Конфеты раздора

В столовой у раковины для мытья рук командир увидел себя в ростовое зеркало. Осмотрел, зачесал мокрыми пальцами волосы и вынес вердикт: — Сойдет. Хотя, если честно, думал, я лет на десять моложе. Хрен знает, чего. Может, думал, раз у меня такой сочный пирожок… — Мне почти сто лет, — напомнил ему Солдат. — Это долгая история, но просто поверь — ты моложе меня. Присвистнув, командир по-новому оглядел Солдата и ухмыльнулся. — Хорошее время. Проснулся такой — оп, и сыворотку бессмертия изобрели. — Вряд ли я или капитан бессмертны. — То есть сыворотка есть. — Да. — Универсальный солдат, а? — Сыворотка Золы, — поправил его Солдат. — Это было больно? — первый раз с момента пробуждения командир выглядел серьезным. Почти суровым. — Да. И тогда, и еще много раз после. Командир посмотрел на его руку, поиграл желваками и кивнул, принимая к сведению. — Пойдем, пирожок. Надеюсь, просто Стив занял нам очередь. Ели, как ни странно, молча. Командир периодически касался колена Солдата под столом, будто хотел убедиться, что тот действительно сидит рядом. — Где я живу? — за кофе спросил он, и Стив нахмурился. — Мы живем вместе, — ответил он, и Солдат поспешно проглотил отпитый кофе — не хватало еще подавиться на глазах у изумленной публики. Их компания и так привлекала многовато внимания. — О-па, — командир потер ладонью подбородок и уставился на Стива как-то… хищно, что ли. — Выходит, я не ошибся. И кто из нас, — он сделал неопределенный жест рукой, — кого и как? Стив опять ухмыльнулся половиной рта, и у Солдата знакомо засосало под ложечкой. Так бывало всегда, когда эта мелочь (на полдюйма выше самого Солдата, ага) собиралась выкинуть что-то уж совсем дурацкое. Например, нарваться на неприятности. — Это не то, что ты думаешь, — ответил Стив. — Аж интересно, можешь ли ты, просто Стив, в самых разнузданных мечтах представить себе, ЧТО ИМЕННО я думаю. Озвучь — проверим. — Что мы живем вместе из-за личной привязанности, — спокойно ответил Стив. — Но на самом деле вы оба находитесь у меня на поруках. Ты вообще под следствием, комиссия проводит внутреннее расследование, пытаясь определить твою роль в работе тайной организации, выросшей в ЩИТе, как опухоль. — Я — шпион? — командир был так искренне изумлен, что даже Стив усмехнулся. — Пока неясно. — Вовремя я головой ударился и все забыл. — Ты не сам забыл, тебя выкрали бывшие соратники, чтобы, подвергнув психопрограммированию, вынудить приказать Баки убить меня. Глаза у командира стали огромными. — Ну, — осторожно начал он, — раз ты тут, я тут и даже пирожок не за решеткой, у них ничего не вышло? — Не вышло. Но тебя накачали нейролептиками и… как мы предполагаем, стимулировали кору головного мозга электрическими импульсами. Отсюда амнезия. — Заебись. А с чего бы пирожку слушаться меня? У нас такая прямо любовь? — Ты его хэндлер. — Он что — собака? Пирожок, ты… — Проект «Зимний Солдат». Оружие, созданное, чтобы убивать. Я хорошо убиваю. А ты хорошо умеешь мне это приказывать. Умел. В последний раз не очень вышло. Командир отодвинул стаканчик с кофе и, откинувшись на спинку стула, посмотрел сначала на него, а потом на Стива. — Что. Нахуй. Происходит? Это программа «Розыгрыш»? Эй, где камеры? Вы орете с меня по-тихому, да? — Рамлоу, — очень спокойно произнес Стив, но тут какой-то невзрачный клерк, проходя мимо их стола, вдруг споткнулся, оперся на плечо командира и, склонившись к самому уху, произнес: — Вайо… Солдат сжал его горло прежде, чем тот успел договорить. Так, чтобы воздух с последним слогом точно никогда не выбрался бы из него. Из-за столов повскакивали агенты, направив оружие на Солдата, но Стив сказал: — Не стрелять. — А потом: — Бак, не убивать. Рамлоу, скажи ему не убивать. — Баки, фу, — глаза у командира были чуть остекленевшими, движения заторможенными, но он был в себе. Это все еще был он. — Да выпусти его уже, ну? — он встряхнулся, сбрасывая оцепенение, и Солдат перехватил агента, зажав ему рот, но позволяя вдохнуть носом. Тот судорожно задергался, между пальцев Солдата потекла мерзко пахнущая пена, и чертов агент, когда Солдат отпустил его, сдох, успев пробормотать «Хайль Гидра» посиневшими губами. — Веселая свадьба, — рассматривая его, в полной тишине произнес командир. — И конкурсы интересные. Стив уже звонил «Филу», как, наверное, с десяток других агентов, которым испортили перерыв на ланч. *** Разбирательства длились до самой ночи. Солдат с командиром сидели рядом на диване Стива, а сам Стив то и дело кого-нибудь… командир называл это «осуждать с особым цинизмом». Солдату же казалось, что это внушение, только без шокеров. Солдат уже рассказал все, что помнил о спящих агентах и способах их активации. Раз двадцать. Командира тоже пытались допросить, но так ничего от него и не добились: тот действительно ничего не помнил. — Хорошо, — наконец, решил Стив, хотя по его тону было понятно, что ничего хорошего он не видит ни в толстой папке отчета, ни в том, что уже пять минут как начался новый день, ни в том, что никто из тех, до кого он успел добраться и допросить, ничего не знал ни о каком НЛП. Ну, или знал, но молчал. Мир их праху, когда Стив об этом узнает. А в том, что он узнает, Солдат отчего-то не сомневался. Командир зевнул, даже не пытаясь как-то скрыть, что устал и хочет уйти из этого кабинета куда-то в более располагающее к отдыху место. — Хорошо, — повторил тем временем Стив. — Пойдем домой. Рамлоу, ты с нами. — Слава яйцам, думал, придется научиться спать с открытыми глазами и выражением пристального внимания на лице. — Уверен, ты и так это умеешь, — Стив закрыл бумаги в сейф, опечатал его и вдруг сладко, до хруста потянулся. Белая кожа его живота на мгновение мелькнула между курткой и ремнем брюк, и, посмотрев на командира, Солдат понял, что выражение лица у них сейчас одинаковое. Дурацкое. Подмигнув, командир тоже поднялся, зевая и потягиваясь, разминая ноги. — Гостевая у меня одна, — сказал Стив для командира, открывая дверь в их блок большого дома, напоминавшего огромный ступенчатый прямоугольник, поделенный на части. Блок был угловым, и Солдату нравились прочные (наверное, даже пуленепробиваемые) панорамные окна, выходившие на лужайку и небольшой сад. — Так что… — Я надеялся, у тебя вообще одна спальня, — вставил командир, — но если ты спишь отдельно, то пирожок со мной поделится… что это? Командир показывал на круглый щит капитана, висевший на стене в специальных креплениях. Внутри базы тот редко носил его с собой, считая, что это вызывает у простых агентов приступы беспокойства, особенно в сочетании с гражданской одеждой. — Щит, — Стив ухмыльнулся, как когда-то давно, когда Баки такая ухмылка резала по живому, вызывая желание ползти за ней на край света. — Что ты там про прозвище говорил? «Кэп»? Ну вот так меня и называют. — Пиз… Врешь. — Зачем бы? Ужинать будем? Кажется, в холодильнике еще что-то… — Кэп Америка — герой комиксов, — уверенно заявил командир. — В войну его геройства сильно приукрасили, чтобы поднять боевой дух. Так всегда делают. — Ну, если тебе так спокойнее, — Стив снял куртку, разулся и принялся мыть руки в кухне-столовой, той самой, с панорамным окном. — Бак, нарежешь хлеб? — Погоди, пирожок. Почему твоя кличка в свете новой информации заиграла новыми, какими-то смутно знакомыми, но подозрительными красками? — Потому что все считают, что я когда-то был Баки Барнсом? — вопросом на вопрос ответил Солдат, и если бы командир был сейчас при памяти, он бы дал ему по шее за нарушение формы взаимодействия Солдат-куратор. Или нет. Он иногда совсем не понимал командира. — Вот просто блядь, — командир потеребил волосы, вздохнул и разулся. — Ладно, пирожок-ебаный-Баки-Барнс. Даже хорошо, что я ничего не помню, но отчего-то мне кажется, что я совсем не рад буду тому, что так тупил. — С ветчиной или с курицей? — спросил тем временем Стив, доставая длинный толстый батон и зелень. — Из рук героя нации — хоть яд, — устало ответил командир, и Солдат впервые в этой части жизни увидел, как Стив вздергивает бровь. — Не замечал у тебя раньше особого пиетета перед моими заслугами. — Это не пиетет, а инстинкт самосохранения, — ухмыльнулся командир. — С ветчиной. — И этим ты не особо богат был. Забавно, — Стив совсем по-другому, с интересом осмотрел командира и принялся нарезать ветчину. — Удачно прикидывался, видать, — задумчиво произнес командир, трогая свои губы. — Аж интересно теперь, с чего мне такая честь? Твое личное заступничество, поруки. Если я — агент этой самой ГИДРы, то тебе сам американский господь бог велел свернуть мне шею. — И Баки свернуть? — серьезно спросил Стив. — И всем тем, кого активировали или еще активируют этими самыми кодами? Я знал того человека, который попытался тебя взять под контроль сегодня. Уил Майкобсон, рядовой агент отдела аналитики. Скромный, вежливый и стеснительный. Всегда здоровался. Единственный заботливый сын пожилой матери. — Твой страстный поклонник, — вставил командир. — Что? С чего бы тебе тогда его запоминать? — М. — Ты покраснел, — заметил Солдат. — Поклонник? — Он никогда бы такого не сделал, — ушел от ответа капитан. — Уил. — Наверняка в ГИДРе масса твоих поклонников, — утешил его командир. — К тебе сложно оставаться равнодушным. — Кхм. Я себе заварю чай, а вы, если хотите, сделайте кофе. Завтра подъем в шесть утра, отказ не принимается. Пока ситуация не прояснится, я хочу, чтобы вы оба были у меня на виду. Он ушел, прихватив чай, а Солдат с командиром остались. — Как я так влип, пирожок? — спросил командир через минуту, с благодарностью принимая стакан апельсинового сока. — Как я вообще во все это ввязался? — Не помню, — честно признался Солдат. — Но твоя защита для меня по-прежнему на первом месте. Пока ты не вспомнишь. И даже если этого так и не случится. Хмыкнув, командир запил соком большой сэндвич и поднялся. — Идем, покажешь наше с тобой пристанище. Надеюсь, капитан не имел в виду, что один из нас должен спать на диване? — В лагере мы спали вместе, — Солдат сдерживался, чтобы не сгрести его, не прижать к себе, не наброситься прямо здесь. Командир после обнуления видел его впервые, он его не знает. Уж кому-кому, а Солдату не нужно было объяснять, что это значит. — Пойдем, я покажу тебе ванную комнату. Он оставил командира одного, предварительно осмотрев в ванной каждый дюйм, в том числе и при помощи зонда, обнаруживающего передающие устройства — он как никто другой знал, что звуковой код сработает и записанным на пленку или озвученным через передатчик. Интересно, зачем им так нужен Зимний Солдат. Сначала они бросили его на той базе, с которой он, не случись сбоя в работе оборудования, ни за что не выбрался бы, а теперь так хотят его вернуть, что готовы искалечить командира. Он был рад, что СССР в свое время передал Солдата американским «друзьям» без полной Инструкции и — самое главное — без кодов. Теперь он вспомнил о них и был рад, что в США его не эксплуатировали подобным образом, потому что отношение к нему как к Оружию здесь значительно отличалось. Отчего-то хотелось верить, что в Союзе его бы не бросили на зараженной базе, как не бросили однажды при экстренной эвакуации прижившегося на базе то ли волчонка, то ли смеска волка и собаки — забрали вертолетом. Какое-то оборудование бросили, а его забрали. А его списали, хотя он отлично выполнял поставленные задачи. Все до единой. Бросили, не потрудившись даже утилизировать, как остатки той капсулы. Хрен он им теперь дастся. Командир вышел из ванной в одном полотенце, и Солдат, тяжело сглотнув и едва сумев обуздать возбуждение, запоздало понял, что не оставил ему никакой сменной одежды. — Хорошая спальня, — на моменте, когда командир стянул с себя полотенце, чтобы вытереть волосы, Солдат порадовался вбитой в его базовые настройки способности воспринимать и обрабатывать поступающую информацию в любом состоянии, потому что иначе не понял бы ни слова. У командира стояло, и он не мог думать ни о чем, кроме его члена. — Пирожок, ты чего? — Что? — У тебя такое лицо… знаешь, как будто… не, не могу описать. Будто случилось что-то нехорошее, но сказать ты об этом не можешь. — Это дестабилизация. Я, — Солдат сглотнул насухо, пытаясь смотреть командиру в глаза, а не на член. Куда угодно, но не на член. — Меня долго наказывали за сбои подобного рода. Я еще не освоился. Командир подошел ближе и знакомо коснулся рукой его щеки, погладил большим пальцем губы, провел ладонью по шее, а потом вдруг вжал лицом в твердый живот, запустил пятерню в волосы и почесал, как кота. — Как из такого пирожка могло получиться оружие? Детка-детка, что за дерьмо этот мир, а? Солдат знал, что есть вопросы, не требующие ответа, и это, похоже, был один из них. Поэтому он просто провел губами над пупком, надеясь, что этого будет достаточно для прекращения разговора, который все равно ни к чему не приведет. — Я надеюсь, ты не собираешься кинуть меня через хуй только потому, что я не помню, как мне достался такой сладкий пирожок? — хрипло спросил командир. Солдат хоть и не понял, означает ли «кинуть через хуй» «заняться сексом» или нет, но все-таки решил, что разговоров с него на сегодня более чем достаточно. А потому просто притянул его к себе еще ближе, а потом коротким броском определил на кровать. — Сильный, — командир провел по плечам Солдата, задумчиво обвел звезду на левой руке и вдруг спросил о том, чем никто давно уже не интересовался: — Что ты ею чувствуешь? Солдат задумался. Рука была с ним так давно, что он полностью перестроился на неравнозначность и ощущений, и возможностей верхних конечностей, а потому не сразу нашелся с ответом. Потом уселся на командира сверху и провел обеими ладонями по груди, стараясь непредвзято сравнить ощущения. — Не задумывался. Чувствую… тепло. Могу определить, твердо или мягко. Как если на правую надеть прочную толстую перчатку. Но как бы… не стесняющую движений. Когда сплю, пытаюсь так пристроить, чтобы не лежать на ней. Она не проминается, и как на полене спишь. Тебе… не нравится она? — Нравится. Ты ею так за горло того мудака схватил, что у меня встало бы, если бы сознание не поплыло в неведомые ебеня. Нравится — чуток не отражает. Растянешь меня? — Солдат завороженно смотрел, как командир облизывает металлические пальцы, сразу два, обхватывает их губами, глядя снизу вверх, и едва удерживался от того, чтобы потрогать член. Он бы кончил в три-четыре движения кулака, прямо ему на грудь, покрытую мягкими волосками. А потом бы вылизал его всего. От пяток до кадыка. Спереди и сзади. — Детка? Это прозвище было привычнее, чем «пирожок», и Солдат склонился к его губам, целуя, толкая язык ему в рот. Один палец пришлось убрать, освобождая место, но командир так стонал — приглушенно-беспомощно, жадно, — что у Солдата в голове что-то замыкало, а колючие искры возбуждения жгли позвоночник. — Давай же, — Солдат не знал, куда ему деваться от маятного, душного желания подмять его под себя до хруста, стиснуть, выгладить всего, насытиться. От желания близости сводило зубы, трясло, как в лихорадке, член уже даже не дергался, стоял до боли, как под напряжением, и от этого мутилось в голове. — Пирожок, ну чего ты как в первый… Солдат не дал ему договорить. Скатившись с кровати, проскользнул на кухню, к аптечке, которую комплектовали, похоже, стандартно, потому что презервативы он там видел, когда доставал пластырь для Стива, умудрившегося на днях ткнуть себе ножом в ладонь. Смазка была в спальне. Он забрал остатки той, которой они пользовались в лагере, и припрятал. Вернувшись в спальню, понял, что надежно припрятывать что-то от командира он так и не научился. — Иди сюда, пирожок, — Солдат едва слышал, что ему говорят, но мозг привычно отфильтровывал приказы, делая поправку на новый «позывной», а потому шагнул к кровати автоматически, как под гипнозом. Командир растягивал себя. Бесстыдно прижав одно колено к груди. Наверное, он смотрел на лицо Солдата — его взгляд ощущался, как горячий луч, — но сам Солдат смотрел только на крупные красивые пальцы, блестящие от смазки, умелые пальцы, то исчезавшие внутри до самых костяшек, то появлявшиеся снова. Эти медленные движения сводили с ума. Казалось, он мог ощутить это: тесноту горячего тела, скользкую влажность смазки, мягко сжимающуюся вокруг пальцев плоть. Он был на самой грани. Замер, не в силах сдвинуться с места, вспоминая, как эти же пальцы были в нем. Как командир гладил его изнутри, с каждым мгновением все жестче, все ощутимее надавливая на чувствительную точку. Заставляя немо распахивать рот, безуспешно пытаясь протолкнуть крик сквозь сжатое спазмом горло. Вот и сейчас, казалось, достаточно одного прикосновения, чтобы он кончил прямо так, не притронувшись ни к себе, ни к нему, даже до конца не раздевшись. — Мне одному скучно, — кажется, произнес командир, и Солдат сделал еще шаг к кровати, глупо сжимая в ладони картонную коробку с презервативами, не зная, как подступиться. Это командир всегда ласкал его сам или говорил, что разрешает коснуться или что-то сделать. Теперь же, когда командир не помнил ни себя, ни Солдата, приходилось принимать решение за них обоих. Пожалуй, только в этот момент острой беспомощности Солдат полностью осознал, что с командиром произошло. И насколько он сам привык, что рядом есть кто-то важный. Кто-то надежный, кому можно доверять. Кто-то, кто знает, как надо. Как должно. Можно или нет. Хорошо будет или нет. Будут последствия у того или иного поступка, и если да, то какие. Теперь же Солдат будто брел вслепую, пытаясь ориентироваться только на противоречивые сигналы, посылаемые командиром. Непонятные сигналы вместо четких и понятных команд — как остальные люди справляются с этим? Как они понимают, чего хочет партнер, если он не говорит об этом прямо? Как догадываются, что вот так ему понравится, а вот от этого будет больно или неприятно? — Ну же, — позвал командир. — Детка? — Скажи мне, что делать, — почти взмолился Солдат. — Словами скажи. Четко и ясно. Командир… — Черт, прости, я совершенно… Иди сюда. Иди сюда, пирожочек, — командир вытащил пальцы и похлопал по простыне рядом с собой. — Иди, я тебе расскажу. Солдат вытянулся рядом, жадно вжался всем телом, кинул коробку на постель и вдохнул полные легкие его запаха. — Снимай штаны, давай, хочу на тебя посмотреть. Коню понятно, что ты красивый, но… Вот так. О, большой мальчик. Иди сюда. Дай его мне, я знаю, что делать с такой красотой. Пожалуй, единственное, что я о себе знаю, так это то, что я тащусь от таких штук. Солдат беззвучно закричал, когда рот командира обхватил его там, внизу, до боли правильно, плотно и жарко так, что он кончил сразу же, выгнувшись навстречу и боясь только одного: потеряться настолько, чтобы что-нибудь ему сломать. — Горячий, — командир навис сверху. — Голодный и горячий. Быстро перезарядишь? — Уже. Я многозарядный. Как автомат. — Скорее, пулемет, — командир оскалился и вдруг потрогал верхнюю губу языком, далеко высунув его. В сочетании с растрепанными волосами и непривычно мягким выражением лица это смотрелось до того необычно, что Солдат осмелился потянуть его сначала на себя, а потом перевернуть на спину, навалившись сверху. — Да, детка. Наконец-то. Инструкции, — он жарко дышал Солдату в шею, одним лишь этим доводя его до невменяемости. — Сейчас ты намажешь свой член смазкой и аккуратно вставишь мне. Слышишь? Солдат слышал. Он не смог бы не слышать, даже если полностью оглох бы: считал по дыханию, по движениям тонких губ, только что сосавших его член. — Хорошо. Похоже, мы давненько не предавались разврату, так что ты поаккуратнее, я тебе помогу. Но потом хочу быстро. Чтобы ты выдрал меня, не жалея. Желательно, конечно, не покалечив, во всяком случае, серьезно. Сможешь? — Смогу, — едва слышно ответил Солдат. Мистер Пирс бы уже врезал по лицу за такой ответ, но его тут не было. Был только командир и его задание, давшее Солдату смысл существования на ближайшие несколько десятков минут. — Тогда приступай. Сделай меня, пирожок! Солдат поковырял коробку, но командир вдруг отобрал ее и серьезно спросил: — Ты с кем-то кроме меня… — Нет, — перебил его Солдат. — Последние лет семьдесят я ничего такого не помню. Командир странно хмыкнул, потом, ухватив его за член влажной от смазки рукой, увлажнил и его, сделав скользким и очень, очень чувствительным. — Блядские апостолы. Неудивительно, что ты… Иди сюда, ближе. — Господи, — Солдат даже не думал, что знает такие слова. Давно позабытые, они сами всплыли на поверхность, выскользнули из горла, прозвучав потерянно и жарко, почти жалобно. — Господи… — Зови меня Брок, — хрипло разрешил командир. — Да, детка. Зажжем? Солдат не умел зажигать, но чувствуя, как его член дюйм за дюймом входит в тесно-податливое, жаркое нутро, он горел сам. Заживо. Горячие языки лизали его кожу вдоль позвоночника, обхватывали шею, расходились огненными кольцами по руке и бедрам. Он не помнил, кто он, он не хотел помнить. Он хотел человека, раскинувшегося под ним, расслабленно-томного, сильного, вкусного. — Ч-ш-ш, — как сквозь туман услышал он. — Хороший пирожок, не спеши. Блядь, какой ты большой. Везде. Легче, детка, легче. У Солдата, наверное, хрустнули зубы. Он пытался сдержаться, но чувствовал себя, будто его погрузили на глубину и он всплывает, рвется к поверхности так, что горят мышцы, из последних сил стараясь сдержать инстинкт и не вдохнуть воду вместо воздуха. И до поверхности далеко, а в голове уже мутится. Наконец, его обхватили ногами, будто спуская с поводка, и он рванулся всем существом, забирая себе все, до чего мог дотянуться: гладкость крепких плеч, тепло солоноватой кожи на шее, чужую податливую силу, помечал собой, прихватывая губами, рыча от жадности и удовольствия. Он был тяжелым, и инерция у него была соответствующей. Краем уплывающего в красный туман сознания он понимал, что Стив наверняка слышит, как спинка кровати колотит в стену, как он сам хрипит на каждом выдохе, как коротко, матерно вскрикивает его человек, когда он глубоко, яростно загоняет в него член, как их тела соединяются каждый раз, влажно, упруго соударяясь. Потому что он сам слышал и сдавленные ругательства, и шаги босых ног Стива за стеной, и шум воды в душевой, и загнанное дыхание. Он будто был там, и с ним тоже. Видел, как тот, сдаваясь, оттягивает белье вниз, склоняется над раковиной, и быстро, почти зло двигает кулаком. Но остановиться не мог. Ему было до выжженного от удовольствия нутра хорошо. И, кончая внутри командира — внутри Брока, — он слышал, как загнанно, глотая стоны, дышит Стив. Что ему тоже хорошо. Извращенно и по его мнению наверняка неправильно, но хорошо. — Е-ба-ный-ты-на-хуй, — прохрипел командир, распластавшись под Солдатом. — Как всем телом об воду ушибся, только приятно. Солдат надеялся, что это комплимент, и поцеловал его. Сначала губы, потом шею, соски, расслабленный живот. Слизал сначала его сперму, а потом, стараясь не натирать щетиной нежную кожу, вылизал его между ягодицами, снова возбуждаясь от одной только мысли, что тут только что был его член. Что командир ему позволил. Он взял его еще раз, расслабленно-уставшего, тяжелого, едва уловив ответное возбуждение. Просто перевернул на живот и вошел в скользкое от собственной спермы нутро, застонав наконец-то по-человечески от прошившего до самых пяток удовольствия. Будь его воля, он бы не выходил. При первой возможности срастался бы с ним намертво, просто чтобы ощущать себя цельным, живым и нужным. Командир — Брок — тихо постанывал на каждом медленном толчке, подставлял под поцелуи шею, плечи, сухие губы, и Солдат хотел продлить это состояние хрупкого равновесия, балансирования на кончике ножа. Но удовольствие неумолимо росло внутри, ширилось, знакомо заволакивая сознание, и сейчас он понимал, почему его так долго держали в черном теле. Потому что в таком состоянии рабского поклонения другому человеку и даримому им удовольствию он становился совершенно бесполезен как солдат, оружие или боевая единица. Он был им, этим самым удовольствием. А от удовольствия, как известно, умереть довольно проблематично. Командир уснул, едва кончив Солдату в рот и позволив снова себя вылизать. Хотелось свернуться вокруг него, обернуть собой полностью, стать его панцирем, чтобы никто никогда больше не добрался до самого уязвимого, что у Солдата есть.