Краски жизни

      Лань Ванцзи понял, что у него проблемы, сразу, как встретил этого человека лицом к лицу спустя долгих шестнадцать лет. Но по-настоящему осознал это много позже. То ли от того, что не мог примириться с фактом постоянных отказов. То ли от того, что образ милого доброго парнишки слишком сильно накладывался на мужчину с теплой улыбкой на чувственных тонких губах.       Вэй Усяню удалось то, что не удавалась еще никому и никогда. Полностью пленить его разум и чувства. Завладеть мыслями. При этом тот даже не прикладывал к этому усилий, кроме как в прошлом. Но прошлое давно минуло, сейчас он не тот мальчик, который хотел с ним дружить. Сейчас он взрослый самодостаточный господин, который, увы, имеет право выбирать. И Лань Ванцзи, явно, не его выбор.       При этом между ними что-то определенно происходило. Мужчина не понимал, что именно, но Вэй Ин… не гнал его прочь, даже если был на грани того, чтобы плеваться кровью и ядом от раздражения. Он закатывал свои темные серые глаза, тяжело демонстративно вздыхал и повторял то, что никак не могло уложиться у него в голове.       Для Ванцзи принять, что художник просто не хочет рисовать. Даже не для него, это еще можно было понять, мол, обида здесь. А в принципе. Было невозможно. За гранью фантастики.       И тем не менее это было именно так. Художник и правда не хотел рисовать, и не рисовал так, как ему было нужно. Он мог работать над холстом в свободное время или в качестве репетитора, но никогда это не было тем, что было бы нужно ему.       Будто бы этот Вэй Усянь и Вэй Усянь из прошлого — разные люди. Но мужчина-то видел и знал одного единственного.       Этот единственный густо заполнял чистый грунтованный холст черной краской так, чтобы оставался след кисти, явный, колючий, ребристый. Чтобы этот след царапал взгляд. Поверх же наносил очертания будущего рисунка без прежних полутонов и нежности.       Вся его нежность, легкость, тепло были обращены не в сторону темных холстов. Они были вокруг. Но ему важно было их поймать во что-то материальное. Видеть и ощущать сердцем. Но не давали. От этого он злился.       И его злость перерастала в боевые действия.       Как голодный он набрасывался на художника с уговорами. Ходил за ним почти по пятам, не давая покоя. Даже пробрался в дом его семьи. И тот все равно не мог его ни послать, ни выставить прочь. Не потому, что не мог. О нет, Вэй Усянь мог бы, ему и сил хватило бы. Но отчего-то этим все не заканчивалось. Никто не требовал, чтобы он катился прочь. Никто не гнал его.       Вэй Ин просто отказывал. Раз за разом. Раз за разом без маленькой, самой крохотной надежды на согласие.       Ванцзи углубился в изобретение все новых и новых способов влияния. Подарить самую лучшую акварель во всей стране, набор которой стоит как половина заработной платы его художника? А к ней еще и кисти с самым лучшим ворсом и бумагу? Это было то, с чего он начал.       И, конечно же, подарок принят не был. Хотя это не как с днем рождения, тут он именно от себя это преподнёс, чтобы Вэй Ин рисовал.       Мужчина пытался вернуть всё ему прямо на месте. Как только открыл подарочную коробку. А он обратно забирать отказался. И не важно ему, что у художника есть акварель. Если есть, так почему он не пользуется? Да и это точно лучше. Ванцзи в этом абсолютно уверен.       Каждый раз, как в его голову приходил план, несостоявшийся друг находил возможность ответить. Краски отправились в его съёмную квартиру через Сичэня, который не смог отказать Усяню и его обаятельной улыбке. Так они и лежат. Упакованные в другую подарочную коробку вместо той, что выбирал он. Одноклассник просто поменял упаковку, обдурил его старшего брата и сделал вид, что вообще не понимает, о чем речь.       А еще этот бесстыдник приноровился от него убегать. В самом прямом смысле. Мужчина, конечно, знал, что благодаря некому Вэнь Сюю, Вэй Ин активно занимался собой на регулярной основе, но чтобы кто-то так резво бегал в свои тридцать два, да еще и по гладкому гранитному полу… он его пока еще ни разу догнать не смог. Поэтому вместо подтягиваний каждое утро теперь тоже бегал. Пока только на беговой дорожке.       Но были и плюсы. Не могло быть все плохо.       Теперь Ванцзи один из немногих знал, где именно живет Вэй Усянь. Правда тот за это на него очень уж разозлился. Но он никому ничего не расскажет, и вроде одноклассник ему верит. И может ему не стоило за ним следить, но иначе узнать что-либо просто было невозможно. Мужчина хотел поговорить спокойно, без лишних свидетелей, которых постоянно вокруг было слишком много. А перед его носом просто захлопнули дверь.       И еще бы не захлопнули.       Художник уже не знал, куда ему бежать и где прятаться. Не осталось в Пекине ни одного угла, в самом деле, где бы ему было спокойно. Бывший одноклассник был просто вездесущ. Пробирался в самые тихие компании и в самые шумные тоже. За пару дней о нем узнали все, и все были готовы выполнять любой его каприз, стоило Ванцзи только что-то пожелать.       Просто отвратительно. Ему пришлось даже отказаться от того, чтобы пойти в центр современного искусства на их новую выставку. Стоило ему увидеть, что Лани в количестве двух штук паслись в главном зале, пусть и увлеченные своими напитками и парой каталогов, он решил воздержаться. Не так уж ему и хотелось смотреть на мятое бохо, которым наотмашь раскрашивали стены, а после дали засохнуть живописно, где-то побросав.       Как стены расписывают ударами льняной женской юбки, можно посмотреть и в интернете. Спасибо Нью-Йоркской академии искусств. Их же идея.       Вэй Усянь не думал, что все окажется настолько плохо. Что его правда будут поджидать в самых разных местах. Что Ванцзи действительно соберётся оккупировать весь город, ныряя в его общество золотым карпиком.       А с другой стороны — пускай. Пускай ныряет туда и погружается все ниже и ниже в эту пучину разврата. Его там все равно не будет. Ему там делать совершенно нечего. Это общество изгнало его, и не без вины самого господина Вэй. Иногда он правда мог быть таким невыносимым, что вопрос был не в том, будет ли конфликт, а когда стоило доставать поп-корн. Ибо зрелище всегда получалось грандиозным.       Художники — народ эксцентричный. Не все, но многие. Во всяком случае Вэй Усянь именно такой, и в прошлом этого не стыдился. Его знали все, и он знал всех, но знания эти были поверхностными и собранными где для защиты, где для нападения. Но так или иначе, мужчина был звездой любой попойки, а они были не редкими яркими пятнами в его студенческой, а после и рабочей жизни.       Сейчас-то понятно, что все это глупо и того не стоило. Вернуться обратно только никак нельзя.       Ванцзи общаться не любил. Если это было не ради работы, и то эта была необходимость, которая процессу удовольствия никак не добавляла. Эх, если бы Вэй Ин не был так упрям и оценил бы его старания. Все это ведь только ради него. Эти почти бессмысленные речи и знакомства, которым нет числа, лишь бы или о нем узнать больше, или… найти кого-нибудь, кто мог бы наладить их общение, как сваха. Но такого человека среди множества не находилось.       Никто ничего не знал. Все признавали, что их бывший знакомый, балагур и гуляка, сбросил старую кожу и возвращаться не желал к прежнему образу жизни. Куратор тоже этого не хотел. Ему было тошно от мысли, что Усянь будет где-то и с кем-то пропадать вечерами, или чем демоны не шутят ночами. И не потому, что у него студенты и занятия вести надо. А потому, что вдруг с ним что-то случится.       Мужчина ревновал.       Осознание этого простого факта пришло к нему не сразу. Сразу пришло чувство раздражения, неявное, темное. Стоило возле художника появиться кому-то настойчивому, как внутри его груди зажигался огненный шар злости. Как смеет кто-то претендовать на то, что его. На внимание Вэй Ина. На то, чем он не хочет делиться.       Это касалось и коллег, и студентов. Особенно старшекурсников и, конечно же, старшекурсниц, которые вились за Вэй Ином пестрой стайкой, беспрестанно щебеча. А тот тоже был хорош. Никого не гнал. Никого, кроме него.       Да и гнал — не то слово. Он… был закрыт и не хотел открываться. Ванцзи о таком просить не умел, и не знал, что должен сказать и как, чтобы на почве этого с ним сблизиться.       Сначала его интересовали картины, и куратор говорил про картины, выставки, аудиторию. Однако Вэй Ин и сам многое знал. Ему не нужно было, чтобы ему это кто-то рассказывал. А в чем-то он был даже лучше. Потому что у него была эта поразительная черта, которой не было у Ванцзи. Вэй Ин чувствовал людей. Мог слышать сердцем, как говорил его брат.       Но что если тогда этот человек услышит его? И если вдруг такое случится, то что именно услышит? Ревность? Стыд? Обиду?.. Страх снова потерять?       Получив художника снова, уже взрослым, зрелым мужчиной, господин Лань осознал для себя, что то, что было в нем, ему этого не хватало. Не хватало все эти шестнадцать лет. Так глупо. Они встретились лишь единожды в своей жизни на определенный срок, и одна эта встреча так много изменила в нем. Вэй Ин изменил. Своим теплом, идущим от самой души, внутривенным светом.       Даже несмотря на обиды, художник оставался мягок. Будто видел, что за всеми его шипами и упрямством прячется страх и неумение выражать свои чувства мягче, побуждая людей идти ему навстречу.       Ванцзи умел воевать. Умел брать крепость измором. Но разве он этого хотел? В какой-то момент он осознал, что с удовольствием сидел бы после занятий в каком-нибудь городском кафе, помешивая десертной ложкой в объёмной чашке горячий шоколад, и слушал бы, как Вэй Ин рассказывает ему то, что узнал или знает.       Он не хотел воевать. Но дружить не умел.       Зато художник умел, вот только дружить предпочитал с другими. К которым Ванцзи, в свою очередь, теперь ревновал. Ужасно.       И, главное, было то, что и к кому ревновать.       Эта ревность день ото дня все больше напоминала собственничество. Он почему-то считал художника своим и только своим, и никак от этого не мог отделаться. Никакие доводы не помогали. Чтобы мужчина себе не говорил, стоило увидеть Вэй Ина с кем-то мило беседующим, как хотелось бежать в том направлении, хватать его в охапку и… прятать.       Но это было слишком иррационально. Неправильно. Плохо. Недостойно. Он ведь Лань Ванцзи, а не какой-то там мальчишка-студент. И они ровесники, давно знакомые люди. Как мужчина мог так низко уронить собственное достоинство.       Однако оно все равно постоянно падало. Его роняли Вэнь Сюй, господин Цзян, и некоторые коллеги, которым Вэй Ин предпочитал его компанию. Для него он не был настолько важен. И ладно, если приоритет господина Цзян был понятен, то чем он хуже остальных?       Господин Лань твердо вознамерился это выяснить. Всеми доступными способами.       А Вэй Усянь уже не знал, куда мог от этого господина спрятаться.       Это было странно, как никогда. В его воспоминаниях очаровательный отличник Лань Чжань таким не был. Это был твердолобый мальчишка, который чуть что, убегал прятаться в библиотеку, и через слово повторял «нельзя», настолько он был весь в правилах. Так как так вышло, что этот мальчишка вырос, а слово «нельзя» теперь напрочь не понимает?       И ведь он видит, что под этой маской невозмутимого, прекрасного лица скрываются чувства. Нет-нет, а на дне глаз мелькнёт неуверенность, и ему хочется взять за галстук эту рельсу, намотать серый шелк на кулак, подтаскивая к себе так, чтобы кончик носа касался его щеки, и смотреть глубоко-глубоко, чтобы увидеть всё, что внутри прячется.       Вэй Усянь разрывается между тем, чтобы взорваться или сжалиться. Чувство справедливого раздражения в нем борется с нежностью. С одной стороны он неконтролируемо умиляется с того, как Ванцзи постоянно тупит в обычных ситуациях, а с другой с удовольствием надел бы ему на голову ведро и постучал бы, чтобы зазвенело везде.       Это уже все заметили. И почти все предложили ему вмешаться. Даже Вэнь Сюй, который, наверное, единственный не чувствовал себя ущербным рядом с господином Лань, предложил разобраться по-мужски, закатывая рукава. Его хватило на легкий обидный подзатыльник, чтобы друг не рыпался. Он же, в конце концов, не какая-то там дама в беде. С одним уж Ланем справится.       Но правда в том, что он не справляется.       Не ясно только, в какой момент до него это окончательно доходит. В тот ли, когда он запускает в крепкую грудь, обтянутую белоснежным хлопком выглаженной рубашки, открытую баночку с краской, или мужчина и так это знал, только никак не мог перестать отрицать очевидное. Но по ткани уже расползается темное пятно. Они оба смотрят на него завороженно.       Это случилось случайно. Правда, он не хотел.       Просто… просто его нервы не выдержали, и вообще, художник же просил уйти, просил оставить его одного, но господин Лань опять не послушал. И вот итог. Зеленая краска на его рубашке некрасивым пятном зияет влажной дырой. А с его губ срывается глухой смешок, перерастающий в немного истерический смех.       Просто он устал. И Ванцзи, похоже, тоже устал.       Куратор пустым растерянным взглядом изучает какое-то время свою рубашку, силясь понять, какого черта произошло. А потом до него доходит. И неясно, то ли он сердится, то ли это нечто иное. Зачерпнув из ведра с белилами, мужчина вытирает пальцы о его наполовину расстегнутую сорочку. Черный шелк впитывает в себя влагу, и белый контрастирует грубым мазком на легкой ткани.       Это даже красиво.       У них срывает головы от этой глупости.       Художник пришел в студию, чтобы побыть в одиночестве, порисовать немного, пока ждет сына. А Ванцзи увязался за ним, опять завел тему про «нарисуй-нарисуй». Этому человеку очень нужны картины. Нужно что-то свежее.       Ну так он и нарисует. Прямо на его теле. Больше нет сил сдерживаться, это просто невозможно.       Вэй Усянь не понимает, откуда в нем взялось столько страсти и смелости, чтобы хватать мужчину стоящего перед ним за полы уже испачканной рубашки. Пуговицы с треском отрываются, с тихим стуком падают на пол, раскатываясь в разные стороны. Зеленое пятно, промочившее ткань, оставляет влажный отпечаток и на груди. Краска пачкает плечо и руку, когда он тянет белый хлопок вниз.       Ванцзи отчего-то не сопротивляется, дает стащить с себя одежду, заставляя его на минуту поверить, что это просто очередной сон. Но нет. Нет, все это абсолютно реально.       Куратор доказывает это, задирая подол сорочки художника, выдергивая тот из-за пояса брюк. Земля уходит из-под ног от ощущений. Это все так невероятно. Это так похоже на его мечты, которым, наверное, никогда не суждено сбыться.       У этого мужчины восхитительная фигура. Нижняя губа закушена изнутри, чтобы из его пошлого рта не вырвалась очередная глупость. Что-нибудь, что выдаст его тут же с головой. Все чувства. Эти широкие плечи, о эти узкие бедра с выступающими тазовыми косточками, к которым хочется сладко прижаться в поцелуе, оставляя свой след. Вместо этого он оставляет смачный отпечаток ладони на мускулистой груди. Ярко красная пятерня выделяется на белой коже.       К красному добавляется желтый, синий, цвет фуксии и небесно-голубой. Всё, что Вэй Усянь может нащупать на своем столе и сорвать крышку, пока его пытаются поймать и схватить за руки.       Ванцзи тоже не отстает. Куратор не только ловит его, но и норовит повалить на стол или в старое кресло, чтобы обездвижить. Он не хочет так. И они из-за этого уже оба в краске по самые уши. Ведь его бывшему однокласснику досталось ведро белил и пара тюбиков, оставленного кем-то из студентов, масла серых оттенков. Его будет сложно оттирать, особенно от волос, но сейчас оно того стоит.       Они носятся друг за другом как ненормальные, не то злые, не то возбужденные. И рисуют друг на друге отпечатками ладоней, крепкой хваткой пальцев и густыми мазками краски.       Господину Лань так и не удается его поймать. Вэй Ин может собой гордиться. Сам он получил трофей в виде рубашки и встрепанного вспотевшего мужчины, которого удалось загонять до расплетенных волос и тяжелого дыхания. Если бы Вэй Усянь мог, поцеловал бы его. И не было бы больше наверняка вопросов. Но разве так можно? Разве ему и так не дано слишком много.       Пальцы нежно скользят от груди вдоль пресса к поясу брюк. Он смотрит ему в глаза и теряется в расплавленном золоте. Это и так слишком. Слишком очевидно.       Но Ванцзи не понимает. Испачканными руками куратор сжимает плечи художника, резко меняясь с ним местами. Придавливая к краю стола, зажимая между махиной на железном каркасе и своим телом. Спустя столько времени Вэй Ин наконец больше не стремится убежать. Только стоит и смотрит на него мутным взглядом, в котором такой коктейль чувств, что у него немеет затылок.       — Поймал, — этот шепот можно было бы назвать томным. Но они оба мужчины… разве это уместно в их случае думать о таком?       — Поймал, — художник вторит ему и подается навстречу, обжигая своей влажной горячей кожей. У Ванцзи пересыхает горло, и глаза начинают гореть в один момент от обуявших его чувств, что вызвало это действие бывшего одноклассника.       — Хочу желание, — разве он не заслужил? Он ведь поймал его.       — Знаю я твое желание, Лань Ванцзи, — Вэй Ин невесело усмехается и опускает голову. Его от этого прошибает молнией. Становится больно и тесно в груди, хочется закричать, но он молчит, не может вымолвить и слова, а потом уже поздно. Как обычно. — Будет тебе желание. Но для начала, исполни одно моё.       Он согласен на все. Это жутко, ужасно, но тем не менее мужчина и правда согласен. Пусть только его художник не смотрит так. Пусть не опускает плечи и голову. Пусть не прячет улыбку и не леденеет. Без его тепла невыносимо холодно.       — Всё, что пожелаешь, — ох, если бы этим широким жестом Вэй Усянь воспользовался со всем вкусом к жизни и остроумием. Но нет. — Я сделаю все.       Однако в его голове уже созрел план. И Лань Ванцзи он точно не понравится, судя по демоническому огню в серых глазах напротив.