lycoris

пальцы цепляются за худые предплечья, впиваются в летящую ткань чёрной полупрозрачной блузы, врезаются под кожу сотнями острых шипов и миллионами заточенных игл. осязаемое наваждение, злокачественная опухоль, неизлечимая язва ментальных улыбок – нездоровое напоминание о бесконечном множестве несуществующих вселенных, в которых сюэ ян чувствует под своей грудью дрожь чужого тела. растерзанная, разорванная на части реальность искажается гранями сновидений, что приходят по ночам изуродованными картинками и обрывками давно потерянных надежд со сладким послевкусием, остающимся на языке. горячее дыхание выстрелами-взрывами оседает над ухом. тонкие пальцы впиваются в спину с такой силой, что точно останутся следы. багровые росчерки собственной слабости, зигзаги исполосованной страсти, вывернутое наизнанку нутро, в котором не больше, чем пустота – мутный сизый туман и расползающаяся темнота, окутывающая-оплетающая, словно липкая паутина. внутри сюэ яна прямо сейчас такие же запутанные нити, сплетающие-сковывающие лёгкие, каждый вдох – словно последний. он хватает ртом воздух, обрывает вдох, облизывает губы, но всё равно задыхается. синчэнь не курит, но его волосы насквозь пропахли спёртым табачным дымом. сюэ ян зарывается в них носом, втягивает аромат, отпечатывает его где-то на подкорке, хватается за каждую нотку. хочет насквозь – им. пропахнуть, продышать. у жизни нет вкуса, но он есть у синчэня. феназепам блокирует шесть органов чувств, но сюэ ян открывает седьмое. хрупкий, как фарфоровая шарнирая кукла, ласковый, словно тысячи израненных сердец. синчэнь цепляется за футболку под лопатками, жмётся крепче. его лицо теряется где-то в изгибе шеи сюэ яна, его обжигающее дыхание, влажные губы и щекочущие длинные ресницы. бас-гитара отброшена в сторону, заперевшись в крошечной гримёрке, они отрезают от себя весь остальной мир. сюэ яну всё равно, даже если он разойдётся горящими трещинами, вековыми разломами и загорится алым пламенем без шанса на спасение. ему всё равно, даже если мир перестанет существовать. потому что когда синчэнь так отчаянно, так на грани хватается за его плечи, впивается пальцами, отпечатывается губами, сюэ ян наконец чувствует. ощущает хоть что-то. жар, силу, горячее дыхание. чувствует себя – на мгновение – живым, и он готов обменять на это что угодно. пальцы путаются в крохотных пуговицах на блузе. сюэ ян застревает на третьей, а синчэнь едва слышно смеётся над ухом – он тянется помочь, но: – я сам. сюэ яну необходимо чувствовать. осязать. ощущать каждой клеткой своего тела. стянув с плеч лёгкую ткань, он прижимается к прохладной коже, буквально – хватает едва слышимый аромат прокуренного бара и молочка для тела с жасмином. синчэнь пахнет гранями параллельных миров, вбирает в себя от всего по чуть-чуть: вот он на сцене, обнимает микрофонную стойку, медовым голосом спутанных галактик оплетает воздух и пронзает заточенными лезвиями вдохов-выдохов, а в другое мгновение рассыпается мелким стеклом разнеженных чувств, обвивает руками, жмётся так сильно, что становится трудно дышать. сюэ ян губами касается кожи чуть ниже ключиц и теряется в этой секунде навсегда. синчэнь берёт его лицо в ладони, заставляя взглянуть на себя. у сюэ яна в груди – словно галактики взрываются от пронзительных тёмных глаз и покрасневших губ. он смотрит невидящим взглядом, разбивается о каждую грань и находит себя на кожаном диване, когда, подхватив синчэня, развернувшись, опускается над ним. такой невозможный, такой недосягаемый. такой – реальный здесь и сейчас. шепчет, как сломанная музыкальная шкатулка: – не уходи, не уходи... сюэ ян не смог бы, даже если бы захотел. за закрытой дверью остаётся шумный зал и заполненный до отказа бар. здесь – на трёх квадратных метрах гримёрки – нет ничего, кроме разорванного дыхания и самого сладкого голоса, что пускает мурашки по коже: – чэнмэй. чэнмэй, – на выдохе произносит синчэнь, глядя прямо в глаза, и сюэ яну кажется, что ни от одних таблеток реальность не раскрашивалась в такие яркие цвета.