***
Конечно, запах от них был отвратительным. Франклин с этим спорить ни за что не стал бы. Пахло потом, кровью, грязью, немного лекарствами, а еще подвалом. Особенно кровью и подвалом! Но, знаете, если человек вам очень сильно нравится, то его запах тоже кажется чуть более приятным, чем есть на самом деле. Именно поэтому грязные от пыли и крови волосы Сталиной пахли для Рузвельта очень хорошо. Черт, Франклин уже не мог отрицать, что чувствует влечение к ней. И продолжается это уже довольно долго. Сначала было просто интересно узнать хоть что-нибудь про человека, который уже несколько лет занимает мысли всего американского правительства и является одной из самых важных фигур на мировой арене. Затем, во время войны, с ней пришлось работать, вести переговоры. Тогда он всерьез заинтересовался советской диктаторшей. Ему стало интересно увидеться с ней, поговорить лично, узнать, что это за Сталина такая, от которой у всех волосы дыбом встают. Именно поэтому идея встречи с ней, даже в обход Черчилль, стала чуть ли не идеей фикс. Но судьба распорядилась так, что они встретились при абсолютно ужасных обстоятельствах. Но не сказать что он расстроен, личное знакомство с коммунисткой, наверное, единственная вещь, которой он по-настоящему рад. В жизни она еще лучше, чем представлялась во время их переписки. — Как вы? — Этери Сталина повернулась к американцу. Ее лицо выражало участие к его нелегкой доле, но Франклин был уверен, что она обратилась к нему только потому, что он на неё слишком долго пялился. Как глупо… — Ничего, пока держусь, спасибо. А вы? — он очень постарался, чтобы это звучало как простой акт вежливости. Хотя, наверное, нормально беспокоиться о здоровье союзницы. Но такой проницательный человек, как она, может что-то заподозрить, и вряд ли она будет рада его чувствам. Не стоит все усложнять… или стоит? — Спасибо. Все нормально. Только спина затекла, — она потянулась и попыталась сесть немного ровнее. — Вас сильно ранили? — американец резко повернулся к женщине. Черт, зачем вообще было спрашивать? У нее рассечена вся кожа на спине и разбита голова. И так понятно что ее ранили не просто сильно, а очень сильно. Хорошо, что Сталина вообще сейчас может ходить, хорошо, что ей не повредили позвоночник. А ещё эти ожоги! Франклин страшно боится огня, он несколько раз видел, как сгорают заживо, поэтому ему было особенно жутко смотреть на обожженные ноги и руки женщины. — Нет, — коммунистка просто отмахнулась, будто не обращая внимания на беспокойство, которое, Франклин мог поклясться, отразилось на его лице уж слишком явно. — Это старые травмы. Последствия бурной молодости, — она подмигнула американцу. — Бурная молодость, госпожа Сталина? — Муссолини, сидящая на переднем сиденьи, обернулась назад. — Подстрелили те, что были за царя? — Упала в воду. Зимой. Когда убегала от царской охранки. Ну и застудила спину, с кем не бывает? — Сталина улыбнулась. Она сказала это так просто, словно это было чем-то обыденным, будто что-то подобное случалось каждый день. От этого Франклина слегка передернуло. — Но это уже не важно. Сегодня каждый из нас получил если не по заслугам, то по какой-нибудь части тела точно. — Да уж, — вздохнула итальянка. — Сегодня нам всем досталось… Да чего они там копаются?! — Уже сто раз можно было найти канистру с бензином! — поддержала Уитни. Действительно, сейчас стоило думать о более насущных проблемах. Например, о том, как они будут двигаться дальше. Машина без бензина не поедет, а пешком они, больные и уставшие, далеко не уйдут. Франклину стоило бы позаботиться о том, чтобы попросить наименее раненого человека нести его и перестать думать о том, насколько хорошо или плохо себя чувствует маршал Сталина. К тому же… он всегда сможет обсудить с ней это чуть позже. Из размышлений Рузвельта выдернул де Голль, который плюхнулся на водительское сиденье. — Я очень хотел бы сказать что-то из разряда: у нас есть две новости… но она всего одна. И это именно плохая новость. Бензина нет, господа! И это значит, что дальше мы поедем только в том случае, если вы все будете толкать машину, а это невозможно. Так что давайте обсудим, что нам делать. — Идти пешком, — произнесла Черчилль. — Что? Есть другие варианты? — Нам нужно идти, — Сталина обернулась и посмотрела в заднее стекло автомобиля. — Мы не можем просто сидеть здесь и ждать. За нами может быть погоня. — И как вы это себе представляете? — обернулась к коммунистке Муссолини. — Рузвельт не может ходить, Вы и Гитлер сильно ранены, у меня адски болит правый голеностоп и левое колено, Шарль де Голль не спал и наверняка сильно измотан. Из нас из всех только Черчилль в относительном порядке, да и то я не уверена. И мы даже не знаем куда идти! — Я не в порядке! — надулась Уитни. — Я переживаю сильное эмоциональное потрясение. Франклин слегка улыбнулся на ее реплику, но больше никто, похоже, не обратил на нее внимание. — Ага, а вы что предлагаете, просто сидеть и ждать пока нас прибьют? — Сталина закатила глаза. — При всем уважении к вам, госпожа Муссолини, мы не можем оставаться здесь, — поддержала союзницу Черчилль. — Да я и не говорю, что нужно оставаться здесь, — парировала итальянка, — просто… ну… может немного отдохнуть, а? — И сдохнуть, — вмешался Рузвельт. — Я понимаю, что вам будет тяжело меня тащить, но мы должны двигаться дальше. У них есть приказ, что нельзя оставлять никого в живых и они могут отправиться в погоню. — Полностью поддерживаю, — кивнул Гитлер, заглянувший в машину. Может Франклину показалось, но немец как-то немного побледнел. — Я понесу Президента. Нам нужно идти сейчас, — де Голль открыл дверь и уже было начал выбираться из машины, как был схвачен за руку Муссолини. — Вы уверены, что не хотите поспать немного, — спросила она. — Я в порядке. Мы найдем безопасное место и выспимся, — француз улыбнулся и вышел из машины. — Хорошо-хорошо, — Муссолини подняла руки, как бы показывая, что они ее уговорили. — Только вот вы вспомните мои слова, когда кто-нибудь завалится посреди дороги. Они пошли вдоль дороги. Следовало бы свернуть в лес, но общий страх заблудиться не давал им решиться на это. К тому же, он был настолько густым и темным, что Франклин не мог не думать о том, что там наверняка водятся дикие звери. Шарль де Голль нёс Рузвельта на спине. Впереди них медленно хромали Тетушка Этти и Муссолини, взяв друг друга под руку. Им обеим досталось. Президент не мог перестать думать о том, что именно происходило в том жутком месте со Сталиной, чья роба на спине была рассечена. Он снова обратил на это внимание и теперь не мог отвести взгляд. Через грязную простыню, которой женщину наспех перевязали, темными багряными пятнами проступала кровь. Франклин видел разбитый затылок союзницы, а также то, как она шаталась, периодически заваливаясь то в одну, то в другую сторону. Он очень хотел помочь ей хоть как-нибудь, но из-за собственной немощи… ох, как же он злился в этот момент на себя. У Муссолини дела, к слову, обстояли не лучше: она сильно припадала на левую ногу и раз в несколько шагов замирала, сжимаясь и не в силах заставить себя двигаться дальше. А вот Черчилль чувствовала себя, судя по всему, неплохо. Не считая того, что ее руки до сих пор мелко тряслись от пережитого. А вот Гитлер, который опирался на нее, как на самую здоровую, в действительности двигался с огромным трудом. Его пробитая насквозь правая нога совсем отекла и побледнела. Американцу пришло в голову, что у немца, возможно, началось заражение крови. Фюрер жутко давил Уитни на плечо и тяжело вздыхал, Черчилль старалась держаться и не идти слишком быстро, хоть и ее выражение лица буквально писало о том, как она относится ко всей этой ситуации. Но англичанка стоически терпела, ведь он был всё-таки просто раненым человеком. Несмотря на то, что натворил. А француза, кстати, начинало шатать. От усталости. Пару раз Франклин даже думал, что он упадёт.***
Неизвестно сколько времени прошло и сколько они тащились вдоль этой дороги. Свою ногу Адольф уже почти не чувствовал. Боль от нее распространилась по всему телу, немец весь горел, его сознание мутнело, и он мог сконцентрироваться только на пышной шевелюре идущей впереди Бонни Муссолини. Хотелось просто лечь в постель, укрыться одеялом с головой и постараться забыть все это. Вдруг его резко повело вправо, в глазах потемнело, и Гитлер почувствовал, как начинает падать. —… Гит… вы… пом… господин… — послышалось сквозь пелену, окутавшую Адольфа. Очнулся Гитлер, лежа на земле. Над ним склонилась Уитни Черчилль, которая легонько стучала его по щекам, пытаясь привести немца в чувство. К ним подошёл де Голль. Под глазами у него уже появились жуткие синяки, а на лице отражалось сильнейшее беспокойство. — Ну как? — спросил француз. — Не дождетесь… — Адольф попытался улыбнуться, но тут же скривился от боли. Нога снова начинала давать о себе знать. — Ну, судя по вашему виду, мы, наверное, все-таки скоро дождемся, — ехидно улыбнулась подошедшая Сталина. — Вы нас напугали, — фыркнула Черчилль. — Вы падали прямо на меня! Чуть не раздавили! — Вас раздавишь… — французский генерал подмигнул немцу. — Что? — возмутилась англичанка. — Хоть бы попробовали быть джентльменом, генерал де Голль! — Простите, я… не смог совладать с собой… — Гитлер окинул взглядом своих коллег. — Вам не стоит извиняться, вы не виноваты, что какой-то ублюдок нанёс вам травмы, — отрезала Премьер-министр. — А я говорила, что кто-нибудь завалится посреди дороги! — послышался голос Муссолини. — Как вы? Итальянка подошла к немцу и села на землю рядом с ним. Он повернулся к ней и посмотрел Муссолини в глаза. В ее прекрасные карие глаза, которыми Адольф никак не мог перестать любоваться. Он вдруг вспомнил тот миг, когда итальянка спасла ему жизнь, какой женщина показалась ему прекрасной тогда. Сейчас, смотря на Бонни при дневном свете и в более спокойной обстановке, он мог думать лишь о том, каким слепым он был, что не замечал раньше этого уверенного взгляда и выразительного лица. Как не замечал той энергии, которой наполнены все ее движения, того, как блестят ее волосы на солнце. И как он не замечал, какая у нее большая и красивая… о боги! Кажется, итальянка заметила, как Адольф пялился на ее грудь, потому что, когда он поднял глаза, она странно усмехнулась и закатила глаза. — Я сейчас буду в норме. Не стоит… — в подтверждение своих слов немец совершил попытку подняться, но тело подвело его. Гитлер упал на землю снова, сильно приложившись затылком о камни, разбросанные по обочине. — Вот уж действительно, — кивнул Рузвельт на стонущего от боли Адольфа. — Нам всем определенно не о чем беспокоиться. — Садитесь, маршал Сталина. Кажется, это надолго. Американец посмотрел на молча стоящую все это время коммунистку и похлопал по земле рядом с собой. Однако женщина даже не шелохнулась. — Я очень хочу пить… и есть, — тихо пожаловалась Черчилль. — Я понимаю, что, наверное, это все не вовремя… — Поддерживаю, — Шарль де Голль окинул взглядом присутствующих. — Отдохнуть бы нам не помешало. — Мы все ранены и устали. — продолжила англичанка. — Франклин не может ходить, у Сталиной рана в спине и возможное сотрясение, у меня страшно болит голеностоп, де Голль не отдыхал и его уже шатает в разные стороны, у Муссолини травма ноги, а у Гитлера, — она дотронулась рукой до лба немца, отчего тот прикрыл глаза от приятной прохлады, — начался жар. Мы долго не продержимся, и это при том, что обычно я стараюсь не быть пессимисткой. — Да… — Гитлер с трудом поднял голову и посмотрел на Черчилль. — Попить бы не помешало. — Это все, конечно, прекрасно, но воды у нас нет, — Рузвельт поднял голову и встретился с решительным взглядом Сталиной. — Или? — Есть у меня одна идея, — Сталина усмехнулась. — Но вам это вряд ли понравиться, — она помахала картой. — Мне уже все понравится, — Адольф чувствовал себя ужасно, невероятно хотелось пить, голова раскалывалась и все тело горело. — Говорите уже! — Черчилль всплеснула руками. — Я скоро умру от жажды, голода или усталости! И не знаю, что убьет меня раньше! Сталина с загадочной улыбкой развернула карту: — В общем, здесь недалеко есть речка. Мы на севере, и вода холодная, а ещё на придётся двигаться через лес, но это хоть что-то. Коммунистка подняла глаза и посмотрела на остальных политиков. Они застыли в удивлении с широко открытыми глазами. — О, Боги! — вздохнул Адольф и опустил голову на землю снова ударяясь затылком.***
— Франклин, при всем уважении, вы точно уверены, что хорошо ориентируетесь по картам? — спасибо огромное Черчилль, этот вопрос вертелся у Бонни на языке уже около часа. Если не больше. И, похоже, не у неё одной. Они слишком долго шли по лесу, и это при том, что Сталина сказала, что речка недалеко. После того, как они все-таки скрепя сердце согласились идти через лес к этой несчастной реке, Франклин мать его Рузвельт объявил, что прекрасно ориентируется на местности по картам, и, вообще, путешественник каких поискать. Да к тому же его несут и он может углубиться в чтение карты и всех вести. Но вот они идут уже так долго (Муссолини не могла сказать, сколько времени точно, но догадывалась, что уже пару часов), но несчастной речки нет и в помине. Так что тут два варианта. Либо Сталина не умеет ориентироваться по карте, либо Рузвельт приврал, либо Черчилль тянет всех «на дно». Нет, серьезно, даже Гитлер, выглядящий так, будто он уже одной ногой в могиле, идет быстрее нее. — Я стараюсь, дорогая моя, — язвительно произнес Рузвельт. — Просто здесь действительно не так близко как кажется. — То есть это Сталина не умеет ориентироваться по карте? — съязвил Гитлер, и тут же получил удар прямо по больной ноге от упомянутой им коммунистки, которая поддерживала его с правой стороны, закинув руку немца себе на плечо. — Что вы делаете? Я и так тут сейчас сдохну. — Я Верховная Главнокомандующая и прекрасно разбираюсь в картах, — Этери Сталина хитро прищурилась и ещё раз легонько пнула Гитлера. Тот сморщился, но не закричал. — Да если бы кое-кто, — Бонни, поддерживающая немца с левой стороны, обернулась на Черчилль, — двигал ногами хоть чуть-чуть быстрее, то мы бы уже купались в речке. — На что это вы намекаете? — встрепенулась англичанка. — Не у всех было прошлое бандитов-побегушников, знаете ли! Да и вообще… — Хватит, — прервал ее де Голль, — пожалуйста. Нам всем несладко. И… Он обернулся и замер, не успев договорить. На его лице вдруг застыло выражение страха вперемешку с удивлением. Точно такое же выражение появилось и на лице Рузвельта. Бонни, как и все остальные, обернулась. Буквально в десяти шагах стоял мужчина лет шестидесяти и направлял на них ружье. Твою ж мать!***
На Лонг-Айленде уже третий день стояла отличная погода. Аверелл Гарриман был счастлив, что выбрал именно эту неделю для небольшого отпуска. Все совпало: тепло, солнечно, по работе удалось разобраться с большинством проблем, а те, что оставались, вполне могли подождать. После очередной встречи и Черчилль он понял, что ему просто необходимо отдохнуть немного, побыть в тишине, подальше от многочисленных забот, принесенных жуткой войной. Поэтому, вернувшись из Великобритании, дипломат попросил об отпуске, который и был ему предоставлен. Отдохнёт, разгрузит голову и снова вернутся за работу. Но сегодня было уж очень хорошо, так прекрасно и легко на душе, что не хотелось думать ни о чем. Гарриман, наверное, мог бы весь день провести на прогулке, но планы, увы, уже были намечены. Сегодня к нему собирался приехать в гости его замечательный друг Гарри Гопкинс. Они любили периодически собираться в доме Гарримана и играть в крокет. Аверелл практически всегда оставался победителем, но Гарри никогда не расстраивался, и они хорошо проводили время. Гарри Гопкинс был ближайшим соратником Франклина Рузвельта, да и к тому же являлся бездонным кладезем новостей и сплетен. Авереллу, решившему на некоторое время отстраниться от всех забот, было все равно интересно, как там идут дела. Услышав шум двигателя, Гарриман поспешил к воротам, чтобы наконец встретить друга. Дипломат уже предвкушал замечательный день, который, казалось, ничего не могло испортить. Из автомобиля вышел Гопкинс, и выглядел он абсолютно разбитым. Обычно улыбчивый и доброжелательный, Гарри, казалось, думал о чем-то ужасном, его брови были нахмурены, а губы плотно сжаты. Гарриман даже подумал: «Уж не умер ли, случаем, кто?» — Здравствуй, Гарри, — Аверелл протянул ладонь для рукопожатия и осторожно поинтересовался. — Что-то случилось? — А, здравствуй, — Гопкинс вздрогнул, будто бы не ожидал его здесь увидеть, но поспешно пожал руку. — Да, есть такое дело… но давай лучше пройдем в дом. Всю дорогу они молчали. Гопкинс погрузился в свои мысли, а Гарриман не решался спросить, в чем же всё-таки дело. Когда они, наконец, поднялись в кабинет Аверелла, тот уже сгорал от любопытства. Гарри тяжело опустился в кресло и закурил. — Я тебе сейчас расскажу кое-что, — Гопкинс глубоко вздохнул. — Судя по твоему лицу, это «кое-что» — не самая лучшая новость. — Да уж, новость просто ужасная. Но, скажу сразу, лучше пока держать язык за зубами, потому что никакой подтвержденной информации у нас нет. Однако мы с тобой, как одни из самых приближенных к Президенту людей, в общем мы должны… — Да давай же, не томи, а то я уже успел надумать себе черт знает что! — Аверелл действительно успел подумать обо всем: начиная от конференции трёх держав, которая в очередной раз оказалась под угрозой из-за Кремля, до какой-нибудь крупной победы немцев, от которой будет сложно оправиться. Вот и сходил, называется, в отпуск. — Хорошо, — Гарри глубоко вздохнул, а потом произнес на одном дыхании. — Президент пропал. — Ч-что? — Гарриман не мог поверить своим ушам. Нет, ему определенно это послышалось. Гопкинс явно имеет в виду что-то другое. — То есть как пропал? В каком смысле пропал? — В самом прямом. Просто взял и исчез. Прямо из Овального кабинета. Мы с ним сидели, обсуждали поставки для Советов, потом я вышел за кофе. Возвращаюсь через десять минут, а его нет. Стоит его кресло, а самого Президента нигде нет. Я позвал охрану, они искали Рузвельта по всему Белому дому, но его будто след простыл. — Погоди, то есть он испарился получается? — Аверелл не мог поверить. — Как такое вообще возможно? Он же не мог просто встать и уйти! — Да это ещё что! У других стран тоже руководители пропали! Немцы нас обвиняли, говорили, что мы их Гитлера похитили. А мы ни сном ни духом, где он! Потом связывались с Советами и британцами. Ну те вроде без обвинений, но лидеров своих тоже найти не могут. И главное знаешь что? — Что? — Да то, что у всех одно и то же! Был человек — нет человека. Буквально минута и его уже нет. Никаких следов похищения, просто исчезли главы государств. — Поверить не могу, — Гарриман схватился за голову. — Причем совершенно непонятно, кто мог такое провернуть. Не инопланетяне же в конце концов это сделали…***
За 4 часа до рассвета. Инесса Кринс уже решительно не могла сидеть без дела. За то время, пока она сидела в шаттле, девушка успела продумать буквально все худшие варианты, которые ждали их команду здесь. Кто бы мог подумать, что планета Земля (та самая чудесная голубая планета, о которой все до сих пор говорят с благоговением) — такое ужасное место. Здесь страшно тяжело дышать. Легендарный О2 оказался не таким уж и идеальным газом, а после того, как Вита сказала, что в огромных количествах он оказывает токсическое действие на организм, Инесса так вообще стала дышать через раз. На этой планете невозможно ходить. Нет, серьезно, как люди вообще могли передвигаться, когда притяжение буквально склоняет тебя к земле. Чтобы дойти от общего знала до каюты нужно потратить все свои силы, а это всего-то шестнадцать шагов. Ну и на вершине списка самых жутких явлений голубой планеты находится Солнце. Чудесная звезда, согревающая некогда самую уютную во всей вселенной планету, оказалась горячим шаром, излучающим опасный свет. Вита сказала, что лишний раз из шаттла выходить не следует, у них же теперь нет «мела-чего-то-там». Так что выходить можно было только ночью, и то ребята в четыре голоса кричали, что ей не следует высовываться. Как будто она с одного раза не поняла. Да и чем она, скажите пожалуйста, должна заниматься, пока они воплощают свой гениальный план и чинят транспортный модуль? Хоть бы поговорить с кем… Однако никто совершенно не хочет общаться: Олрик занят починкой машины, у Амелии траур, к ней не стоит приставать ближайшие… никогда (ее практически дословная фраза), а про Кима и говорить нечего. Но Инессе плевать на них, ей бы поговорить с Витой, ну хотя бы тихо посидеть рядом и посмотреть, как она работает. Компания Виты Тинтры представлялась Инессе как что-то прекрасное, но недосягаемое. У той слишком много работы, чтобы тратить время на Кринс… особенно сейчас, когда на кону слишком многое. Оставаться на одном месте было уже просто невозможно. Нужно было хоть немного пройтись, прогуляться. Может пойти сейчас? Надо только не забыть про таблетки. Пора.