Я тоже Я в Эдинбурге
Что ты там забыла?Свое прошлое.
???Неважно. Ты как?
Сегодня снимаем последнюю сцену. Во сколько ты прилетаешь?В двенадцать дня. Жду тебя в аэропорту.
Я тебя тоже. Люблю♥
Я улыбаюсь и отключаю телефон. К сожалению, улица, на которой я провела большую часть своей жизни, находится недалеко от вокзала, поэтому спустя минут двадцать-тридцать я уже стою напротив дома. А он даже не изменился: такая же вечнозеленая лужайка, посреди которой выложена каменная дорожка ко входу в дом; по обе стороны от ступенек кусты с моими нелюбимыми цветами — ромашками; а на террасе ничего — на зиму мы всегда заносили все цветочные горшки , которые мама любила вешать на крючки на лето, и мебель, чтобы снег и дождь ничего не испортили. — Мы здесь пять лет назад сделали ремонт. — предупреждает меня отец. Он пропускает меня вперед, и я с интересом рассматриваю прихожую, в которой все по-другому, так непривычно и страшно стоять посреди незнакомого дома. — Здесь красиво. — отмечаю я, ощущая холод от светло-серых стен. Мы снимаем верхнюю одежду и обувь, и папа приглашает меня в гостиную. Все такое серое, непривычное, но сделано со вкусом — скорее всего, родители приглашали заниматься дизайном дома нашу старую знакомую, имя которой я не вспомню. Но помню, что раз в месяц она устраивала с мужем барбекю, куда часто приглашала и нас, куда я шла без всякого удовольствия. — Уютно. — я вру, потому что вижу глаза папы, которые так и молят сказать что-нибудь. Я осматриваюсь, замечая несколько фоторамок на полке. Их настолько много, что у меня разбегаются глаза, и начинает болеть голова. Но я решаю потом посмотреть их поближе, прям-таки чувствую, что на меня налетят плохие воспоминания, а сейчас мне хочется хорошо провести время с отцом и не думать ни о чем серьезном. Хотя на счет последнего я не уверена — разговор по поводу моего побега все же состоится, как и по поводу внезапного богатства отца (конечно, на прямую я и не посмею задать такой вопрос), смерть матери и общения в будущем. — Твою комнату мы не трогали, поэтому можешь сходить, пока я на кухне разберусь. — мужчина быстро скрылся за дверями, а я осталась стоять посреди гостиной, глядя на лестницу, что вела наверх. Под лестницей заделали небольшую кладовку, в которой я часто пряталась, когда играла с детьми гостей в прятки. Теперь вместо маленькой двери стоит комод и висит картина какого-то местного художника. Я быстро поднялась наверх. Рассматривая коридор с пятью белыми дверьми, я замечаю, что хоть интерьер и поменялся, но большая расписная ваза с искусственными цветами в углу коридора, которую я не однократно роняла на пол (и как она не разбивалась), все еще стояла на своем месте. То же самое можно сказать и про две картины, которые все так же висят на своих местах. Я открыла дверь. Со скрипом она отворилась, предоставляя мне вид на мою комнату. Войдя в нее, я щелкнула пару раз выключателем, не веря своим глазам. Я была очень удивлена. И правда все на своем месте, не считая мусора, который я оставила на столе и в мусорной корзине и кровать без всякого постельного белья, лишь белый матрац. Я покрутилась на месте и ахнула. Тут явно каждую неделю проводят уборку, потому что так чисто здесь еще никогда не было. Я метнула взгляд на стену, большая часть которой обвешена постерами с разными музыкальными группами и популярными исполнителями того времени. Под ложечкой засосало, заставляя меня невольно улыбнуться. На столе все те же рисунки моего бывшего одноклассника, что он рисовал на уроках. Помню, на мое день рождение он мне подарил портрет, нарисованный на математике. Я его вставила в рамочку, и сейчас девушка лет пятнадцати-шестнадцати смотрела на меня. Проведя пальцем по чистому столу, я заглянула в ящики, в одном из которых нашла старые конспекты по школьным предметам, пару карандашей и цветные ручки, которые в то время были чем-то невероятным и признаком богатства. Мой старый альбом с рисунками, когда я училась рисовать. Правда, идею стать художником я сразу же забросила, так как у меня руки не из того места растут. Чисто белый блокнот, в котором я пыталась писать стихи черной пастой. За окном все тот же вид: практически такие же дома наших соседей; дорога с наполовину стершейся разметкой, по обе стороны которой растут невысокие деревья; дорожки для езды на велосипеде и для пешеходов. На улице практически нет людей, лишь пара старушек (и я их не помню), которые разговаривают о чем-то вместе со своими собаками, и дети, ждущие школьного автобуса, чтобы он отвез их в нелюбимое место. Заглянув в небольшой шкаф, встроенный в стену, я прищурилась от ярких цветов, а после провела рукой по нескольким вешалкам с футболками кислотных оттенков. Там все также висела моя одежда. Я схватила джинсы, мирно лежащие на полке и ужаснулась. Неужели я носила такие вещи? Голубые джинсы с низкой посадкой я сразу же положила на место. Окей, признаю, раньше я считала, что у меня одежда супер-крутая. Конечно, мода меняется, но я больше никогда не надену такое. Внизу хлопнула дверь и спустя несколько минут послышался запах чего-то вкусного. Так как я очень проголодалась, потому что в поезде выпила лишь чашку кофе и съела кусочек пирога с вишней, я захлопнула дверцу с одеждой и поспешила вниз, прихватив с собой альбом с рисунками и блокнот со стихами, если их таковыми можно назвать. Папа стоял посреди кухни и разбирал пакет с едой из местного ресторана. Я покосилась в сторону пакета, ведь он мог бы просто попросить меня что-нибудь приготовить. Не думаю, что у него нет продуктов, чтобы пожарить обычную картошку с мясом. Но, видимо, он постеснялся это сделать. И вообще, как он питается без женщины в доме? — Садись, — Карлос указал рукой на стул, на который я сразу же плюхнулась и с интересом уставилась на целый стол еды, — я всегда заказываю в этом ресторане еду. Там очень вкусно готовят и постоянно делают мне скидки, как постоянному покупателю. — Мгм.... — единственное, что и сумела выдавить из себя. Папа запихнул пакет в ящик и достал столовые приборы и два стакана. Я тем временем просто пускала слюнки на привезенную еду, потому что пахнет очень аппетитно, особенно лазанья. Мужчина разлил по стаканам гранатовый сок и сам сел напротив меня. — Рассказывай, как у тебя жизнь? — как бы невзначай спросил отец, начиная есть какую-то цветную лапшу. Впервые вижу такое. — Как Лондон? — У меня все хорошо, живу практически в центре Лондона, работаю на престижной работе. Ни на что не жалуюсь, — я слабо улыбнулась, — послезавтра переезжаю в Нью-Йорк. Папа подавился, поэтому я постучала ему по спине и виновато посмотрела на него. — Как так? — мужчина нахмурил свои брови. — Ты в Королевство больше ни ногой, я так понимаю? — У меня там работа новая и старая одновременно, — я пожала плечами, — буду работать на той же должности, что и в Лондоне, но уже с другим коллективом, в другом городе. Я буду сюда приезжать даже чаще, чем ты думаешь. — И кем ты работаешь? Кажется, отцу и правда интересна моя жизнь, и он задает вопросы не просто для галочки. — Администратором клуба практически в центре столицы. А ты так же учитель? Я прикусила язык. Этот вопрос прозвучал так, будто я насмехаюсь над тем, что я хоть кем-то стала, а он все так же учитель с небольшой зарплатой (хотя судя по машине, зарплата выросла вдвое как минимум). Но Карлоса этот вопрос ни сколько не смутил, потому что он с легкостью и некой гордостью ответил. —Я три года назад стал директором школы, но иногда все же провожу уроки, так как хочу быть ближе к детям, что учатся у меня. А я недавно стала администратором, а до этого была стриптизершей. Но об этом я, конечно, не сказала. — Ого... — удивилась я. Я была уверена, что отец все так же работает учителем или же давно спился. Но все указывает на то, что он и капли в рот давно не брал. Тут он директор, с хорошей машиной и красивым домом. В душе появилось чувство гордости за своего отца, что он смог достичь того, чего хотел. И правда горжусь им, потому что он большой молодец. — После твоего, кхм, — он запнулся и несколько секунд молчал, потому что, как мне показалось, не мог подобрать слова, — переезда мы с твоей матерью начали новую жизнь, как там говорят, с чистого листа? Мы отремонтировали дом, перестали пить, начали больше заниматься работой и даже до смерти твоей матери каждый месяц занимались благотворительностью и волонтерством. Встали на правильный путь, каждую неделю ходили в церковь и молились о том, чтобы у тебя все было хорошо. Отец говорил это все с такой болью в голосе, что мне стало очень стыдно за то, что сбежала и даже не оставила никаких контактов, чтобы они могли связаться со мной. Но я рада, что сделала это, ведь в то время я считала это правильным выбором. — Пап, ты же знаешь… — я не успела закончить, как он перебил меня. — У тебя были на это причины, понимаю, — на его устах появилась еле заметная улыбка, — я понимаю, что в твоем неожиданном порыве переехать в Лондон главной причиной выступили именно я и твоя мать. Но нам с Глендой было очень больно, когда мы бежали по этому чёртовому вокзалу, смотря на то, как поезд с любимой дочерью отдаляется от нас. Ты не представляешь, что мы тогда пережили с ней. Твоя мама несколько раз бывала в Лондоне и каждый раз всматривалась во всех людей в надежде на то, что однажды увидит тебя. Но ты будто знала, что она там, и пряталась. Я поджала губы. Аппетит от этого разговора пропал, поэтому я просто копалась вилкой в тарелке, даже не поднимая взгляд на отца, который в упор смотрел на меня. Я сглотнула ком, образовавшийся в горле. — Если бы я в восемнадцать лет не сбежала из Эдинбурга, то все равно бы сделала это, но чуть позже. Неизбежно наступил бы такой период, когда я бы психанула, послала все к черту и сбежала отсюда. Это был лишь вопрос времени — насколько у меня хватит терпения, — я пожала плечами и взахлеб начала высказываться ему, — вы не давали мне жить. Вечные упреки в том, что я тупа и необразованна, хотя я была практически лучшей ученицей школы, ваши пьянства, вечные собрания с друзьями, точно такими же как вы алкоголиками, которые оставляли после себя столько мусора, что наш дом целиком стоило просто выбросить на помойку, или напомнить тебе смерть того пса, с которым я видите ли часто сидела? Вы постоянно меня втаптывали в грязь, вам было плевать на меня и все мои мечты, которые вы считали просто очередной прихотью вечно ноющего подростка. Я хотела стать великой актрисой, подобно Мерлин Монро, а вы только и твердили о том, что профессии лучше учителя нет и быть не может. Я начинала писать стихи, блокнот с которыми мне мама запустила в лицо и рассмеялась, назвав бездарностью. Я хотела пойти в художественную школу, чтобы поднять себе самооценку. А вы что? Вы просто растирали меня в пыль. Вы никогда не любили меня, потому что любящие родители никогда не будут делать то, что делали вы. Я никогда не чувствовала гордости за себя, свои достижения, любви и хоть каплю уважения. Нет, этого не было. — Эйса... — хотел остановить меня мой папа, но я, даже не смотря в его сторону, продолжила тараторить. Мне захотелось выговориться за все двадцать восемь лет, что я живу на этой земле. Конечно, хорошо было бы, если бы рядом еще сидела моя мама, но, к сожалению, ее больше нет в этом мире, поэтому слушает эту истерику лишь отец. — Тебе неприятно слушать всю эту правду, пап? — я скрестила руки на груди. Глаза начало щипать, и вскоре появились слезы, которые я быстро смахнула с щек — не хочу, чтобы он видел, как я рыдаю. — А тебе напомнить про шрамы от лезвий на запястий? Или может показать шрам от окурка, ведь после пьянки ты решил, что я могу подработать неплохой пепельницей. А помнишь, как меня чуть не изнасиловал твой друг-пьяница? Ты думал, что я этого не помню? — истеричная ухмылка появилась на моем лице, и я уже начала шептать и задыхаться, потому что говорила быстро. — Нет, я все помню. Каждый удар, каждое обидное слово, сказанное в мою сторону, я помню все, что длилось на протяжении восемнадцати лет, что я жила с вами. И хоть я сейчас сижу перед тобой и набрала тогда твой номер — запомни: ни тебя, ни мать я никогда не прощу. Я продолжу с тобой общаться, но это мой максимум. Я несколькими глотками осушила стакан с соком и откинулась на спинку стула, обдумывая все то, что я сейчас произнесла. В один миг я поняла, что мне даже не стыдно за эти слова, потому что мне нужно было это сделать. Нужно было сказать все это, так как я почувствовала второй раз в жизни, как камень с моей шеи упал к моим ногам. Мне хотелось, чтобы отцу было так же больно, как и мне тогда. И я чувствую, что ему и правда больно. Это можно понять хотя бы по его ярко выраженным эмоциям на лице: оно напряжено, нахмуренные брови, грустные глаза с пониманием того, что происходило на протяжении восемнадцати лет, морщинок, кажется, стало больше, уголки губ опущены вниз. Я заметила несколько слезинок, что скатывались по щекам. Я впервые в жизни вижу, как мой отец плачет, и от того, что это из-за меня мне хочется выть. Я вовсе не ждала его слез. Мне просто нужно было осознание их с мамой поступков. — Папа? — прошептала я. — Я… я не хотела. Он смахнул слезы. — Нет-нет, ты правильно все сказала, так как жить с нами было просто невозможно. Я согласен со всеми твоими словами, потому что это действительно правда и мне стоит это принять. Просто мне сейчас пришло осознание того, что мы с Глендой тогда делали. Мне очень жаль, что мы обошлись так с тобой — ты заслуживаешь большего. И ты правильно сделала, что тогда ушла от нас, ведь мы бы испортили тебе всю жизнь. Я слабо улыбнулась и начала внутри ликовать. Неужели я смогла ему открыть глаза на все происходившее когда-то? — Ладно, давай не будем о прошлом, а поговорим о настоящем и будущем, — я кивнула, — у тебя есть дети, семья? — У меня их нет, — я пожала плечами, — я решила свою жизнь посвятить карьере, а потом как-нибудь позже можно и подумать о детях. Тем более, что мне всего лишь двадцать восемь, ни пятьдесят же. — И то верно. А молодой человек есть? Я рассмеялась. — Есть, — прикусив нижнюю губу, сказала я, — пап, а почему умерла мама? Мне сказали, что она умерла от передозировки, но раз уж вы начали новую жизнь без алкоголя и наркотиков, то как это могло произойти? — Знаешь, дочь, есть такие моменты, когда в браке ты просто выдыхаешься. Тебя начинает раздражать все: от посуды в доме до твоей второй половинки, которая каждый лень капает тебе на мозги. И вот мы с твоей матерью устали друг от друга, вместе больше пятидесяти лет все-таки. У нас каждый день случались ссоры, сама знаешь Гленду — посуда и книги летали по всему дому. И мы решили, что стоит пожить пока отдельно. Поэтому около года мы даже с ней не виделись — она уволилась, когда я стал директором и занималась репетиторством. Я ее увидел лишь в гробу на похоронах. Мне позвонила Жасмин — наша соседка, если помнишь, и сказала, что ее нашли мертвой в гостиной этого дома. — А, — единственное, что я могла издать, — ты так безэмоционально об этом говоришь. Я не упрекаю тебя в этом, но просто интересно. — Потому что переболел уже этим. Я все-таки взрослый человек, поэтому понимаю, что все мы не вечно живем, поэтому горевать не стоит. Где-то мы да встретимся с ней еще. — Ты ее до сих пор любишь? — Да. Я могу тебя свозить на кладбище, если хочешь, конечно. — Хочу. — кивнула я. — Тогда прямо сейчас можем поехать, все равно не едим уже ничего. — Спасибо. На часах пробило десять часов утра, что означало, что я в Эдинбурге ровно три часа, а по ощущениям как будто прошло полчаса, не более. Мы сели в машину отца и направились на запад города, где находится большое кладбище, на котором и похоронена моя мама. Насколько я помню, то там же похоронены мои дедушка и бабушка по папиной линии. Не знаю почему, но я даже не волновалась по поводу того, что через час буду сидеть напротив могилы матери. Я не знаю, что буду там делать, что скажу. Меня это совсем не волновало, потому что мне хотелось лишь взглянуть хоть краем глаза на ее могилу и положить ей искусственные цветы, что мы купили по дороге. Я даже не могу описать мое отсутствие хоть каких-то эмоций, просто не нахожу слов. Наверное потому, что отца я всегда уважала и любила больше (хотя это любовью назвать нельзя, скорее предрасположенность). Ему обычно было просто плевать на меня, и можно по пальцам сосчитать его погрешности. А вот с Глендой все наоборот, ее нелюбовь я чувствовала каждый день. Словно она не хотела такую дочь как я. А я не хотела такую мать как она. Я всегда завидовала Жасмин, ее семье и матери, которая часто ее хвалила. А как же она была рада, когда Жасмин сдала все школьные экзамены практически на высшие баллы. Тогда ее мама налетела на нас при выходе из школы и расцеловала девушку. Но соседке никогда не нравилось отношение матери к ней. Как она всегда говорила: «Слишком много внимания ко мне, лучше бы мама на меня не обращала внимание вообще». А я внутренне всегда спорила с этим. Как же мне хотелось быть на ее месте, ведь от Гленды, кроме слов ненависти и унижения, я ничего не слышала. Может когда-нибудь она говорила мне про то, что любит свою дочь, но это было в глубоком детстве. Из-за того, что на кладбище нельзя заезжать на машинах, папе пришлось оставить ее на большой парковке аккурат кладбищенскому забору. Мы шли еще минут тридцать пешком к могиле, никогда бы не могла подумать, что территория кладбища настолько огромна. Никогда не любила такие места, потому что атмосфера такая жесткая, неприятная и даже ужасающая. А если еще вспомнить, как я боюсь баек про то, что души умерших могут вставать из своих могил и пугать обычных людей — волосы дыбом становятся. А вся эта боязнь пошла от Джастина, который часто смотрел ужастики и заставлял смотреть меня тоже. Мне больше по душе комедии и романтические драмы, чем эти пугающие фильмы. И не понимаю, как люди любят здесь гулять и сидеть под деревьями. И вот наконец-то отец остановился напротив небольшого памятника из светлого камня с красиво выведенными буквами Гленда Рейна Гонсалес и датой рождения и смерти. На задней части оставлена небольшая надпись, которую можно увидеть практически на каждом памятнике: любимая жена и мама. Отец решил меня оставить здесь одну и пошел проведать моих дедушку и бабушку, которые похоронены всего-лишь в трех секторах от матери. Я благодарна, что он ушел, потому что сейчас мне хотелось лишь сесть напротив памятника и просто молча посидеть. Что я и сделала. Несмотря на жуткий холод, который пробирал до костей, я осела на мокрый газон и рассматривала искусственные цветы, что выделялись на фоне мрака. В душе мороз такой же, как и на улице. Ничего не чувствую, даже пытаюсь проявить какое-то тепло, но ничего не выходит. Я решаю себя не мучить, пытаясь хоть что-то произнести, потому что всеми фибрами души чувствую, что она здесь, рядом, слышит меня. Все как и сказал отец в машине. Он говорил, что когда садишься рядом с могилой, то невольно чувствуешь ее присутствие рядом. Я уставилась на памятник, несколько раз прочитала инициалы моей матери, которые уже стали раздваиваться перед глазами, и провела по ним, чтобы смахнуть капли дождя. Кажется, что погода подстраивается под мою душу, потому что если сравнить ее и состояние внутри меня, то можно сказать, что там тоже идет дождь. — Привет, ма… Гленда. Я равнодушна как никогда. — Да, я твоя дочь, которая десять лет назад бессовестно свалила из Эдинбурга с вашими накопленными деньгами на новую машину. Я ухмыльнулась. — Но я не была виновата в произошедшем. Этот побег я планировала очень давно, думаю, ты видела мой план однажды, когда копалась в моих ящиках в поисках ручки. Но ты не придала этому никакого значения, так ведь? Когда я сбегала, то была под эмоциями, но я ни разу не пожалела о том, что тогда ступила в вагон поезда, который отвез меня в лучшую жизнь, без вас и Эдинбурга. Если тебе интересно, то в Лондоне жизнь была отличной — я все это время жила именно там и один раз даже видела тебя на улицах столицы. Это было где-то в 2010 году, ты тогда была чертовски красивая в том голубом платье и шляпе, которую купила в Кардиффе — я помню ту поездку. Но я не подошла к тебе, потому что до жути боялась, что ты меня уговоришь или силой заберешь обратно в Шотландию. Я скоро переезжаю в Нью-Йорк и начинаю жизнь с чистого листа, поэтому это первый и, скорее всего, последний раз, когда я пришла к тебе. Я сжала ручку зонта. — У меня такие двоякие чувства, когда я сижу здесь. Вроде бы я до сих пор тебя ненавижу за испорченное детство и мою веру в себя как личность и любимую дочь, но в то же время в самой глубине души я понимаю, что тебя уже нет, и это развеивает какую-то непонятную для меня жалость. Моя единственная мечта — не стать такой как ты: черствой, ярой ненавистницей своего ребенка, женщиной, которая не умеет любить. Возможно где-то в душе, — я тыкнула в свою грудь, — ты была такой мамой, о которой я всегда мечтала, но я тебя никогда не видела ей. Я знаю, что ты меня никогда не любила, потому что считала, что я испортила тебе жизнь, и это взаимно… Я встала с мокрой травы, чувствуя как мурашки пробегают по коже, и джинсы неприятно липнут к заду. — Но все же покойся с миром. Я еще раз провела по памятнику, чувствуя, как будто меня кто-то обнимает.