Гарри Поттер и последний враг

      Гарри неловко выпал из камина в гостиной дома Блэков, едва не ударившись макушкой об низкий проход. Домовой эльф возник перед ним и еще ниже склонил сгорбленную спину:       — Кричер рад возвращению хозяина. Хозяин желает обедать?       Но даже после насыщенного ремонтом и разговором с Роном дня есть не хотелось. Желудок меж тем свело, и он громко заурчал. Похоже, Гарри все еще не очень хорошо понимал, когда ему нужно перекусить.       — Да, спасибо.       Эльф снова поклонился. Гарри спросил:       — Кричер, скажи, пожалуйста, тот медальон, который поручил тебе уничтожить Регулус, влиял на тебя? Как ты думаешь?       Домовик прижал лопоухие уши к лысой голове. Выпуклые, похожие на теннисные мячи глаза эльфа стали еще больше, будто вот-вот выпадут из глазниц:       — Да, хозяин. Второй предмет такой же.       — Ты ведь не трогал дневник? — уточнил Гарри.       Перед тем, как отправиться в Нору, он попросил Кричера не приближаться к хоркруксу и не прикасаться к нему, если никто не попытается его забрать.       Домовик проскрежетал:       — Хозяин не велел трогать темный предмет. Кричер не трогал.       — Спасибо. Можешь идти готовить обед.       Уши домовика приняли обычное положение, а взгляд вновь стал безразличным. Старчески брюзжа себе под нос, Кричер пошаркал к лестнице.       Гарри поднялся в свою комнату. На удивление там не было так сыро, как он запомнил: камин растоплен, постель застелена свежим сухим бельем и шерстяным покрывалом. Увеличив чемодан до обычных размеров, Гарри взял в руки с каминной полки дневник и сел на кровать.       Он призвал перо и чернильницу и открыл последнюю страницу — за тридцать первое декабря — и написал:       «С днем рождения, Том».       Запись привычно исчезла. Этот процесс всякий раз завораживал Гарри. Он огладил пустую, идеально чистую страницу шершавой плотной бумаги. Если не брать в расчет, чем именно являлся дневник, то Гарри он казался симпатичным, располагающим к себе и пробуждающим желание что-нибудь написать на кремовых страницах.       Гарри никогда не хотелось вести дневник, он даже не пытался заниматься этим летом в доме тетки, когда, кроме чтения учебников да пары других книг, которые неизменно дарила Гермиона, развлечений не было. Как-то раз он подумывал об этом еще на втором курсе, когда только нашел пустую тетрадь. Словно что-то подталкивало его написать там, он чувствовал, будто сможет на страницах отыскать ответы на интересующие вопросы, — нужно лишь спросить. Но потом Гарри забросил дневник на дно чемодана и почти никогда не доставал. Очарование старой тетради в черной обложке, как сейчас Гарри понимал, оказалось магией хоркрукса, но почему-то она перестала тогда влиять на него.       В итоге Гарри так ни разу и не попытался вести дневник. Во-первых, у него были Рон и Гермиона, чтобы обговорить все интересные мысли. Во-вторых, когда их рядом не оказывалось, то Гарри не мог колдовать, а значит защитить свои записи от Дадли, который точно нашел бы их как минимум занимательным чтивом, требующим немедленного высмеивания. И он понятия не имел о свойствах дневника, лежавшего на дне чемодана.       «Я не отмечаю», — написал хоркрукс.       Гарри осадил себя, чтобы не ответить, что день рождения Волдеморта нужно назначить днем памяти жертв его режима на всех Британских островах. Вместо этого он спросил:       «Почему?»       «Не вижу смысла. А ты отмечаешь, значит?»       «Да, — Гарри на минуту усомнился, стоит ли писать об этом, но продолжил: — В детстве, когда я жил у магглов, они всегда делали вид, что моего дня рождения не существует. Это был самый обычный день: я так же мыл посуду и поливал газон возле дома. Они ни разу не вручили мне подарок и не испекли именинный пирог. Но, когда мне исполнилось одиннадцать, из Хогвартса прибыл Хагрид с письмом. И он принес мне настоящий праздник. Сказал, что я — волшебник и поведал правду о родителях. Потом мы жарили сосиски, а утром отправились на Косую аллею. Было здорово.       Потом друзья никогда не забывали о моем дне рождения. Я всегда получал от них поздравления и подарки, хотя торчал у родственников каждое лето, кроме последних двух».       Хоркрукс молчал.       Гарри сходил пообедать и вернулся к оставленному раскрытым дневнику. Там появился ответ:       «Значит, ничего хорошего ты от магглов не видел? И кому пришло в голову присылать к одиннадцатилетке с письмом этого недоумка?»       «Не оскорбляй моих друзей!» — написал Гарри и, ставя восклицательный знак, сломал кончик пера. Он достал и очинил другое, а когда вернулся, чтобы дописать, увидел ответ:       «Договорились. Ты в самом деле считаешь его своим другом?»       Гарри даже ненадолго замер, перечитывая первое слово. Оно не увязывалось со всем, что обычно приходилось слышать от Риддла. Любопытство одолело, и Гарри решился на еще один маленький шажок навстречу:       «Да. Хагрид забрал меня из разрушенного дома, где твое будущее я пытался убить меня, и привез в дом к тетке. Это Хагрид рассказал мне о мире волшебников. И благодаря ему на свое семнадцатилетие я смог добраться из теткиного дома в новую штаб-квартиру и отбиться от нападения твоих Пожирателей. И Хагрид, думая, что я умер после твоей Авады, нес меня на руках в Хогвартс.       Знаешь, Том, иногда доброе сердце имеет куда большее значение, чем выгода, интеллект и магические способности».       «Где-то я уже слышал что-то такое… Ты все-таки питомец Дамблдора. Кто он в вашем времени? Директор школы? Министр магии?»       «Он умер. Но он был директором Хогвартса и очень уважаемым человеком. Да, это он отправил Хагрида ко мне. Нет, я не ненавижу магглов. Мне просто не повезло, что эти конкретные меня так невзлюбили. Они боялись волшебства».       «Как знакомо. Магглы боятся того, что не могут понять. А когда они боятся, они стараются уничтожить это. Они не хотят осознать свое место. А ты оправдываешь их. Зачем?»       Гарри упал спиной на постель и подгреб под голову подушку. Он снова наткнулся на то, что в нем не было настоящей выжигающей ненависти к кому-либо. Он не так много знал магглов лично, и большинство из них не было примером доброты и терпимости. Но Гарри вспомнил, что всегда, даже в раннем детстве, ему встречались те, кто относился к нему доброжелательно. Продавщица мороженого в зоопарке, где Гарри случайно выпустил из террариума Боа констриктора, учительница в начальной школе, единственная поверившая Гарри, что он не сам влез на крышу, полицейский, который успокоил его и помог найти кнопку, открывающую в машине окно, когда Дурсли его оставили Гарри запертым в салоне автомобиля на целый час, а сами ушли в молл, чтобы выбрать Дадли футбольный мяч, из-за которого тот закатил истерику.       Среди них были те, кто показывал Гарри, что мир может быть не только жесток и несправедлив к нему. Он хранил глубоко в сердце те редкие, светлые моменты, когда ему помогали или просто улыбались в транспорте незнакомцы. Возможно, среди них были волшебники или сквибы, узнававшие его как Мальчика, который выжил, но вряд ли только они.       Гарри перевернулся на бок и написал: «Я не оправдываю их. Просто вижу, что все разные. Среди них есть отвратительные люди — это так. Но есть и добрые».       Хоркрукс ответил: «Они добры к тебе, пока не знают, что ты отличаешься от них. Но, узнав, они начинают бояться или завидовать. Они хотят сломать тебя, сделать обычным, и при этом жаждут получить то, чем ты владеешь, а они — нет. Они чувствуют свою ущербность и злятся. Они бы убили тебя, распотрошили на части, надеясь понять твой секрет. И ты веришь в их доброту?»       Гарри снова подумал о Дурслях. Он вздрогнул, вспомнив, с какой ненавистью тетка Петунья говорила о Лили. А в начальной школе на него давили директор, учителя и опекуны, требуя сказать правду, как же он очутился на крыше. Гарри опять почувствовал себя маленьким, сжимающимся в комок восьмилеткой, испугавшимся сперва банды кузена, а потом требующих объяснить необъяснимое взрослых.       Всплыли давно потускневшие воспоминания, где Гарри сказал, будто летал во сне на мотоцикле, и последовавший за этим ор дяди Вернона, ставшего от натуги свекольно-красным; и как за невинные детские слова «как по волшебству» его запирали в чулане до ужина.       Ему показалось удивительным, что после всего он сохранил веру в лучшее и в людей. Рука Гарри подрагивала, зависшая над опустевшей страницей. Он держал перо, собираясь спорить с Риддлом, но все доводы странным образом исчезли, будто не было их никогда.       «Не думаю, что тебе в жизни совсем не встречались нормальные магглы. Ты просто смотрел на них предвзято. Люди чувствуют, что их ненавидят, и начинают относиться соответствующе».       «Ха. Ха. Ха», — написал Риддл. Гарри взъерошил волосы, силясь понять, что вызвало у хоркрукса такую реакцию. Он нарисовал знак вопроса.       Риддл ответил:       «Ненавидеть магглов? Не много ли чести?»       Гарри поправил под головой подушку и написал, случайно размазав чернила по странице:       «Что бы ты ни говорил, ты — полукровка. Это часть тебя. Я знаю, как ты ненавидишь свое имя — наследие маггловской крови. Но ты должен хотя бы признать, что отец и многие поколения предков-магглов дали тебе еще кое-что».       Гарри ненадолго прикрыл глаза, одолеваемый послеобеденной сонливостью. Когда он пришел в себя, то сидел на берегу Черного озера, покрытого легкой рябью. В высоком ослепительном небе сияло июньское солнце, впиваясь лучами в черную мантию и нагревая Гарри макушку. Рядом зашелестела трава. Гарри обернулся и увидел Риддла, устроившегося в такой же позе на склоне лицом к озеру. Он скучающе смотрел куда-то вперед и поигрывал тисовой палочкой. Гарри часто видел ее в своих снах.       В последнее время палочка мелькала в вязких кошмарах, где он стоял посреди Запретного леса, не двигаясь и не шевелясь в ожидании убивающего заклятия. Обычно Гарри просыпался, и уже через пару минут не мог вспомнить деталей сна, но загнанно бьющееся сердце подолгу не унималось, а Гарри лежал в постели и смотрел в потолок. Это были не те реалистичные кошмары, которые беспокоили его из-за прежней связи с Волдемортом, а самые обычные — порождаемые его подсознанием. Он подумывал иногда попросить в Больничном крыле успокаивающее зелье, потому что запасы зелья Сна без сновидений уже закончились, и батарея пустых фиалов под кроватью намекала на игнорируемую проблему.       Гарри проверил щиты окклюменции. Сосредоточившись, он осознал, что его тело все так же лежит в спальне дома двенадцать на Площади Гриммо, и кто-то укрыл его покрывалом. Видимо, это был Кричер. Под рукой явственно чувствовался твердый корешок дневника.       Гарри боковым зрением посмотрел на Риддла. Он был как обычно бледен, черные блестящие волосы поглощали солнечный свет, а линия нижней челюсти демонстрировала напряжение от стиснутых зубов. Комплекцией Риддл напоминал ловца: худой и легкий, хотя ростом заметно выше среднестатистического игрока.       У его воссозданного с помощью зелья тела было что-то отдаленно общее с тем, что Гарри видел сейчас по правую руку от себя, но он никак не мог понять, что именно. Это сродни вскользь составленному общему впечатлению. Не зная, что Волдеморт был когда-то сидящим рядом с Гарри Риддлом, всё равно можно было догадаться.       — Ты не можешь отрицать, что твоя внешность — заслуга отца-маггла, — сказал Гарри, продолжая их разговор. — И тебя бы не было, если не он. Нельзя просто взять и удалить часть себя.       — Ты прав. Когда я узнал, что мать дала мне его имя, и я — вылитый папаша, то каждое утро, подходя к зеркалу, видел там не себя, а его, — Риддл глянул на Гарри. — Я знаю, что эксперименты моего будущего я позволили избавиться от сходства.       — Ту внешность нельзя назвать хоть на каплю привлекательной, — возразил Гарри.       — Ну и что? Это лицо, — он указал пальцем на себя, — не имеет ко мне никакого отношения. Оно — маска, позаимствованная на время.       Гарри обнял руками свои колени и уткнулся в них подбородком. Окружающий мир был лишен живого движения и звуков, словно невыразительные картонные декорации. Проведя ладонью по кажущейся живой сочной траве, на которой он сидел, Гарри отметил: если сосредоточиться на окклюменции, то можно почувствовать щекой колючий плед, легкое движение сухого воздуха прогретой комнаты и услышать треск огня в камине. Но еще Гарри ощущал сидящего рядом Риддла как живого, настоящего, а не как морок, наведенный дневником.       Гарри захотелось прикоснуться к нему, чтобы понять, не превратится ли Риддл в такую же бутафорию, как всё остальное. Естественно, Гарри не стал этого делать, и скрыл недоведенный жест, просто поправив очки.       Риддл кривовато улыбнулся и лег на траву, вытянувшись во весь рост. Это было странно, потому что напоминало жест доверия, которого между ними быть не могло. Так валяться мог Рон, когда они проводили на поляне последние перед экзаменами дни в подготовке. Риддл прикрыл глаза предплечьем руки, в которой держал палочку, а Гарри обернулся к нему, пытаясь понять, подглядывает ли он.       Получалось, что Риддл ничего не мог видеть. Его впалый живот, на котором немного перекрутилась идеально отглаженная белая рубашка, чуть приподнимался, когда он делал вдох. Зелено-серебристый полосатый галстук съехал на бок. Кадык на тонкой шее слегка дернулся.       — Ты спать что ли собрался? — спросил Гарри.       — Как невежественно не знать такие вещи, — ответил Риддл. — У меня отсутствует тело и, значит, потребность во сне.       Гарри задумался:       — А каким ты себя ощущаешь? В физическом мире.       Риддл убрал с глаз руку и посмотрел на Гарри, слегка приподняв бровь:       — Сложно описать. Это не похоже на то, как чувствует себя человек. Я — сгусток сознания, фрагмент души. Я прикреплен к другому носителю, который заменил физическое тело.       — Грубо говоря, ты — это дневник.       — Если только очень грубо, — согласился Риддл и вновь накрыл глаза предплечьем. — У дневника нет ушей, и он не слышит; нет глаз, и он не может видеть; нет живого тела, и он почти ничего не чувствует, зато есть страницы, впитавшие память. И магия.       — Неужели это лучше, чем быть копией отца-маггла?       Риддл вновь убрал руку и закинул ее под голову, посмотрев на Гарри снизу так, что тот невольно почувствовал себя нашкодившим малолеткой, которого вот-вот отчитают взрослые.       — Ты мешаешь в один котел несовместимые ингредиенты. Я — хоркрукс, я обеспечиваю бессмертие. А внешность папаши-маггла — это всего-навсего тот облик, который доступен мне, когда кто-нибудь, допустим ты, видит наведенный сон.       Гарри покосился на палочку, которую Риддл не выпускал из рук. Странно, что в кошмарах являлась именно она, а не Бузинная. Не мог же Гарри помнить подробности судьбоносной первой Авады? Или мог?       — Я недавно прочел книгу, в которой рассказывается о полетах без метлы, — сказал Гарри. — Но еще не пробовал на практике.       Риддл изобразил подобие вежливого интереса и ответил:       — Считаешь, у тебя что-то выйдет?       — Почему нет? Я хорошо летаю на метле, не боюсь высоты и верю в свои силы. Только одно мне не понятно: почему у Волдеморта, когда я увидел его в полете, была такая темная дымка вокруг, похожая на вуаль. Она казалась почти вещественной, будто продолжение мантии. Что это?       — Это не связано с полетами.       Гарри помолчал, ожидая еще каких-нибудь подробностей, но их не последовало. Риддл явно сказал всё, что собирался. Тогда Гарри перевел разговор на другую тему:       — Том, у тебя ведь была девушка, когда ты учился в школе. Агнесс Роули. Я прав?       — К чему ты клонишь?       — Я искал последний хоркрукс и увидел несколько воспоминаний, на которых была она. Мне показалось, вас что-то связывало.       — Роули, — его высокий звучный голос произнес эту фамилию, смакуя каждый звук, словно впервые.       — Чистокровная, — сказал Гарри. — Красивая. Явно не глупая, раз была старостой девочек и старостой школы. Она могла стать хорошей женой, и я уверен, что родители бы отдали ее за тебя, если бы ты задался целью очаровать их. И приданного могли дать.       Риддл провел расслабленной ладонью по животу и ответил:       — Да, это так. Она могла быть полезной, но не захотела.       Гарри тяжело вздохнул. Ему показалось, что Риддл вообще ничего не понимает, и уточнил:       — Том, я не о пользе говорю. Она любила тебя, наверное. Думаю, вы могли бы стать хорошей парой.       — Видишь ли, Гарри, — сказал Риддл, и от собственного имени, произнесенного голосом, мучившим в прошлом и теперь во снах, Гарри невольно поежился и отстранился. Риддл продолжил: — Люди стремятся заключать выгодные союзы, которые делают обоих из пары сильнее. Они хотят произвести на свет сильное потомство, и для этого думают, где бы им взять необходимые для их выращивания блага. Мне же, чтобы стать сильнее, не нужна плаксивая трусливая девка. И я не планировал в восемнадцать-двадцать лет обзаводиться семьей и тем более детьми. Бросить свои планы ради нее? Нет. Я предлагал ей отправиться со мной, но она струсила. Нажаловалась папочке, надеясь, что он заставит меня жениться на ней. А когда поняла, что план не сработал, вздернулась на дереве.       — Иногда люди просто влюбляются и хотят быть рядом с любимыми, — глухо возразил Гарри. Ему не хотелось спорить и что-то доказывать Риддлу, но он испытывал сочувствие к давно умершей девушке, полюбившей не того человека.       — Да брось, — Риддл потянулся и сел. — Это просто выгода, которую все прикрывают пустыми словами. Ты что — веришь в эту сказку?       Гарри коротко кивнул.       — Глупо, — ответил Риддл.       — Глупо? — переспросил Гарри. — Ты думаешь, она свела счеты с жизнью из-за упущенной выгоды?       — Нет. Она струсила возвращаться домой после всего. Думаешь, ее папаша был счастлив, прочитав письмо, ждал ее с распростертыми объятиями? Нет, ее ожидало изгнание из рода. Роули должна была приползти ко мне обратно. Но я уже сказал: струсила. Выбрала качаться на дереве со свернутой шеей.       Гарри невольно поморщился. Зачем Риддл говорил так о ней? Он припомнил детали воспоминания Виолетты Джонсон, и что-то внутри царапнуло от несоответствия увиденного тогда и услышанного от Риддла сейчас. Похоже, лгать для него столь же естественно, как дышать.       — Но в воспоминании ты угрожал ей, Том, — сказал Гарри. — Пытал Круциатусом. И обещал убить, если она предаст тебя снова. Не припоминаешь такой разговор? Прямо перед ее смертью.       — Она заслужила наказание и знала это, — голос Риддла резко стал холодным, и только на контрасте Гарри понял, что до этого он говорил мягче.       Гарри невольно поежился, словно его пробрало до костей ледяным порывом ветра, и ответил:       — А чего ты ждал от гордой наследницы древнего рода? Что она будет стелиться перед тобой, ползать на животе и преданно смотреть в глаза?       Сказав это, Гарри с удивлением узнал в описании другую чистокровную чародейку — Беллатрису Блэк. Похоже, только такая могла находиться рядом с Волдемортом по собственной воле и считать его опасное влияние даром свыше.       — Ошибаешься, — прошипел Риддл.       — Возможно, — согласился Гарри. — Но ты можешь попробовать объяснить.       Риддл, казалось, раздумывал над его просьбой. Он перестал перекатывать в пальцах палочку и замер, но спустя чуть больше минуты проговорил отстраненным тоном:       — Не очень уж мне нужна была ее преданность, но Роули стала слишком много трепаться, а я этого не терплю.       Гарри хмыкнул:       — Еще бы!       — По-моему, Поттер, ты вообразил будто знаешь меня, — сказал Риддл вкрадчивым тоном, в котором прозвенели угрожающие нотки.       Гарри чуть отодвинулся от него. Всё тело сковало напряжением, он чувствовал, что в случае малейшего резкого движения со стороны врага готов защищаться любыми подвернувшимися способами. Но Риддл лишь смерил подозрительным взглядом его позу, подмечая детали, и посмотрел в глаза.       — А ты не воображай, будто меня пугают твои угрозы, — ответил Гарри.       — Итак, Гарри, — имя отозвалось толпой мурашек по спине, — скажи мне правду: какую цель ты преследуешь, общаясь со мной? Что ты надеешься получить?       Риддл слегка подался вперед, и Гарри невольно отпрянул, сохраняя и без того немаленькую дистанцию. Он не ожидал прямого вопроса, а поэтому никогда не задумывался, что скажет. Гарри не мог оторвать взгляд от темных глаз и не знал, что ответить. Какие-то возражения, дерзкие реплики — всё испарилось из мыслей, и осталась правда, которую он не должен произносить вслух ни под каким предлогом. Нужно было срочно выдать что-нибудь правдоподобное.       — Я жду, — Риддл улыбнулся уголками губ, но его взгляд остался совершенно холоден.       Гарри пришла в голову идиотская, просто феерическая глупость, и он ухватился за нее как за единственное спасение от пристального взгляда. Казалось, Риддлу не нужна палочка, не нужно тело, чтобы использовать легилименцию, и он уже прочел Гарри насквозь. Запоздало Гарри вспомнил про щиты окклюменции и проверил их. Они оставались на месте и защищали мысли даже сейчас, когда, казалось, он потерял самообладание и поддался Риддлу.       И тогда Гарри солгал:       — Ты мне нравишься.       Риддл, напоминающий готового к броску хищника, не пошевелился, лишь подозрительно сощурил глаза.       — Лжешь, — заключил он.       Гарри тоже замер и старался громко не сопеть, хотя пульс уже зачастил в ушах. Казалось, кровь стучит изнутри в тихие, едва слышные, но заставляющие вибрировать воздух, барабаны. Тем не менее, он продолжал заворожено смотреть Риддлу в глаза.       — Не лгу, — выдохнул Гарри.       — Лжешь, — Риддл оперся на ладони и практически навис над ним, не разрывая зрительный контакт. — Я вижу, как ты нервничаешь.       Гарри не сдвинулся ни на дюйм с места:       — Не лгу, — повторил он тверже, сосредотачиваясь на защите сознания.       — Так переубеди меня, — прошептал Риддл.       Стал очевиден изъян в показавшейся блестящей идее. Гарри не собирался делать ничего подобного. Он рассчитывал немного потешить Риддловское самолюбие и ретироваться в реальный мир до следующего раза, когда почувствует себя готовым к новому разговору. Но выходило, что он загнал сам себя в ловушку: если без предупреждения проснуться и попросту сбежать от вопроса, то разозленный Риддл, может, и вовсе больше не захочет выходить на контакт; если продолжать упорствовать в своей лжи, то придется как минимум выяснить, насколько реалистична иллюзия, созданная хоркруксом. Проще говоря, Гарри пришлось бы поцеловать Риддла.       Его невольно передернуло от этой мысли.       Риддл удовлетворенно кивнул и отстранился, вставая на ноги. Гарри тут же поднялся следом.       — Уходи, — холодно сказал хоркрукс.       — Но…       — Вон отсюда. Положи обратно, откуда взял сегодня. Там тепло.       Гарри моргнул и увидел перед собой только шерстяной клетчатый плед и корешок дневника. Он сел на кровати, точным броском зашвырнул хоркрукс на каминную полку и ругнулся:       — Пошел ты!       День тридцать первого декабря подходил к концу. За окном на грязно-серую площадь Гриммо падал снег и тут же таял на влажно поблескивающем в свете уличных фонарей асфальте. Это был самый отвратительный день за последние полгода. Хуже было только прошлой зимой, когда поиски хоркруксов зашли в тупик, и Гарри, Рон и Гермиона по очереди сходили с ума под действием медальона. И тогда все дни слились в один бесконечный, наполненный безнадежностью и промозглым северным ветром.       Гарри спустился в гостиную, где Кричер поставил пахнущую хвоей и морозом елку, украсил старинными игрушками и растопил еще один камин. Подумав, Гарри наколдовал небольшое облако над деревом с падающими снежинками и уселся на ковер перед ним. Он решил, что с утра обязательно напишет Рону и предложит вместе, как они и собирались, отправиться к Джорджу на Косую аллею. Но сейчас Гарри чувствовал себя одиноким, как в далеком детстве, когда он еще не познакомился с Гермионой и Роном, а Дурсли оставляли его одного в чулане под лестницей, уходили в зал всей семьей смотреть телевизор и слушать пустое хвастовство Дадли.