам и с досадой заметила: - Ну не лестничной клетке же нам это делать! Нам надо найти более подходящее интимное место! Ах да! Как же я сразу ее не заметила! Большая удача, что здесь тоже есть монстродевы… И обратилась к пребывающей на седьмом небе девушке, внушая ей сладким голосом, не позволяющем даже помыслить о неподчинении. - Ты собиралась за солью к соседям. За солью… к соседям… Ты шла за солью к соседям… - За солью, - уже не в силах думать ни о чем, кроме как об ожидающем ее удовольствии, повторила Элиза. - За солью. К соседям. В ее словах звучало нечто смутно знакомое, ясное, но девушка не могла сосредоточиться и вспомнить, как такие эти “соседи” и почему она должна идти к ним за солью. А ее, между тем, потянули за руку, словно ребенка, увлекли куда-то в сторону, продолжая при этом настойчиво гладить и шептать на ухо нечто расплывчатое, но очень приятное. Даже не думая сопротивляться, Элиза послушно засеменила по направлению к двери, обитой потертым коричневым дерматином.