Конфеты раздора

Их действительно собирались продержать в карантине сорок дней, только, похоже, не здесь. Оцепление зараженного района передвинули на десяток миль, пригнали новые отряды бойцов, а потом аккуратно, как в хрониках, уложили в центр городишки какой-то навороченный снаряд. Солдат таких никогда не видел. Взрывная волна поднялась вверх, но в стороны не поползла, ограниченная едва заметным прозрачным куполом. Командир, прикурив, выдохнул дым. — Отлично, — сказал он, сделав еще две затяжки. — За-е-бись. Кресло и криокамера сейчас горели там, в эпицентре взрыва. Туго плавились, до последнего не желая сдаваться, и Солдат не знал, хорошо это или плохо. То, что камера пуста. Что его самого не разнесло сейчас вместе с ней. — Я бы тебя вытащил, — сказал вдруг командир, опуская на глаза очки — вспышка второй фазы была действительно очень яркой. — А по гробу с креслом ты, думаю, и так скучать не будешь. Командир никогда его не обманывал. Но даже если вдруг начал, Солдат все равно был ему благодарен. Как только осела пыль, сбитая рассеянным над местом взрыва реактивом, прозвучала сирена общего сбора. Солдата, конечно, никто не прикреплял ни к одному из подразделений, но он пошел, повинуясь жесту «следуй за мной» от командира. На пятачок, со всех сторон окруженный бойцами, спикировало что-то красно-золотое, и Солдат с удивлением рассмотрел настоящего боевого робота. Капитан пошел к нему, и они о чем-то там пошептались. — Народ, — сказал наконец робот. — Вы тут волею директора ЩИТа застряли недель на шесть, но родина вас не забудет. А чтобы вам не было скучно, «Старк Индастриз» организует вам бассейн… девчонок не обещаю, сами понимаете, секретный сектор, потенциальная возможность заразы… но вот прохладительные напитки и разложение дисциплины… — Тони, — сказал капитан, а Солдат подумал, что вот даже у робота есть имя. — Да ладно тебе, Кэп, не строевой же заниматься ликвидаторам катастрофы, чуть было не ставшей глобальной? Дай людям морально разложиться, не все могут, как ты… — Тони. — Вау! — робот, кажется, заметил Солдата и ринулся к нему. Командир молча заступил ему дорогу и предупредил: — Старк, это нихуя не игрушка. — Или игрушка, но не моя? — робот уставился на Солдата прямоугольниками «глаз», изучая. На груди у него сияла какая-то штуковина, явно энергоблок. Какой дурак оставляет энергоблок на виду? — Кэп, что это? Я не припомню киборгов в штате. — Кто, — упрямо поправил робота капитан. — Пойдем-ка. — Я его беру с собой. Терминатор, пойдешь с нами? Эй, как там тебя... — робот глянул на нашивку на кармане командира, — Рамлой? — Лейтенант Рамлоу. Это — мое. — Ой, да ладно, идем все вместе. Я только посмотрю. Командир уставился на капитана, а у Солдата внутри стало холодно-холодно. Знал он это «только посмотрю». — Тони, нет. Пойдем. — Всем лимонада! — распорядился робот, и с неба опустились ящики, которые несли дроны. — Бассейн в самом большом. Просто распечатаете его, и он надуется. Воду возьмем из той речки, которая в трех милях, после фильтров будет, как серебряные струи Эльдорадо. Бойцы загомонили и, дождавшись разрешения капитана, пошли к ящикам. — Оставайся на месте, — приказал командир. — Робот командует? — едва слышно спросил Солдат, и командир фыркнул. — Это Старк. Там, внутри костюма. Человек. Один из… соратников капитана. Гений и изобретатель. Не любил Солдат ни гениев, ни изобретателей, ни ученых. Ничего хорошего от них можно было не ждать. Впрочем, минут через сорок робот присоединил к бассейну какие-то шланги, стартанул в вечереющее небо яркой вспышкой и больше не вернулся. А Солдат остался, ощутив к капитану что-то вроде благодарности за отсроченное «я только посмотрю» в исполнении очередного гения. Похоже, около капитана он и правда в большей безопасности, чем где бы то ни было еще. *** Командир уселся в раскладное кресло и устало вытянул ноги — развлечения развлечениями, а обход периметра и караулы никто не отменял. Хоть расстановкой и сменой часовых, похоже, занимался кто-то другой, раз в несколько суток командир лично объезжал границу оцепленной зоны, чтобы убедиться в отсутствии следов, ведущих из нее. Кто знает, на что были способны чертовы твари. Солдат, конечно, всегда его сопровождал. И вот теперь они, вернувшись и съев вкусный ужин (командир жаловался, что мясо жестковато, но это он просто витаминные болтушки не пробовал), устроились отдыхать. Ну, отдыхать собирался командир, а Солдат не устал бы, даже если бы бежал рядом с машиной, а не с комфортом ехал на заднем сидении. При таком распорядке дня, включавшем трехразовое питание и восьмичасовой сон, устать он не мог, даже если бы в свободное от еды и сна время работал на пределе сил. Но его особо не гоняли. Он делал все то же самое, что и остальные бойцы, с той лишь разницей, что никто из них не ходил тенью за командиром везде, даже в душ. Особенно в душ. Сев на пол у кресла, в котором устроился командир, Солдат положил подбородок на его колено и прикрыл глаза, когда на затылок легла тяжелая ладонь. Ему нравилось так сидеть. Хотелось тереться лицом о плотную ткань его штанов, с каждым разом проходясь все ближе к паху. Сегодня командир был то ли уставшим, то ли просто задумчивым, а потому поймал Солдата за волосы, когда тот уже уткнулся лицом ему в живот, со странным удовлетворением заметив, что не только командир может дестабилизировать его. В обратную сторону это тоже работало. — Что ты творишь? — со сдерживаемой агрессией спросил командир, собрав волосы у Солдата на затылке и сжав их в кулаке. — Дестабилизация, — облизав губы, сообщил Солдат. — Рядом с тобой. Командир прожигал его взглядом, и Солдат честно пялился в ответ, будто тот мог увидеть через глаза, что творится у него в голове. Надеялся, что командир может. Потому что там, в голове, он терся о него всем телом, а командир жестко, но приятно трогал его внизу. Так правильно, так хорошо. Лучше, чем вкусная еда. — Это называется стояк, — тихо, странно кривя губы, ответил командир. — Нормальное для здорового мужика состояние. Мой на свой счет можешь не принимать. Два месяца без секса. У меня сейчас на что угодно встанет. — Но ты хочешь. Испытываешь, — он замолчал, подбирая слово, — потребность. — И это не значит, что я стану натягивать тебя, когда ты голову от жопы не отличаешь. Солдат задумался. Голову от жопы он отличал, но командир явно имел в виду не это, а что-то другое. Он не располагает достаточной информацией, чтобы выполнить поставленную задачу? — Покажи мне, как, — попросил Солдат. — Вряд ли это сложнее… — Вот об этом я и говорю, — командир потрепал его по волосам и легко оттолкнул. — Ты не понимаешь даже, о чем речь, — он закурил, откинув голову на спинку кресла, и прикрыл глаза, будто слова подбирал, как делал всегда, когда Солдат сталкивался с незнакомыми понятиями, бывшими в то же время хорошо известными и понятными для остальных. — Я не о том, что ты не знаешь, как. Я о том, что ты не соображаешь, нужно ли оно тебе, если нужно, то с кем. Все равно, что… ай, да ну тебя. Роджерс считает тебя недееспособным. Таким, знаешь, ребенком в теле взрослого мужика. — Я не… — Ты человек, Солдат. Тебе долго говорили обратное, но правда в том, что программа, которую тебе вбивали в мозг, дала сбой. Пока ты не накопишь достаточно опыта, своего личного… ну, или не вспомнишь, что нужно, тебя будет заносить. Это как идти вслепую — без должной тренировки сложно. — После каждого обнуления, — напомнил Солдат. — Это было после каждого обнуления. — Верно, — командир со вздохом погладил его по волосам, на мгновение вжал лицом в твердый живот, заставив Солдата сладко задохнуться от запаха его кожи, раскрыть губы, прижаться их чувствительной изнанкой около пупка. — Но все-таки я предпочитаю трахаться с теми, кто полностью осознает, что делает. — Ты хочешь. Мне нужно. Солдат никак не мог понять, почему нельзя. Простых инструкций было бы достаточно. Он всегда гордился своей способностью следовать инструкциям. Но вот уже второй человек (если капитана можно так назвать, конечно), отказывался. — Я не гожусь? — напрямик спросил он. — Я плох для этого? — Детка, — все точно было хуже некуда, потому что «деткой» в последний раз командир называл его, когда перед глазами все расплывалось от потери крови: жгут на бедре мог помочь, только если от бедра хоть что-то оставалось. Но командир упрямо стягивал чертов ремень, скрутив его у самого паха, и уговаривал: детка, не отключайся, на меня смотри, слышишь? И Солдат смотрел. Он тогда впервые понял, что ему нравится на него смотреть. — Ты охуенный. Без дураков. Но… Никаких «но» Солдат слышать не хотел. Если бы он был командиру противен, тот бы просто его отогнал. И Солдат бы послушался. — Блядь. Блядь, я не железный же. Солдат прижался губами к твердому животу, потрогал языком чуть солоноватую кожу, вкус которой тут же осел на гортани, как токсичный газ. Хотелось касаться. Ощущать тепло этого тела, его тяжесть, попробовать его на вкус. Везде. И чтобы командир продолжал говорить так: сорвано, с хрипотцой, стараясь не смотреть. — Я не Роджерс, я не могу узлом завязать. Солдат расстегнул его ремень, жадно вдохнул теплый соленый запах, потерся лицом, чувствуя, какой командир твердый, горячий там, внизу. — Мне нужно, — повторил Солдат, когда кулак сжался в его волосах. Командир смотрел на него сверху вниз, потом надавил босой ногой Солдату на пах, заставив беззвучно открыть рот, пережидая острое, как боль, удовольствие, полоснувшее вдоль позвоночника до самой холки. Ощущавшееся так, будто на спине снова ободрали кожу электрокнутом, только боль отчего-то запаздывала, и ощущалось только тепло, особенная чувствительная обнаженность сведенных судорогой мышц. — Открой рот, — хрипло приказал командир, и Солдат, почти ослепнув от наслаждения, вжался пахом в его ступню, нетерпеливо потерся, глотая стоны, и выполнил приказ. — Черт, — командир оттянул вниз белье, и его член, качнувшись, упруго распрямился, хлопнув по животу. Глянцево-влажный, большой, упругий, тонко пахнущий чем-то, от чего под веками становилось горячо, а во рту — солоно. — Да, детка. Солдат понял, чего от него хотят, и, не сдержав стон, насадился ртом на член, даже не успев толком распробовать, сразу пропустил в горло, слыша, как командир втягивает воздух сквозь сжатые зубы. — Блядь. Блядь, — почти беззвучно повторил он и надавил на затылок Солдата, а потом потянул за волосы, заставляя отстраниться. — Оближи. Оближи его, детка. Боже-нахуй, да, да, слад… кий. Солдату казалось, он ослепнет от интенсивности эмоций и ощущений: он никогда, ни разу в жизни не слышал, чтобы командир так говорил. С такими интонациями. Как будто ему невыносимо, но в этот раз от того, что… хорошо? — Так хорошо? — спросил Солдат, жадно глядя ему в лицо. Искаженное, с вспухшими венами на висках и под глазами, оно казалось ему идеальным. И даже если его потом обнулят, он будет помнить, как командир вдруг потянул его вверх, прижался ртом, потрогал языком язык, а потом пососал его, обхватил губами, как только что Солдат обхватывал его член. И от одной мысли, что тот мог бы… пусть только в воображении… — Блядский рот, — выдохнул ему в губы командир. — Иди сюда. Он встал, отбросив мешавшее кресло, потянул Солдата еще выше, заставляя подняться, и расстегнул на нем штаны. Когда его загрубевшая, чуть шершавая ладонь самым центром прошлась по головке, Солдат не выдержал и вскрикнул, тут же закусив губу. — Открой рот, — приказал командир и со стоном снова сунул в него язык. Ощущения оглушали. Солдат был многозадачным, но только, похоже, тогда, когда дело не касалось эмоций. Может, поэтому ему все время запрещали… потому что невозможно думать о чем-то еще, когда через все тело будто ток пропустили. Его будто перетряхнули с ног до головы, выкрутили ощущения на максимум, оглушив ими, лишив дееспособности. — Детка. — Как они оказались на полу? — На меня смотри. И Солдат смотрел, смотрел, не отрываясь. Казалось, это лицо — скуластое, породистое, покрытое темной щетиной — будет последним, что из него выбьют. Как оружие держать — забудет, а такого командира будет помнить. Его жаркие темные глаза, искривленные тонкие губы, выступившие вены. Горячую ладонь на члене, с каждым касанием, каждым движением будто наматывающую на удовольствие. Он не смог удержать крик. Закусил ребро ладони и выл, как при обнулении: голодно и страшно, почти умирая от вскрывающего изнутри жара. Глаза выжгло, по щекам побежали позорные слезы, а он вздрагивал и вздрагивал, прижатый к твердому горячему телу, беспомощный и жалкий. — Ч-ш-ш, детка, — командир покачивал его, еле держащего спину, развалившегося на куски, тяжелого и лениво-неподвижного. — Ты горячий, знаешь? Солдат мог бы сказать, что температура его тела выше, чем у обычных людей, но язык отказывался поворачиваться, а мысли лениво перекатывались в голове, не желая превращаться в слова. Надо было соскрести себя с удобного командира, найти в себе силы отлепиться от него, в конце концов, это он должен был… Командир хмыкнул, как всегда легко поняв, о чем он думает, и вдруг приложил слабую, тяжелую руку Солдата к своему паху. Там было горячо, влажно и мягко. — Ты так кричал, — с мягкой насмешкой произнес он. — Я будто на небесах побывал. Такая чувственная детка. Он приподнял голову Солдата и снова скользнул языком ему в рот — лениво, медленно, тягуче. И это было до того хорошо — чувствовать всем телом его жар, вдыхать его запах, сонно моргать, не боясь услышать окрик или получить бодрящий удар шокера, что Солдат, забывшись, положил ладонь ему на затылок и шевельнул языком, будто играя. Он не смог бы от него оторваться, даже если бы вдруг случился артналет. Он слышал тихие шаги, знал, кто это, но остановиться не мог. Слишком хорошо это было — прижиматься грудью к груди, чувствовать напряженными сосками мягкие волоски на груди командира, посасывать его язык, целовать его, зная, что можно. Капитан вошел, как входило любое начальство: стремительно и с полным правом находиться здесь. Солдат лениво пошевелился, пытаясь прийти в себя, и если бы это был мистер Пирс, он бы привел себя в порядок, едва заслышав его шаги. Но капитан безбожно попустительствовал ему, и страх отказывался подстегивать рефлексы. — Рамлоу, — холодно произнес капитан, и командир, еще раз проведя по спине Солдата горячей ладонью, поднялся. Быстро вытерся сброшенной футболкой, натянул чистую, потрепал настороженно наблюдающего за ним Солдата по голове. — Оставайся здесь. Солдат хотел пойти с ним. Судя по выражению лица капитана, ничем хорошим их разговор закончиться не мог. Но командир приказал оставаться на месте, и Солдат сделал вид, что послушался. Командир быстро зашнуровал ботинки и ушел вслед за капитаном, а Солдат, моментально собрав себя в кучу, привел в порядок экипировку и выскользнул из палатки. Голос капитана он услышал издалека, несмотря на то, что тот явно озаботился тем, чтобы остальные бойцы оставались не в курсе конфликта. — ... разве не понимаете? Он дезориентирован. — То есть если он не тот мифический Баки, которого ты жаждешь увидеть, то он недееспособен? У него мозгов побольше, чем у любого из моих бойцов. У него память дырявая, но он не даун, Роджерс. Он соображает, чего хочет. И от кого. Опережая вопрос — нет, в ГИДРе мы не предавались запретной страсти. — Не передергивайте. — Роджерс. Он не твоя собственность, ты не его душеприказчик на случай, если его вдруг настигнет разжижение мозга. Ты просто… — Я бы на вашем месте фразу не заканчивал. — … типа друг, который спит и видит его задницу, пошло растянутую вокруг своего члена. Солдат перетек в боевую стойку, закрыв собой командира, до того, как понял, что делает. Впрочем, капитан, похоже, не собирался пускать в ход кулаки. Только нависал, пользуясь разницей в росте, и глаза у него были страшные: пустые и черные. Как у смертника. — Ты сам отказался, — напомнил ему Солдат. Они были одного роста, и капитан застыл перед ним носом к носу. — Бак. — Ты сказал, что не хочешь, чтобы другая винтовка чистила твой ствол. Командир за спиной Солдата фыркнул, а потом рассмеялся — тихо и искренне. — Роджерс, ты такое мог сказать? — Я сказал не так, — чуть оттаяв, капитан свел брови к переносице, и у Солдата внутри как ножом резануло. Он знал этот взгляд: внутрь себя, почти с ненавистью, будто капитан… Стив, будто Стив снова куда-то не успел. Кого-то не спас. Солдату было его жалко. Наверняка он тоже хотел от командира этого всего. Чтобы он трогал его так же. И совал язык в рот. А тот выбрал Солдата. Попытался обмануть командира, сказав, что Солдат не понимает, чего хочет. Что Солдат за себя не отвечает. А ведь мог просто приказать. От странного, непротокольного поведения капитана у Солдата в голове будто вращалась цветная карусель. И тем быстрее, чем ближе были его глаза: темно-синие, сейчас почти черные. На их дне Солдат видел мешанину чувств, которые никак не мог интерпретировать, просто потому, что сам не так давно понял, как это — иметь эмоции, отличные от страха и злости. — Я… — с трудом подбирая слова, начал Солдат, не вполне понимая, кто перед ним: начальник или просто такой же модификант, человек, потерявший Баки. — Я не Баки. Баки мог без командира. Он был человеком. Сильным. Но из него сделали меня. Отрезали лишнее. Это было больно, капитан, но все зажило. Тому, что осталось от Баки, нужен командир. Как… компенсатор того, что от него отрезали. Как вживленный в тело протез, — он показал свою руку. — Можно снять, но… баланс. И с одной рукой я все равно не он. И без командира я — Зимний Солдат. Только как… дрон без пульта. Ракета без кодов. Капитан вдруг положил тяжелую ладонь Солдату на плечо, а потом и вовсе обнял его, прижав к своему твердому телу, погладил по спине, совершенно, похоже, не опасаясь, что Солдат одной рукой может достать из него сердце. За десять секунд, сломав ребра. А может, знал, и ему было все равно? Не зная, куда деть руки, Солдат тоже обернул их вокруг талии капитана, гадая, почему в этот раз у него такое странное начальство. И перепишут ли под него протоколы. А потом вспомнил, что кресло и камера остались в том бункере, сгорели. А местоположение двух других командир, может, не выдаст, и успокоился. В голове беспокойно заворочалась мысль, что теперь ему самому придется принимать и такие решения тоже: куда девать руки, когда тебя обнимает кто-то, кто не командир; что сказать, чтобы донести до кого-то, не пригнанного идеально, ту мешанину, которая у него теперь в голове; как прекратить все эти неудобные протоколы, от которых внутри странно дергает, и уйти, просто потому что можешь теперь уйти; как избежать непривычного чувства внутри, когда будто вот-вот сломаешься, рассыплешься на куски и разрыдаешься, как… как когда-то. Как в те времена, когда внутри еще не зажило то место, из которого вырвали кусок. То место, где, наверное, и был Баки.