Геката

Стоя на балконе, Рена всей грудью вдыхала свежий воздух, а ветер неистово трепал её одежды. На лежанке покоились свитки, который девушка листала. Наконец она могла опуститься на кровать. Рена погладила бёдра через платье. Пояс расстегнулся под грудью и был откинут в сторону, платье скользнуло с одного плеча. На балконе возникла фигура человека, словно прячущаяся от лунного света. Сиё выглядело несколько таинственно. Девушка без всякого испуга приподнялась на кровати и увидела, что на балконе находится мужчина. Это был Марк. И этот мужчина, прижимая палец к губам, прошептал: — Тс-с-с. Ладони мягко сжали бока, массируя своими движениями ткань. Своими онемевшими пальцами он почти не чувствовал тончайшей ткани её туники. Руки скользнули по спине. Жар его сухой шершавой руки, прикосновение обнажённой кожи к оголённому плечу, притяжение к себе, бережно обнимая, и это могло бы дарить чувство защищённости и покоя. Шею обдало потоком тепла и в ухо прошептали: — Рена, ты знаешь, что я люблю тебя всем сердцем. — Хорошо, — прошептала она. Его руки легла на поясницу тяжёлым грузом, мучительно медленными движениями погладив линию спины под рёбрами. Рена сразу замерла и поняла, что прижимается к его паху, и чувствовала его дыхание на своей шее. Она замотала головой и отпрянула от него. — Нет, — мягко сказала она, — Не здесь. Не сейчас. — Почему ты так упорно сопротивляешься моим чувствам? — спросил мужчина и опустися на колени. Он смотрел снизу на её красивые длинные пальцы, белую кожу на фоне его собственной, тёмной от загара. — Ты хочешь знать? — Так или иначе, ты мне скажешь, — мужчина поднялся с колен. Он не хотел отпускать её, он хотел прижать её к себе ещё крепче, и чтобы только губы могли раскрыться и прокричать его имя. Она ощутила его потребность, а потом их взгляды столкнулись; её янтарные глаза пытались взять в плен его синие. Он не мог отвести взгляд.

***

Небо темнело ровно, на горизонте чётко вырисовывался Колизей. Серебристые звёзды искрились и трепетали, прорезая небо серебряно-зеленоватыми полосками лучей. Сад шумел по-осеннему холодно, и с пологой опустевшей равнины уже дул сильный ветер, задевая золотисто-коричневую косу девушки, стоящей на балконе. Она улыбалась, когда прядь простой причёски легонько касалась лица. Это напоминало, что у всех даков были такие же роскошные волосы — особенно у её друга, такие золотисто-каштановые, мягкие, как пух. Или как у матери — цвета мореного дуба с красным отливом, интересный каштановый цвет. Сейчас же друга нет, мать и вовсе давным-давно зарезана у порога собственного дома, а она — единственная, кто получил здесь новое имя — Рена — и шанс на новую судьбу. А ведь ее волосы могли быть не только золотисто-коричневыми: они стали такими только после долгих тренировок под палящим солнцем, выгорев из изначального цвета какао. В детстве они были светло-карамельными, но скоро и вовсе могут стать цвета капучино. Но все эти слова были неведомы девушке, некрасивой на лицо, если его не обрамляли чудесные волосы. Слишком бледное и худое, с ломаным острым носом, явственно выраженным острым подбородком придававшим лицу как бы направленность вниз, впалыми щеками и удлинёнными скулами, резко выступающими под глазами. Она была слишком не такой в окружении людей, с которыми жила. Даже иногда кажется странным — как на неё до сих пор не обратили внимания. Но, как Рена понимала, всё дело заключалось в том, что она не принадлежала к лучшим невестам Рима. Каждую местную девушку с пеленок готовят к тому, что однажды она станет женой и матерью, но только не её — не было никаких разговоров, и, тем более, сватов. А прежние соглашения, касавшиеся дочери домовладыки, были разорваны, так как она умерла. Но знать об этом никому не полагалось, поэтому разрыв с семьёй потенциального жениха прошёл довольно бурно. Тогда, в первый раз, сын принял чужую сторону, встав на защиту отвергнутой семьи. После долгих месяцев юноша несколько смягчился, ибо всё равно отца не поколебить, а когда сенатор сказал — дочь от болезни порченная, и вовсе переменил мнение и вернулся домой. Тем более что и сама Рена не смогла бы быть женой из-за характера. Сказалось и воспитание: её и брата растили одинаково и порой даже не различали — где девочка, а где мальчик. Рена также много времени проводила в тренировках с солдатами, переодетая юношей — сенатор говорил, что это его приемыш, родители которого неизвестно почему его бросили и о котором он сам не любит говорить. Мальчик очень своенравный и непокорный, конфликтный и вспыльчивый, даже агрессивный человек, поэтому наследником не станет. Отшучивался сенатор — войдёт приемыш в вооружённую охрану императора. Между тем Рена постигала азы права и медицины. Она попала в дом сенатора, умея обращаться с четвероногими и оружием, добывать яды. Обучить девочку письму, счёту и чтению не составило особого труда, но заняло время, так как она дичилась. Помимо танцев, рисования и пения, Рена наравне с братом постигла риторику и диалектику, геометрию и музыку. Сенатор не остановился и в риторской школе дети освоили основы ораторского искусства, греческую и римскую литературу, юриспруденцию и философию. Частные учителя рассказывали об истории, архитектуре. Греческий язык девочке тяжелее, но помогло увиденное и услышанное во время путешествий с двумя наёмниками, обучившими её после годов рабства, оттуда же было какое-никакое знание географии. Приятно было слышать, что кто-то тобой так занимается, хоть она и не понимала — за что. Да и здесь найдётся сколько угодно людей, которые наговорят с три короба про то, что сенатор разрешил дочери много чего, хотя все также любят своих детей. Они будут говорить о том, какой он славный человек, и тут же скажут, как это ужасно, что девушка из его семьи вступает в равное положение с мужчиной. Но это не смущает никогда. К тому же, старческие голоса звучат устало и горько, но не вяло и болтают едко. Они хорошиеи честные, на них можно положиться. Но скорее всего это положение вещей будет очень удачным. Это никогда не наведёт такого шика и блеска, как было при Августе, да и даки не умеют жить с блеском — но они нюхом чуют, как стоит себя вести. А прирожденные убийцы могут настолько верно подметить недостатки, как это сделал наставник там, у аукциона. Как что-то в целом свете может подкосить, так и сами люди себя подкашивают — вздыхают по тому, чего больше нет, стремясь исправить последствия, и слишком часто думают о прошлом. Да и Рене хорошо будет, даже если это ошарашит. Но это не значит, что ей это нравится больше, чем остальным «Ну, мне-то это нравится, — подумала Рена, стараясь уловить, куда клонят остальные, — Просто они убеждены, что мне это приятно так же, как и им.» Рену это озадачивало и вызывало чувство пристыженности — как всегда, когда ей приписывали помыслы и чувства, которых она не разделяла и не испытывала. Она не одобряла этого, но практически смотрелв на вещи. И когда происходило что-то неприятное, и ничего не поделать — какой смысл кричать и колотить по полу ногами. Бывают взлёты и падения, и с этим приходится мириться — ведь в её семье, да и в семье сенатора этого было предостаточно. Рена хорошо поняла девиз римлян: «Не вопи — жди с улыбкой своего часа». С этим негласным неосознанным разумом девизом они пережили немало — ждали с улыбкой своего часа и стали большими специалистами по части выживания. Жизнь вежливо вынудила. А даки преподали хороший урок — вечно ставили не на то племя. В результате аристократия красиво бежала с родины, изгнанная римлянами, которые всех изничтожили. Но когда бы ни случилась беда, проходит несколько лет — и кто-то вновь на коне. Девушка склонила голову набок и подумала, что больше всего сейчас похожа на старого всеведущего попугая. Причина же в том, что можно, и порой важно, склоняться перед неизбежным. Когда налетает буря, ветер приминает спелую сухую пшеницу, потому что она не клонится. У спелой гречихи есть сок, и она клонится. А когда ветер уймется — она снова подымается, такая же прямая и сильная, как прежде. Вот и Рену научили, когда необходимо согнуться. Как подует сильный ветер, она становится гибче, потому что эта гибкость окупится. И когда приходит беда, нужно склониться перед неизбежным без звука, и работать, улыбаться и ждать своего часа, не подыгрывая тем, кто намного ниже и не беря от них всё, что можно. А как войдешь вновь в силу, не давай под зад тем, на чьих спинах ты вылез. В этом секрет выживания — его завещали ей. Девушка улыбалась, стоя на балконе. Сегодня она наконец получила копьё с длинным древком и двумя дополнительными серповидными отрогами — этими дополнительными лезвиями у основания пики с зазубринами, чтобы прочнее и глубже заседало в плоти. Само лезвие было плоское и прямое, узкое, а древко гибкое и хлёсткое, но очень крепкое и прочное. Такого не было у Марка, которого Рене доводилось видеть даже на тренировках новобранцев. Более того, он видел её там неоднократно за годы, проведенные ею в Риме. Она попадалась ему и в других частях расположения армии, но реже, чем на тренировках. Кажется, его взгляд способен проникнуть сквозь одеяние, и словно он единственный кто догадывается, что Рена — это девушка, а не юноша, хотя не разговаривал с ней. Сам девушка наблюдала за его тренировками тайно и признала — он хорош, очень даже, особенно по сравнению с другими, пусть и старыми и умудрёными. Рена знала — рано или поздно они выйдут друг против друга, и тогда ей понадобятся не только заученные у него и выученные в римской армии приёмы, способности и силы, чтобы выжить. Но и собственная техника, собственное оружие, присущее ей одной и свойственное её натуре. Как и свой собственный голос, своя струна. Копировать у него Рена ещё не смела — не могла попасть в его исполнение, ритм и волну. А иначе эти приёмы несовершенны и бесполезны даже в отношении прочих бойцов — они запросто будут ими отбиты. И вот, брат сделал подарок по её просьбе — в их семье девушка должна уметь сражаться. Но одно это слово благодаря мыслям об оружии заставило вспомнить последний день в родном городе. Тогда по щекам катились слезы, руки дрожали, и было до невозможности жаль себя. Сил не осталось ни на что, а одна мысль в дороге о том, что снова придется преодолеть путь из многих миль, внушала ужас. Тогда, ещё девочка, Рена забыла обо всем и даже не смотрела по сторонам. Ей было всё равно, что происходит вокруг. Рена нахмурилась. Между ней и римлянами была пропасть и в их взглядах. Для римлян, оканчивавших с отличием военные кампании и внутренние неурядицы, не было непреодолимых задач. По крайней мере, им так казалось. Они со школьных стульев привыкали усидчиво и настырно добиваться поставленной цели, корректны, с армейской выправкой. Она в людях всегда в их помыслах и поступках уважала красоту, чистоту и порядок — как и её соплеменники. И она не такая, как все, как эти любящие, преданные римские женщины. Она никого и ничто не способна бескорыстно и самозабвенно любить. Эти мысли породили в ней ещё большее чувство одиночества, дотоле уже испытанное. Рена хотела отмахнуться от них, заглушить их в душе, но не обманывая себя — удел часто ослабленных, и ей это было несвойственно. Вокруг шумел ветер, и она поджидала утра. В уме Рены творилась работа: она старалась найти объяснение своим чувствам — задача, которая не была неразрешимой. Эти женщины, с их вечными разглагольствованиями о патриотизме и преданности правому делу — просто истеричные дуры. Да и мужчины не лучше — только и знают, что кричать о правах Рима и главных задачах. И только у неё есть голова на плечах, не лишенная крепкого «варварского» здравого смысла. Она не позволит делать из себя идиотку, готовую пожертвовать всем ради пресловутого Рима, но она и не глупа, чтобы выставлять напоказ истинные чувства. У неё хватит ума, чтобы действовать сообразно обстоятельствам, и никто не узнает, что у неё на душе. Как бы поразились все, узнай — что она думает. Да они все попадали бы в обморок, если бы она вдруг пришла в сенат и заявила во всеуслышанье, что пора положить конец войнам, чтобы все, кто живёт в армии по много лет, могли вернуться домой и заняться своим жильём, принимать гостей и видеть дам в красивых платьях. Внутренне самооправдавшись, она немного воспрянула духом, но вид Рима по-прежнему был ей неприятен. Рена хмыкнула, как бы забавляясь, несмотря на содержавшийся в памятных мыслях яд, и усмехнулась, став чуть больше похожей на себя обычную здесь, в Риме. Из глаз исчезла настороженность, а боль затаилась где-то глубоко, смешавшись в чёрной от темноты бездне её радужки с редкими серебряными искорками. Нужно идти спать, иначе брат будет недоволен, если заметит. Рена понимала, так продолжаться больше не может. Отцу и брату необходимо поговорить. Никому не хочется ощущать холодную пустоту и недосказанность между ними. — Сестра, — Рена резко развернулась к юноше, и он заметила боль в его глазах. Внутри неё была пустота, и именно сейчас девушка ощущала её особенно остро. У неё не осталось ничего — просто иллюзия жизни. Как печально это всё при луне. Казалось, что поздно жить — до того тихо было кругом. Пустое чёрное одиночество. Вокруг нет людей, которыми Рена дорожила, и в итоге она убьет в попытке достигнуть неясной для всех цели. Девушка понимала, что-то, к чему она шла несколько лет выглядит как плод её больного воображения. Последние годы она стремилась к другому — свободе. К какой-то лёгкости в обхождении, подвижности и весёлости. Рена осторожно, стараясь никого не разбудить, выскользнула из-под руки брата, и он отправился следом за ней. Она стояла к нему спиной и смотрела куда-то на чёрную гладь земли, похожей на подземнре озере. Роман облокотился на одну из каменных колонн. — Что случилось? — спросил он, всмотревшись в тонкие черты горделивого, точеного, как на камеях, лица. Сейчас, несколько утолив усталость, он, как и она, почувствовал царящее напряжение. Он стоял чуть в стороне, позади, так как Рена словно отгородилась ото всех невидимой стеной. Даже Роман не рисковал подойти ближе, хотя девушка чуяла в его глазах скорее сочувствие к ней, нежели злость. Поэтому стоит вообще вести себя так, будто ничего не произошло, и дальше и то и дело ободряюще улыбаться. Поэтому Рена улыбнулась. Роману показалось, что сестра точно знала, как будут развиваться события. Рена же не сомневалась в том, что брат выберет её, а не осуществление своего давнего бредового желания. Интересно почему? Доверяет её опыту? Настолько хорошо её знает? Или имеет свои источники? Девушка предполагала, что когда-нибудь об этом узнает. — Скучала просто, — ответила она, положив локти на перила балкона. Этим она дала ему подсказку, о чём узнает лишь позже. Да и он сам пока не понял смысла её слов, списав всё на усталость и то, что они весь день не виделись. К горлу подступил комок, и Рена закусила губу. Роман притянул её к себе, и она послушно положила голову ему на плечо. В дальнейшем разговоре не участвовала — думала. В скором времени предстояло принять очень сложное решение. Она села, осторожно убрав руку брата и отойдя от проёма балкона, но продолжая разглядывать сверкающий и переливающийся огнями предпраздничный Рим. Этот город не был для неё всем. Рена не была уверена, что когда-нибудь согласится поменять море, белый песок и свободу пусть даже на него. Уехать отсюда ей хотелось. Не сейчас, не получится, но скоро. Увлечённая мыслями, она всё равно заметила, когда пустая комната заполнилась и кроме неё с Романом появилась служанка. Хотелось бы Рене перестать замечать, но за годы можно лишь научиться делать вид — что не замечаешь. — Отец проведёт вечер у соседа, — предупредил Роман, глядя на чёрно-зеленое небо, где качались звёзды. Однако Рене от усталости казалось, что это застывшие кристаллы яда. Убежать бы в эту небесную бездну, а не созерцать ее. А на Тибре шумит в это время и дышит тёплый ветер, обдающий своими широкими взмахами, мягко полощется у берегов вода, быстро пролетают по бокам потоках очертания, если мчаться на лошади. Или вечно сидеть, уткнувшись в книгу, или бренчать на арфе. Она всегда предпочтет книгу и охоту посиделкам. Но кому это понятно… Не приехать значило бы дать новое оружие против себя. Но в душе всё это ей бесконечно наскучило — совсем как в тот день, когда отец пустился в воспоминания о бунте рабов. Но… он желает видеть её в гостях вместе с собой. Его товарищ хорошо к ней относится, из-за чего впервые за всю жизнь разошёлся во вкусах с родственником, которого злило, что его брат оказывает внимание девушке, ничем, по его мнению, не примечательной. Зато давно, ещё с прошлого лета, на празднике в дубовой роще возле поместий внимание сына и племянника соседа внезапно привлекла к себе Рена. Племянник дружил с ней не первый год, и ещё со школьных лет она была неизменной участницей всех детских проказ, так как скакала верхом и лазила по деревьям столь же ловко, как они. То был памятный в его жизни день. А в этом году, к полному изумлению сына, предстанет внезапно превратившейся в настоящего молодого воина, и притом она с детства не прелестнейшая из всех живущих на земле. Так что ревновать к ней некого. В шестнадцать впервые замечаешь, какие искорки пляшут в глазах, какие ямочки играют на щеках, когда улыбаешься, какие изящные ручки и маленькие ножки и какая тонкая талия. Можно отпускать шутки, острить, и девушки зальются серебристым смехом, а юноши, видя, что барышни отдают им должное, полезут из кожи вон. Впоследствии, не раз возвращаясь к таким беседам в воспоминаниях, некоторые юноши только диву даются: как это могло случиться, что они столь долго оставались нечувствительными к чарам девушек. Не все найдут ответ на этот вопрос, а секрет состоял в том, что в тот день девушка сама решает привлечь к себе их внимание. Знать, что кто-то влюблён не в неё, а в другую девушку, всегда было сущей мукой, и видеть юношу возле другой окажется для маленькой хищницы совершенно непереносимым. Не удовольствовавшись одним, она решает заодно пленить и другого, и проделывает это с таким искусством, что ошеломляет обоих. Но тут можно поспорить, — возразила себе Рена, — Некоторые скажут, что вести себя так — здраво. А другие — что тем самым мы опускаем барьеры, которые нельзя опускать ни на дюйм. Некоторые влюбляются в людей ведь не благородных кровей, хотя имеют в родословной людей благородных. И зоркие постаревшие глаза посмотрели вниз, на статую бабушки. Завтра многие будут влюблены в Виту по уши, а Виола и Джокэста, за которой от нечего делать волочился Роман, отступят на задний план и поэтому пойдут разговаривать с Реной или останутся с Витой донимать её. Это не давало ей покоя, мучило её и заставляло бояться каждый раз перед такими вечерами, на которых Рена старалась спрятаться. К тому же, пьянки… Каково будет оставшемуся с носом, если Вита отдаст предпочтение одному из них, — над этим никто не задумывается. Когда придет срок решать, как тут быть, тогда и решат. А пока что все довольны гармонией, наступившей в их сердечных делах, ибо ревности не было места в отношениях там, где есть объект для сплетен — некрасивая старая дева, как кнут тонкая. Такое положение вещей чрезвычайно возбуждало любопытство соседей и раздражало матрон, недолюбливавших Рену. Её никто никогда не поддерживал — разве только родная земля. Но когда Рена потеряла её, то всё же поняла, что может стоять сама по себе, на собственных ногах. Но есть люди, которые не могут. И таким человеком был Роман. Наставник был прав — не надо убиваться. Не смогут римляне жить по-прежнему, и так они счастливее. Рена тоже была бы счастливее, если бы соединилась ненадолго со своими. Она подумала это без всякого стремления вызвать сочувствие, да и не выказала его. Она подумала это так спокойно и естественно, словно они были живы и находятся недалеко — достаточно проехать немногое на лошади, и она воссоединится с ними. Рена для себя слишком долго прожила на свете и слишком много перевидала на своем веку, чтобы бояться смерти и заметила это. Она бросила на ночь острый, как у птицы, взгляд, возникающий, когда она вздумывала говорить о печальных и тягостных вещах. Ни в чем нельзя быть уверенной — говорила всеведущая мать. Она потеряла своего первенца, увидев, как бык запорол одного из даков, и вообще… — Поделом вам будет, если эта продувная девчонка надумает заарканить одного из вас, — говорили матроны сыновьям, — А может, она решит, что несколько лучше одного, и тогда вам придется переселиться в конуру, к собакам, если только они вас примут, в чем я сильно сомневаюсь. Но, боюсь, что в один прекрасный день вы просто-напросто напьётесь и перережете друг друга из-за этой двуличной вертушки. А впрочем, может, оно бы и к лучшему. С того летнего вечера — после жертвоприношения — Рена в обществе матрон чувствовала себя не в своей тарелке. Она и так знала, что думают о ней многие старые пары — эта странная затворница… Хотя узнай они, что она чужеродной крови — это было бы для них во многие разы хуже.На лице матери в таких случаях появлялась мрачная, глубокомысленная усмешка. Римляне хотели даков удалить от могущества. Боялись, как бы они чего не наговорили, и понимали, что только войной могут от них избавиться. Но не хотят они слышать, как заколачивают доски — когда хоронят вражеских покойников. И тут они правы. Пока этого не слышишь, человек кажется живым. А вот как услышишь… Это самый страшный звук на свете — звук конца… Здесь обходятся и без поддержки — не всем ведь нужны костыли, а у римлян, как правильно заметила Рена, в этом плане железное здоровье… Брат показывал пример. Девушка знала: Роман —любимец отца, и тот не хочет, чтобы сыну было ещё тяжелее. А вот Рена, он решил, так сильно, как Роман, горевать не будет. Сенатор в мыслях рассуждал о её позоре, если узнают — кто она. Мать Романа рассуждала о богах, и это их поддерживает. У юноши есть возможность видеть сестру, а её саму ничто и никто не поддерживает. Роман тогда невольно удивился безошибочности того, что произнёс старческий надтреснутый голос отца. Служанка сбегала за водой, чихая, принесла платок, и Рена накинула его на плечи. Стало свежо. Слышно было, что Тибр живёт, как днём, хоть люди и спят. Служанка застенчиво шмыгнула в коридор, а Рена осталась сидеть. Один вид этой служанки наполнял брата холодным негодованием. Девушка знала — почему. Но не знала, что кое-кто по-прежнему восхищался ею и безмерно уважал её за воспитанность, благородство манер, начитанность и прочие драгоценные качества, коими она обладала. Не знала, что кому-то по душе её отношение к жизни. Рена не поднимала шума, когда делу нельзя помочь, даже если это не по нутру — обошла или перепрыгнула через препятствие и полетела дальше, как хороший ветерок. С ней всегда всё было ясно, а прочие девушки очаровательно-капризны, полны неожиданностей, изменчивы и могли довести своими выходками до бешенства. Они неожиданно просят поцеловать их, произносят что-то, улыбнулась благосклоннейшей из улыбок. И поэтому, порой чёрт подери, они бесцветны и тоскливо-однообразны по сравнению с Реной. В этом и была её своеобразная прелесть. До сих пор она не так уж была по душе и матери. Казалась твёрдым орешком — даже в детстве, а женщина не любила представительниц своего пола с крутым нравом, похожих на варваров или мужчин. А самой Рене недавно пришло в голову, почему дамы недолюбливают её — возможно, потому, что из-за её поведения их братья и сыновья могут и дальше сворачивать шеи. Когда брат поднялся и молча ушёл от перил исчезнув в темноте, девушка пошла за ним. Роман подложил под голову одеяло, одолженное у сестры, и настойчиво потянул ее за собой. Пришлось лечь рядом и делать вид, что тоже засыпает. Она делала вид, что тоже спит, изредка поглядывала на парня из-под опущенных ресниц. Юноша задремал, прямо в сестриной кровати. Рука брата давила на плечо, его дыхание ощущалось на шее. Не спалось. Рена лежала и смотрела сквозь прикрытые веки на начавшее светлеть небо. В доме крепко спал сенатор, его жена и слуги тоже давно дремали, завернувшись в спальные тряпки. Только девушка молча глядел на небо, которое здесь из чёрного становилось сине-фиолетовым, потом зелёным, сиренево-розовым, жёлтым и наконец голубым. За окном светало, в комнате царил мягкий полумрак. Первые блики заплясали на её лице, солнце отражалось в чёрных зрачках и играло золотыми бликами в тёмных блестящих волосах. С лица исчезло непривычное в одиночестве безмятежное выражение, и появилась привычная потерянность. На её родине небо, светлая, сереет и играет, после на нём распускаются пурпурные бутоны. Этот сад разрастается, потом бутоны превращаются в вулканы, извергая лавой краски, золотое солнце вспыхивает и ослепляет, треплет горячим светом. А птицы-то учиняют большой и громкий скандал лишь в дни больших тревог… Как и они, она и так задумчива и малословна. Да и вечером брат пойдёт у соседа к Марку — захочет узнать, как он. И Рена предполагала, что разговор не при всех не состоится. Марк не захочет. Впрочем, Роман и сам боялся наедине к нему подойти. Во многом из того, что он говорит, присутствует насмешка. И вместе с тем от него исходила какая-то сила. Она ощущала его присутствие как нечто осязаемо — живое, горячее, грозное. И её кровь закипала в жилах, когда она читала вызов в его глазах. Нет, она должна, чего бы это ни стоило, сбить с него спесь. Он пользуется своим преимуществом, потому что знает его, и это было невыносимо. Рена же слишком хорошо помнила сумасшедший блеск в глазах солдата в тот день начала рабства в городе и переживала, что он появится вновь. И девушка уснула. Отпустила свои мысли. Туман сна быстро овладел ей, принял в свои вязкие объятия и увлек через пелену воспоминаний куда-то далеко. Туда, где когда-то светило яркое солнце, где на, как ей казалось когда-то давно, свободных землях жил свободный народ. Туда, где умерло её сердце, опаленное пожаром и раздавленное ногами имперцев. Рена увидела перед собой разруху — опаленную огнем столицу, столбы черного дыма, которые поднимались вверх и отравляли небеса. — Мама!.. — собственный крик казался громче всего. Прочие звуки исчезли, когда воин перерезал глотку матери. И она упала, тело дёрнулось в последний раз и обмякло. А Рена смотрела ее лицо, а оно было расплывчатым. — Брат! — вскрик, когда тело брата повисло на плече убившего его бойца. Крики, пожары, беготня. Её друг пронёсся мимо неё посередине улицы. В спину его отца всадили топор. Трупы устилали землю. Искалеченные руки и ноги, распоротые животы и перекошенные от ужаса и боли лица — такой след оставляли римляни за своей спиной. А те единицы, кто выжил, прощался с жизнью. Кто-то гордо и смело, вытянув меч вперед, а кто-то в попытке сбежать с поле боя. Но, увы, последних догоняли копья и они падали точно так же, как и другие. — Нет! — коротко и звонко. На пороге лежала жена брата с пустеющими, догорающими глазами. Она была ещё жива, но умирала. Горло разрезано, а ниже… Над ней склонился воин, руки его дёргались, как и он весь. Сестра уже не дрожала. Она умирала… Умерла. Смерти сестры Рена не видела или просто забыла. Она сделала несколько медленных шагов вперёд. Её никто не видел. И не удивительно — всё это лишь мираж, осколок прошлого, врезавшийся в её тело. Хотя она не знала — куда именно. Сердце уже умерло и посему молчало. Рядом тихо вскрикнула женщина. Рена повернулась на звук — один из солдат уже отбросил тело в сторону и сейчас вытирал меч об одежду ближайшего трупа. Треск огня. Крики солдат и последних выживших. Рена сделала еще несколько шагов. Там, впереди, был ее дом. Хотя сейчас она не могла точно сказать, каким он был. Она помнила, как пела ее мама, когда укладывала ее спать, как выходила рано утром кормить коз. Но совершенно забыла, как выглядело их уютное семейное гнездышко. И черты лица ее родных тоже смылись временем. И тут солдаты заметили её. Другую её, из прошлого. Маленькую, измазанную копотью девочку. По её лицу текли слезы, оставляя бледные дорожки, плечи подрагивали, а тонкие, бескровные губы скривились в гримасе отчаяния. Глупая, не бойся, совсем скоро ты перестанешь чувствовать боль. Боль потери, отчаяния и страха. Подождите совсем немного, и ты потеряешь это всё. Плохие воспоминания из прошлого, которые она хотела стереть из своей памяти, каждую ночь в детстве возвращались к ней во снах, преследовали и изматывали её. Ничего пошлого и интимного. Он просто был рядом и ей больше ничего не нужно. Этот летающий крылатый кошмар как-то незаметно стал частью её. Она проснулась от очередного кошмара, чуть не закричав от ужаса, потом что успела крепко зажать ладонью рот. Привычка, выработанная годами и применяемая даже во сне. Раньше она очень боялась уснуть. Прошли годы, девочка выросла, ей давно не снились кошмары, но по какой-то странной причине она не была счастлива. А сейчас кошмар вернулся, потому что она забыла о нём. Рена пыталась не выпустить наружу бессмысленные крики дикого страха, которые теснились в горле и царапали его, словно осколки битого стекла. Сердце, обезумев, стремилось выскочить из грудной клетки, из горла с каждым выдохом вырывался хрип. Она ненавидела это состояние слабости и страха. «Пожалуйста, избавьте меня от моих плохих воспоминаний, чтобы мне больше никогда не снились кошмары.»