Конфеты раздора

Солдат теперь с нетерпением ждал вечеров. В течение дня командир все поползновения пресекал на корню, даже если в поле зрения не было никого, даже прикасался реже, чем до того, как они стали заниматься сексом. Стали любовниками. Это понятие никак не укладывалось у него в голове. Он помнил это слово. Ощущение даже. Привкус чего-то запрещенного. — Что такое адюльтер? — спросил он вдруг, боясь потерять мысль. Капитан, до этого изучавший карту местности и какие-то сводки на планшете, посмотрел на него, чуть хмурясь, а командир хмыкнул. Они обсуждали очередную вылазку на зачищенную территорию. — Какие ты слова-то знаешь, — протянул командир. — Это супружеская измена. Когда по закону дают одному, а по любви — другому. Да, Роджерс? — Да. Это когда муж или жена изменяют друг другу с другими людьми, оставаясь вместе. Солдат кивнул, принимая к сведению, гадая, почему люди, вроде как обладающие свободной волей, должны оставаться с кем-то, от кого хочется уйти. И заняться сексом с другим. И был ли тот Баки, по которому так тоскует капитан, из тех, к кому уходили заняться сексом, или тот сам уходил, раз за разом возвращаясь. И улыбаясь той жалкой виноватой улыбкой. И улыбался ли он так еще кому-то, кроме капитана. Или он от него и уходил? — Он уходил от тебя? Баки? — вдруг спросил Солдат, со странным чувством наблюдая, как каменеют плечи капитана, как он сжимает губы, будто услышал что-то неприятное. Впрочем, что приятного в том, когда от тебя уходят? Вот если бы командир… Изнутри, откуда-то из желудка поднялась волна удушающей, слепой, как стихия, ярости. Если хоть кто-то. Хоть когда-то. Посмеет… Это надо было прекращать. Он — собственность Организации. Он не имеет права. — Он никогда не был моим, — голос капитана, негромкий, но пробирающий до нутра, моментально вернул ему равновесие. — И я не держал. Хотя, может, и следовало бы, — он смотрел только на Солдата, и командир замер, будто не желая привлекать его внимание. — Я никогда не умел… быть интересным настолько, чтобы затмить весь остальной яркий мир вокруг. Баки был… очень живым. Любопытным, веселым, легким, стремительным. Его интересовало сразу все: будущее, фантастика, летающие машины, красивые дамочки. — Но он возвращался, — произнес вдруг Солдат, чувствуя, что это правда. Нутром ощущая ту связь, которую заметил еще на кадрах хроники. Как тот Баки старался казаться знакомым, как пытался удержать постоянно сползающую с него личину хорошего веселого парня. Как жался к капитану, как сейчас он сам жмется к командиру. Что ж, похоже у них с тем Баки ебаным Барнсом больше общего, чем хотелось бы. — Да, — капитан снова посмотрел на карту и попытался улыбнуться: едва заметно, вымученно. — Возвращался. Он встряхнулся, огляделся по сторонам, будто только осознал, что они не одни и Солдат не Баки, произнес «кхм» и нахмурился. Личина на нем держалась гораздо лучше, чем на Баки Барнсе. Видимо, тут дело в тренировках. — Третий сектор должен быть безопасным. Рамлоу, возьмете завтра пять человек и осмотритесь. Нужны пробы почвы. Полная защита, все как в прошлый раз. Баки, ты останешься. Солдат напрягся, но возразить не решился. Капитан, как ни крути, был начальством командира. Хоть и безбожно попустительствующим им обоим. Уходя из палатки, Солдат обернулся. Капитан открыл крошечные то ли часы, то ли компас и смотрел внутрь. Лицо у него было грустно-обреченным. *** Если что и нравилось Солдату больше, чем обилие вкусной еды, то это вечера, когда они после водных процедур оставались с командиром вдвоем. Весь день, пока к нему было нельзя прикасаться, Солдат ощущал, как невидимые нити все сильнее натягиваются между ними, вынуждая держаться ближе, так близко, как только возможно. Желательно — чтобы чувствовать тепло тела, пусть и не прикасаясь, вдыхать знакомый запах, видеть каждую складку на футболке, каждую родинку на шее. Вечером же, стоило пологу в палатку оказаться надежно застегнутым, как он срывался. Прижимался всем телом и первые секунды просто стоял, впитывая чужое тепло, перенимая запах, слепо шарил руками, восстанавливая в памяти все теплые изгибы красивого тела. Одежда всегда страшно мешала, и он раздевал командира сам, наслаждаясь насмешками и «сарказмом», гладил его, ощупывая, как в первый раз. Он был горячим. Каждый раз таким горячим, настоящим, что трудно было поверить в то, что Солдату позволено касаться другого человека. Настоящего, не модифицированного. Обычно люди не любили, когда Солдат их касался. Бойцы из отряда обходили его стороной, если были не на задании, странно косились на них с командиром, но открытой агрессии не проявляли. Иногда, правда, казалось, что они раздумывают, как его устранить и где по-тихому закопать, и Солдат их понимал: он отнял у них командира. Почти везде таскался за ним, как привязанный, а вечерами вообще получал в единоличное пользование. Как сейчас. Едва расстегнув на командире штаны, Солдат жадно облизал его член, прикрывая глаза от удовольствия, несколько раз медленно насадился, пропуская в горло, слушая сбивающееся дыхание, и, поднявшись, торопливо разделся сам, чувствуя, как внутри все дрожит от нетерпения. Он любил секс. Ощущение нужности, важности для чужого удовольствия, своей принадлежности кому-то настолько… Слов для командира у Солдата не находилось даже внутри его головы. Тот будто разом вытеснил оттуда все, что занимало ее под завязку: параметры текущей миссии, сложный регламент обслуживания, сотни мелких правил, которые нужно было соблюдать, чтобы не нарваться на внеочередное наказание, чужие уязвимые места, просчет всех возможных вариантов поведения, анализ окружающей обстановки. Теперь же он видел только его, а все остальное шло фоном. Он по-прежнему отслеживал, кто где находится, чем занят, но теперь его существование зависело не от этого. А от того, позовет ли его командир вечером или велит остаться с капитаном. И командир звал. И сегодня оглянулся через плечо и коротко дернул головой, мол, не отставай. И Солдат рванул за ним, не оборачиваясь. И вот они здесь. — Хочу сильно, — попросил он. Но только потому, что командир еще в самом начале сказал ему, что не читает мысли. — Быстро. Просто хочу. Командир стянул штаны и лег рядом. Погладил по животу, пощекотал головку члена, заставляя Солдата выгнуться, призывно раскидывая ноги. — Ебливое чудовище. Солдат сладко выдохнул, закрывая глаза, когда он лизнул бицепс живой руки, там, где кожа была тоньше всего. Солдату иногда казалось, что он может кончить только от таких вот длинных дразнящих прикосновений его языка к шее, внутренней стороне руки, бедер, животу. Он жадно подставлялся под эти прикосновения, впитывал их, с тоской понимая, как ему мало. Он бы привязал командира к себе, голышом. Заперся бы с ним в каком-нибудь коконе, тесно прижимающем их друг к другу, таком, в котором не отодвинуться, и терся бы об него всем телом, сходя с ума от близости. И может быть — может быть! — через неделю-другую такого тесного контакта он бы смог безболезненно выпустить его из виду хоть на несколько часов. — Давай сверху, — сказал вдруг командир, отвлекая его от несбыточных мечтаний о таком полном контакте. Он перевернулся на спину и похлопал себя по животу. — Сам, детка, сам. Хоть сильно, хоть быстро, хоть как. Солдат жадно осмотрел его член, еще несколько раз облизал его и потянулся за презервативами. Так они еще не пробовали. Солдату нравилось, когда командир прижимал его всем собой, почти не давая двигаться, и трахал так, что внутри все расплавлялось, заставляя кончать несколько раз подряд. Он неловко пристроился сверху. Отчего-то ему казалось, что он выглядит глупо, как новобранец на первой в своей жизни полосе препятствий, которую до этого видел только из-за забора. — Ты охуенный, — командир с силой провел теплыми ладонями от подмышек до бедер, глядя снизу вверх, и в его взгляде не было насмешки. Только любование. Солдат вдруг вспомнил, как тому первый раз дали «Миниган» новой модели. Командир так же тогда осматривал его, гладил по толстому стволу, мечтательно прикрывая глаза. Это было давно. Командир тогда выглядел моложе, и Солдат вспомнил этот эпизод отчего-то только сейчас. Наверное, потому, что ему нравилось быть мощным оружием в его руках. С расширенным набором функций. Как ему нравился его член — до сжатых до хруста зубов. До воя, который так и норовил вырваться из горла, пока он принимал в себя эти гладкие упругие дюймы, будто созданные для удовольствия. Такого острого, что в первое мгновение, едва приняв все до конца, он замер, чувствуя, как подрагивают бедра, ноют мышцы от напряжения, от желания продлить это чувство абсолютной целостности. Заполненности. Нужности. — Зубы… раскрошишь, — прохрипел командир, схватив его за бедра. По тому, как у него дернулся кадык, как он напряженно выгнул крепкую шею, Солдат понял, что ему тоже очень-очень хорошо. Он гордился тем, что может делать ему хорошо. И хотел сделать еще лучше. Он медленно приподнялся, чувствуя его внутри, всю горячую рельефность его члена, его твердость. Тонкий слой латекса почти не раздражал, хотя ему хотелось бы наживую, без преград. Почувствовать, как семя командира окажется в нем, а потом медленно заструится по бедру, как будет пахнуть терпкой солью и отчего-то морем. Он точно видел когда-то море. Соленые брызги на губах. И кто-то рядом. Смешной и хрупкий. Кто? — Давай, детка, — приказал командир, и Солдат легко опустился сверху, с наслаждением прочувствовав каждый дюйм его твердости. Это было хорошо. Если, конечно, слово «хорошо» могло передать всю ту лавину ощущений, затопивших его с головы до ног. Он с силой опускался и опускался на член, почти ничего не слыша вокруг, жадно трахал себя им, и с каждым мгновением это было все ярче, все ослепительнее. Волосы влажными плетьми хлестали по шее и плечам, он, сам того не замечая, запрокинул голову к тонкой крыше палатки, но не видел ее, хоть и держал глаза широко открытыми. Копившееся внутри удовольствие было в этот раз совсем другим. Член трогать не хотелось — казалось, наслаждение растечется, ослабев, как разлитый горячий чай, моментально остывая, если приласкать себя так. Командир все сильнее сжимал пальцы на его бедрах, оставляя отметины, и от осознания того, что отпечатки его пальцев будут заметны еще минут сорок спустя, собиравшийся внутри жар казался почти невыносимым, Солдат балансировал на самом краю, опасно кренясь то в сторону ослепительного удовольствия, то в обратную. Ему не хватало какой-то малости, мелкого, но верного камушка, способного обрушить лавину. — Бак? Глаза капитана были огромными, шалыми и страшными, и, глядя в них, Солдат — БАКИ? — наконец затрясся от скрутившей его сладкой судороги и спустил длинно и мучительно, забрызгав себя до подбородка, скорее, чувствуя, чем слыша, как хрипло выдыхает под ним командир, с силой толкаясь внутрь, снизу вверх, делая и так едва выносимое удовольствие почти убийственным. Когда Солдат проморгался от заливавшего глаза пота, они с командиром снова были одни. — Мне показалось… — начал он, но командир лениво столкнул его с себя, стянул презерватив и, завязав его узлом, фыркнул: — Да, мне тоже. Интересно, что, он думал, я с тобой тут делаю? Пытаю? Наверное, он все-таки кричал. И капитан… Пришел ему на помощь? Ни один начальник еще ни разу не вмешивался, когда командир считал нужным Солдата наказать. Ни разу. Потому что наказание и поощрение — прямая обязанность командира. Тот, седой, мистер Пирс, впрочем, и сам любил почесать кулаки. Интересно, где он сейчас? Наверняка мертв, если до сих пор не вернул Солдата и не наказал командира за предательство. — Капитан разозлился? — на всякий случай спросил Солдат, впрочем, мало беспокоясь об этом — он любовался командиром. Его расслабленной, тяжелой сытостью. Это он сделал его таким. Довольным. Это стоило любого наказания. Вообще любого. Ему не привыкать. — Его злость наверняка выражалась бы как-то по-другому. Но, думаю, расстроился. — Расстроился. Командир сонно моргнул, потом натянул белье, штаны, чуть иначе разложил оружие и, подмяв под щеку подушку, повернулся на бок и сладко зевнул. Заразительно так. — Любой бы на его месте расстроился. Ты такой горячий, детка. Солдат тоже привел себя в порядок и лег с ним лицом к лицу, на расстоянии нескольких дюймов. — Он тоже… хочет? — спросил он осторожно, пытаясь ухватить смысл чужих действий, мотив. — Капитан, детка, никогда ничего не делает наполовину. И если уж хочет, то все и сразу. Целиком. Так что спи. Или жрать хочешь? Солдат хотел, но не сильнее обычного, вполне терпимо — он в принципе всегда был немного голоден. «Как верблюд, — вспомнил он, голос звучал смущенно-насмешливо, — пока есть возможность, наедаюсь впрок. Зато потом долго могу без еды». Кто это ему сказал? Когда? На следующий день в отсутствие командира капитан был подчеркнуто корректным, даже каким-то вежливым с Солдатом. А потом карантин кончился, и командира у Солдата забрали. Совсем.