POV Льюиса
Оставшийся месяц до приезда Августа я провел с Изао. После той встречи ничего не сдвинулось с мертвой точки, мы продолжали делать вид, что ничего между нами нет. Порой я и сам начинал в это верить, но стоило Изао появиться, как я забывал, в чем себя убеждал перед сном вчера, и позавчера, и позапозавчера. Думаю, мы просто слишком сильно боялись друг за друга. Мне казалось, что мы вдвоем идем по канату над пропастью и стоит сделать одно неверное движение и упадет не тот, кто оступился, а тот, чья смерть страшнее собственной. Мы не целовались и не касались больше друг друга, потому что знали, что стоит только начать и отлепиться друг от друга будет в миллион раз сложнее, и мне будет просто невыносимо спать с Августом, а я планировал продолжать это делать, потому что не было повода прервать наш ничего не значащий секс. Если я откажу, он начнет искать причину, и он ее, вполне вероятно, найдет, а я лучше откушу себе язык, чем допущу это. Я сравнивал наши «отношения» с Изао со смертью соседа из прошлой жизни. В нашем районе, где жила моя семья, все дома были однотипными, и выдавались семьям заслуженных работников оборонного завода, где трудился отец. Я не помню уже, как звали соседа, но отец завидев его кричал: «Привет, По», ему было не больше сорока, и он совсем недавно обзавелся семьей, а следом и двумя близнецами. Все было замечательно и чудесно, пока во вторник вечером По не скончался в автомастерской, ожидая, пока мастер что-то там исправит в его недавно приобретенной машине. Эта смерть была как гром среди ясного неба. Никто не ждал ее, и я так до конца в нее и не поверил. Это было просто как-то слишком нереально — это ведь По, ну что с ним может случиться? Сорок лет, жена и двое очаровательных сыновей, по выходным он катался на велосипеде и стриг свой лысый газон. С легким удивлением я наблюдал, как убивалась его постаревшая на несколько лет жена. Мачеха тогда ходила с опухшим носом и красными глазами, а отец сжимал и без того тонкие губы до белизны. Мои отношения с По были почти дружескими, но я не страдал когда он умер, потому что просто не верил в эту смерть. Больше всего меня тогда занимал вопрос перемен, как может все так мгновенно перемениться. Казалось, что жизнь всегда будет такой: размеренной, понятной и немного скучной. Всегда будет По, мачеха с отцом и надоедливые братья. Мне казалось, что жизнь как стоячая вода — никогда не меняется, но я тогда был слишком мал, и это был мой первый тяжелый урок. По умер, его кремировали, тогда уже давно никто не хоронил мертвецов в земле: земля все больше становилась роскошью. По умер, а я продолжал ждать, что вот сейчас он выйдет из дома и заведет свою шумную газонокосилку, или я увижу его с семьей в супермаркете, и постепенно я начал понимать, что По реально нет ни здесь, ни где-нибудь еще. Тогда я и задался вопросом, как может все так резко измениться, ведь он совсем недавно был жив, и я думал, что он проживет еще миллион лет. Щелчок, и нет человека. Так и с Изао: я не мог понять, как моя жизнь вновь перевернулась с ног на голову. Я однозначно не хотел этих чувств, потому что пока я только и делал, что боялся. Боялся за то, что его убьют в перестрелке где-нибудь в подворотне, боялся, что Август о нем узнает, и он «случайно» умрет на каком-нибудь из нижних уровней, боялся, что он подхватит какой-нибудь из вирусов и умрет, и, если честно, я боялся не самого факта его смерти, а того, что я ее просто не переживу. Сердце разорвется на куски, и вот этого я и не понимал. Что это за любовь, от которой больно и страшно? Я всегда думал, что любовь это мурашки по коже, тоска в разлуке и бабочки в животе, а моя любовь выходила какой-то не такой: я просто дико боялся за него. Одна мысль о том, что я завтра утром встану, проверю коммуникатор, а там оповещение от охраны об очередной перестрелке и список жертв, и он где-нибудь среди них. Ну и все, на этом, обычно, сердце сжимало в ледяном кулаке. Я устал от этой безнадеги, страха и упадка, мне все больше казалось, что выхода нет, что этот мир катится в бездну, и все больше набирает скорость. Мои маленькие победы казались мне бессмысленными. У этих разумных не было перспектив, потому что планета фактически мертва, и они никому не нужны, и, что ужаснее всего — они смирились с этим положением. Я заглядывал в глаза разумных из всех тригулов и почти нигде не видел огня жизни, разве что у Изао. Все, смирившись, влачили свое жалкое существование из одного дня в другой, ни на что не надеясь и ни на что не претендуя, и это меня добивало. Изао же был глотком свежего воздуха в этом болоте, его глаза и он сам горели жаждой жизни, он был вне закона, он был всей душой за дискрит. Весь оставшийся месяц до приезда Августа мы занимались тем, что определяли неизменный на следующие семь лет размер квоты на рождение ребенка, и если вначале это казалось простой задачей, то потом мы поняли, что квота не может быть одинаковой для всех, потому что есть разумные, которым действительно лучше не оставлять потомство по многим причинам. Я противился этому неравенству, но Изао объяснял мне простым языком чем тот или иной вид мутации опасен, и нам пришлось создать категории мутантов и расписать для каждой свой размер квоты на рождаемость. Это было сверхцинично, но я не мог позволить размножаться агрессивным и умным мутантам с нижних уровней. Было еще множество причин, по которым мне фактически пришлось ввести евгенику в дискрит, но Изао утешал меня тем, что мутанты все поймут и будут рады тому, что теперь не будет спекуляций на стоимости квот, и те, кто попали в «дорогие» списки, были проблемой в первую очередь для «мирных» жителей дискрита, страдавших от их нападений. Нам пришлось создавать почти научную картотеку с данными, я даже добровольно наведался в лабораторию, чем вызвал шок у большинства сотрудников. В лаборатории я получил универсальный образец карточки для нашей картотеки, в которую нужно было вкратце внести данные о разновидности. Этому мы с Изао посвятили большую часть времени, потому что дело было не только в квотах, мы могли поддерживать некоторые виды мутантов, которые имели положительные тенденции в развитии. Высокий интеллект и дружелюбие были моими основными критериями отбора, Изао настаивал на выдержке, здоровье и самоконтроле. Я искал умных и отзывчивых разумных, чтобы вверить в их руки этот дискрит, потому что, очевидно, что я здесь находился временно. А потом вернулся Август. Голодный и возбужденный, я не успел с ним даже поздороваться, как оказался под ним в постели. Как видно, он не предполагал, что я могу его не хотеть, и брал меня с хозяйской самоуверенностью. Это был самый отвратительный секс в моей жизни, не потому, что мне были противны прикосновения Августа, а потому, что я притворялся. Стонал, принимая от него жесткие толчки, выгибался под ним, с жаром отвечая на каждое движение, и думал, достаточно ли я натурально играю? Не догадается ли он о том, как сильно я изменился за эти два месяца. Август был доволен и сыт, я не сопротивлялся и не твердил, что этот секс ничего не значит, просто давал ему то, что он хочет, умирая в душе от каждого нашего соития. Это стало настолько чужеродным для меня, что с каждым разом мне было все сложнее изображать вожделение. Внутренние ресурсы для этого таяли, там внутри и так почти ничего не осталось, я жил на автопилоте, стараясь успеть сделать как можно больше для дискрита. И еще я хотел умереть. Я гнал от себя эту мысль, но она из раза в раз, как надоедливая муха возвращалась ко мне, и с каждым днем этот вариант казался мне все более привлекательным. Я так измучился от переживаний за дискрит, от отвращения к себе и чувства вины перед разумными, мне каждый раз все больше казалось, что я делаю для них недостаточно. Что решение новых вскрывшихся проблем и старых, до сих пор не решенных, лежит на поверхности, просто я слишком тупой, и не вижу выхода, и это подтачивало и без того угасающую веру в собственные силы. То, что я им оставлю после себя, будет работать без меня, или все мои преобразования будут сожраны коррупцией? Этим вопросом я задавался после каждой своей маленькой победы на этом фронте. Я хотел избавления от всех этих беспокойств, мне просто хотелось тишины в груди и в голове, но один лишь Изао уничтожал хрупкий штиль, стоило лишь вспомнить о нем. Все это копилось во мне и вызревало, пока не прорвалось в самый неподходящий момент. Август уезжал на неделю и вновь вернулся, по-хозяйски забрался в мою постель и, стянув с меня пижамные штаны, взял в рот мой вялый член. В сексе я всегда довольно быстро распалялся, но в последнее время с этим было сложнее, потому что в душе я нуждался лишь в одном человеке, и тело мое сдавалось духовной тоске. Но нужно было что-то с этим делать и теперь, чтобы завестись, я придумал для себя эффективный способ издевательства, работающий на эрекции безотказно — я представлял вместо Августа Изао и заводился мгновенно. Август ничего не заподозрил, намотал мои волосы на кулак и, придерживая другой рукой за бедро, взял меня в своей любимой позе сзади. Мы кончили, я упал на постель чувствуя себя грязным, лживым, слабым и бесполезным. Болезненная разрядка не принесла облегчения, она лишь сбила ржавые замки моего самообладания, и я чувствовал, что дамбу неумолимо прорывает. Ничего не замечающий Август вернулся с влажным полотенцем и обтер меня им, продолжая о чем-то болтать. Мерцающие цифры часов показывали одиннадцать, когда он лег рядом со мной, попытавшись меня обнять, но я к тому времени просто задеревенел в попытке удержать рвущийся вой из груди. — Эй, — Август мгновенно напрягся и привстал. — Малыш, в чем дело?! Я отрицательно замотал головой, кусая костяшки на собственном кулаке. Август попытался подняться, чтобы включить свет, но я схватил его за руку, не пуская — не хватало еще, чтобы он лучше разглядел насколько я жалкий. — Не надо, — слова давались мне с большим трудом, потому что волна была уже у горла. — Что случилось? Ты не хотел секса? Почему ты молчал?! Август выдавал одно предположение за другим, а я лишь отрицательно мотал головой на каждое из них. Устав гадать, любовник подтянул меня к себе и сжал в объятиях. — Хорошо, просто скажи мне, и мы решим проблему, — Август с несвойственной ему нежностью гладил меня по волосам. От этой заботы мне стало совсем паршиво, и я окончательно сдавшись завыл ему в плечо. Он меня спрашивал о чем-то, и я даже предпринял несколько попыток объяснить причину, но лишь задыхался и запинался. Мне было жутко стыдно за свою слабость, но организм как будто сдался, не беря во внимание мои пожелания. Сколько продлилась моя истерика, я не помню, но к ее концу мне стало легче. Встревоженному Августу, засыпая, я успел сказать полуправду о том, что мне жаль мутантов, что у них ужасная жизнь, и я почти ничем не могу им помочь. Кажется, он поверил…Часть 10
24 октября 2019 г. в 17:03