A poison in your poison

He’s a poison in your poison The razor in your bed. Он яд для твоего яда, Гвоздь под твоей простыней. Bauhaus — The Sanity Assassin — Это всё? — спросил Смерть, выслушав скупые характеристики стай в исполнении Мертвеца. Тот кивнул и разлёгся на его кровати, оставив Смерть полусидеть на тумбочке и разглядывать бланк в руках. Куча ненужных букв сверху, самое главное находилось снизу. Цифры от одного до пяти расположены в столбик, напротив каждой — пустая клетка для сухой канцелярской галочки. Прошло четыре дня после возвращения Мертвеца. Смерть к этому моменту почти перестал уставать от прогулок, проводя теперь и по шесть часов в день на ногах. Выход из Могильника нёсся навстречу поездом, который Смерть втайне мечтал увидеть вживую, и вот сегодня утром Янус принёс этот бланк, велев хорошенько обдумать будущее место проживания. Изначально Смерть специально дожидался Мертвеца, чтобы уже при нём поставить галочку напротив цифры два, но тот, едва узнав, отвесил тому оплеуху со словами: «Ты первый и, возможно, последний, кому предоставляют выбор спальни! Акула не имеет на тебя ничего, кроме того, что из мертвяка ты стал жильцом, потому и дал право выбора Янусу, который — честь ему за это и хвала! — передал это право тебе. Так что думай и не разпиздячивайся возможностями». Так что Смерть терпеливо выслушал всё, что Мертвец нашёл нужным рассказать по поводу всех пяти спален. Что удивительно: больше всего говна он вылил на свою, вторую. Молчание затянулось, и Смерть прервал его вопросом, которым задавался после окончания монолога Мертвеца: — Почему ты не хочешь меня во второй? — С хуя ли ты так решил? — Действительно. Обычно люди именно оскорблениями и поливаниями грязью рекламируют предпочтительный выбор, как я мог забыть! — театрально выдохнул Смерть. — Не разводи хуеплётство. Я не поливал грязью вторую, более того — приуменьшил масштабы пиздеца. Раз тебя не поразили рассказы о грязи, огромном количестве мудаков, размахивающих лезвиями направо и налево — я в их числе, кстати, — уебанской системе власти, безбожно похереной репутации, атмосфере дегенеративности, от которой тебя, книжного пожирателя, будет рвать через пару дней… — Меня всё в этом устраивает. Мертвец посмотрел на Смерть, поджал тонкий рот, закинул руки себе за голову, немного поелозил на кровати и продолжил: — Ну тогда разверни уши в мою сторону и настрой серое вещество. Есть ещё кое-что. В каждой спальне крадётся индивидуальность, в каждой все — ебучие клоны друг друга, но нигде это не вышло на уровень второй — если не брать в расчет первую. Если ты не походишь на других, тебя либо ломают и заставляют соответствовать стае, либо ты становишься ебучим законодателем новой моды. Год назад, едва Белобрюх, сраная малолетка, отказался спать на кровати и приобрёл спальник, желая показать себя пиздатым и независимым, все начали следом за ним приобретать себе спальники, в какую-то ночь просто выставив все кровати в коридор. И я, и я был среди этих подражателей, я такой же. И вот послушай, сейчас я уже ёбаный месяц крашу волосы во всякую кислоту и обкалываю свою рожу железом, тоже, блядь, захотелось индивидуальности! — Смерть впервые видел Мертвеца настолько взбешённым. — И знаешь, что сейчас происходит со второй? — Догадываюсь, — усмехнулся Смерть. — И кстати, моё желание идти туда ты этими словами только укрепил. — Да ладно, блядь? — Мертвец поднялся, уставившись Смерти в глаза. — Объясни, вот нахуя такое вменяемому человеку? Смерть задрал ногу и пихнул ею Мертвеца в бок: — Я хочу быть рядом, ты же мой единственный друг… — Приплыли, блядь, — нахмурился Мертвец, обладавший тяжёлым отношением к сантиментам. — …Но не только это. Потому что, да, меня не пугает эта «дегенеративная» атмосфера, репутация «худших», драки, поножовщины, сон на полу. Для тебя это рутина, а в моей жизни ничего такого не было. Да, возможно, я прочёл больше книг, чем кто-либо другой в этом Ящике, но причина этого в том, что мне просто некуда было девать столько времени! Да, из меня вылепили милую и сдержанную куклу, я в этом образе уже чёртовых пятнадцать лет, я хочу стать другим! Нет… Я хочу стать именно таким, каким меня сделает вторая. Спать на полу. Размахивать лезвиями. Драться. Материться. Носить вырвиглазную одежду и обкалывать себя всякой хернёй. Быть мерзким, неграмотным, сдавать чистый лист на контрольных работах… — Их сдают не чистыми, обычно мы в них сисястых тёлок малюем, — с усмешкой поправил Мертвец, принимая сидячее положение на кровати. — Вот! — Смерть наклонился и важно покачал указательным пальцем перед лицом Мертвеца. — Мне ещё сколькому предстоит научиться! Недолго посидев в молчании, Мертвец сказал: — Я уже сказал и продолжаю считать, что тебе больше подходит шестая. На крайняк — четвёртая. Но дело твоё, иди куда хочешь. — Как будто я спрашивал у тебя разрешения, — отозвался Смерть, наконец поставив галочку напротив цифры два, и положил бланк на тумбочку рядом с собой. Мертвец потянулся к Смерти, схватил того за руку и притянул к себе. Смерть, похолодевший внутри, приподняв брови, поднялся с тумбочки и послушно уселся рядом с Мертвецом на кровати, как вдруг последний поднялся с неё и подобрал с пола свой рюкзак, сказав: — Знаешь, Рыжая просила меня подбодрить тебя в моём стиле, но я так ничего и не сделал. — Какой ужасный друг, — ровным голосом прокомментировал Смерть, не подавая виду, как у него заколотилось сердце. «И когда ты уже успокоишься, глупое? Ну нет её уже здесь, нет!» — …Выебав себе мозг, я таки придумал вчера утешительный подарочек, основываясь на кое-каких предположениях. Услышав тебя сегодня, я убедился, что был прав, — продолжал Мертвец подозрительно серьёзным голосом; раздался глухой стук — рюкзак упал? — и Мертвец сделал несколько шагов, вдруг оказавшись за спиной Смерти. Что у него было в руке?.. — Какие это предположения? О том, что моя вечная любовь к Рыжей — ничто по сравнению с моей вечной любовью к тебе, раз я решил жить в одной из худших спален, лишь бы быть с тобой? — пошутил Смерть, наполняясь скребущей спину нервозностью. — Занятный вариант. Но я говорил о твоём желании избавиться от самого себя. Смерть подавился не в правильный момент проглоченной слюной. Мертвец — к его чести — не пытался пробить в его спине дыру своими шлепками. Смерть прокашлялся и продышался, прежде чем ответить: — С чего такая ботва?.. Подожди, так вот почему ты отговаривал меня от второй? Из-за непонятно откуда взявшихся выводов о том, что я ненавижу самого себя?.. — Не отговаривал я тебя, а чётко расставил акценты по спальням, ты меня вообще, на хуй, не чуешь? Ты — самолюбивый пижон с бульдожьей хваткой и склонностями к манипуляциям, как бы ни притворялся перед Пауками книжным червём с ангельской репутацией. Я раз пять тебе говорил, что шестая стала бы тебе в этом плане домом родным. У них относительно слабый вожак, они не так активно, как мы, творят хуйню, они даже менее пустоголовы — твой повышенный уровень эрудированности, что рано или поздно прорвётся, там воспримут легче. Кроме того, у них четырнадцать человек на две спальни — куча пространства, по сравнению с остальными. У тебя бы там возникло меньше всего проблем. Ну или четвёртая — авторитарности со стороны Сфинкса и Волка там побольше, и с этим злоебучим дуэтом тебе не тягаться, прогибался бы ты там сильнее, чем в шестой, да и внимания было бы приковано больше, но там хоть твоя эрудированность не смотрелась бы, как говно из пизды. С таким-то характером, как у тебя… — А я не хочу быть с «таким-то характером», потому и не иду туда. К чему вообще были твои слова об «избавлении от самого себя»? — Ты что, не въезжаешь? Ты же согласился на маску того, кем не являешься, просто, чтобы забыть о том, кто ты на самом деле, и сам только что заявил, что не хочешь быть с «таким-то характером», потому и не идёшь туда. Смерть и Мертвец молчали, замерев в тех же позах, в которых были — не глядя друг другу в глаза, Смерть — сидя на кровати, Мертвец — позади него. Ветер из приоткрытого окна игрался с занавесками и уже заполненным бланком, светившим увесистой галочкой напротив цифры два — пути назад не было. И Смерть был этому счастлив. Мертвец считал, что понимал его лучше всех. Может, так и было. Но разве не существовал человек, разбиравшийся в Смерти более чем Мертвец? Существовал. Он сам. Смерть прервал тишину: — Я не хочу быть таким, каким меня видят Пауки — милым и добрым начитанным мальчиком. Не хочу быть таким, каким видишь меня ты — себялюбивым пижоном и манипулятором. Не хочу быть таким, каким меня видела Рыжая — несмышлёным и требующим защиты. Тебя не удивляет, что у вас всех настолько разные мнения обо мне? А вот меня удивляет. Более того — я привык казаться тем, кого во мне видят. С тобой я веду себя одним образом, с Пауками — другим, а с Рыжей — третьим. А каков я настоящий? Ты об этом не задумывался? Смерть сидел спиной к Мертвецу и не видел его выражения лица, но тот выдохнул так, словно слушал клинического идиота, и на мгновение Смерть себя им даже почувствовал. Какую же брешь в его измышлении, над которым он последние несколько суток работал, нашёл Мертвец?.. — Ты в этом не уникален. Все ведут себя по-разному с разными людьми. Кого-то они любят, кого-то нет. Кто-то ровесник, кто-то нет. Один с тобой пол и противоположный. Тот, кто одолжил тебе транзистор, и тот, кто украл его у тебя. Отношение к человеку формируется от твоего с ним взаимодействия, и это отношение меняется от любой херни. — Да неужели, — прервал Мертвеца Смерть, усмехнувшись. — Настолько, что в тебе видят трёх разных людей. Взять тебя, например. И со мной, и с Рыжей ты вел себя почти одинаково — ладно, её ты уважаешь чуть больше, чем меня — это заметно… — Конечно, я уважаю её больше — она не порет всякую хуйню, в отличие от тебя… — Но в общем мы оба воспринимаем тебя единым, цельным. Точно так же тебя наверняка воспринимает и стая. Вот неужели твоё отношение с другими из стаи настолько отличается от случая к случаю? Уверен, что нет. Смерть произнёс это и повернулся к Мертвецу. Тот смотрел перед собой в стену, поджав губы. Взгляд Смерти быстро переместился ниже и вбок — к правой руке Мертвеца, где был зажат странный предмет. Мертвец наверняка именно его и достал из рюкзака. На нож не похоже… — Я понял. — Мертвец опустил голову, встретив взгляд Смерти. — Сравнивать нас — пиздец затея, скажу я тебе. У тебя ограниченный круг общения, Смерть. Только я, Пауки и Рыжая. Рыжей теперь нет. Но даже из этого краткого списка можно намутить что-то, стоящее обмозгования. Короче, у каждого свой стиль общения с особенными людьми и определёнными группами людей, понимаешь? Ты прав, моё отношение к стае особо не разнится от случая к случаю, кроме одного-двух исключений, но и с тобой же то же самое. — В каком смысле? — моргнул Смерть. — Пауки. Все разные и при этом, такие же ебучие копии друг друга. Их отношение к тебе и твоё отношение к ним также не особо разнится от случая к случаю, кроме одного-двух исключений. — Это другое. — Хуйня. Всё едино. — Но их отношение основано на их же иллюзиях! Они относились ко мне мягко и по-семейному, потому что я не доставлял хлопот и «вышел рожей», по твоим словам. И я просто стал соответствовать тому, что от меня ожидали. — Тоже самое и с Рыжей, — выстрелил именем в сердце Смерти Мертвец. — Она видела в тебе сосуд, который захотела наполнить, и ты стал соответствовать тому, чего она от тебя ожидала, показывая себя требующим опеки, защиты, информации и прочей херни. Смерть мотнул головой: — Это что же, по-твоему, получается?.. Тогда как понять, где ты, а где постороннее мнение о тебе?! Снова молчание, полное горечи Смерти и задумчивости Мертвеца. Но в горечи Смерти варилось странное злобное удовлетворение, отдающее мазохизмом — раз задуманная шоковая терапия провалилась, он просто мог измениться и меняться до тех пор, пока сам не перестал бы себя узнавать в зеркале и в мыслях… — Никак. Даже наедине с собой ты — это то, что в тебя вложили, в том числе — чужие представления о тебе, — озвучил очевидное Мертвец. — Теперь понимаю, чего ты хотел добиться, вдолбив себе в башку идею идти во вторую. Ты хотел стереть того себя, которого в тебе видели Пауки, Рыжая и я, чтобы найти себя настоящего. Разряд прямо в мозг тем, что на сто процентов не твоё, поиск острых ощущений и новизны. Бесполезная хуйня, как по мне. Мы есть то, что в нас вложили, и то, к чему мы сами пришли на основе того, что в нас вложили — блядь, как это нормально сказать, язык заплетается. Но знаешь… спасибо, что спустил меня с небес на землю. — В каком смысле? — Я был неправ, считая свою точку зрения на тебя единственно верной. Я прав насчёт тебя настолько же, насколько Пауки и Рыжая. Всё, что ты делаешь, когда мы наедине, так это ведёшь себя согласно моим же навязанным тебе ожиданиям. Прости. Смерть понял, что извиняется он за каждый их разговор, сегодняшний, завтрашний, но особенно — за тот, что случился больше недели назад — когда Мертвец взорвался и высказал всё, что думал о Смерти, прижав того носом в подушку. — И что же на самом деле верно? — Смерть хмыкнул и отвернулся от Мертвеца, разминая затёкшую шею. Он не рассчитывал на ответ… — Если тебя это утешит, тебя настоящего можно найти там, где точки зрения остальных о тебе сходятся. … А потому и был настолько удивлён, услышав его. Смерть превратился в камень. Лёгкие перестали качать воздух, сердце — кровь, мозг заморозился. Было похоже на мгновение перед чихом, когда потроха внутри замирают на одно бесконечно долгое мгновение, прежде чем снова запустить свой ход. Смерть не плакал. Ему пришлось напомнить себе об этом сейчас. Потому что хотелось плакать. А ещё повернуться, стиснуть Мертвеца в объятиях, глухо бормоча одно единственное: «Спасибо». «Злоебучее», как бы выразился Мертвец, слово, ни хрена оно не отражает, но человечество ничего лучше ещё не придумало. Как ещё можно назвать этот импульс любви, благодарности, осознания того, что сейчас, в эту самую секунду Мертвец стал самым лучшим человеком на всём этом проклятом бетонно-голубом шарике, что вращается вокруг одной из сотен миллионов звёзд. — И в чём?.. В чём эти точки зрения сходятся? — просипел Смерть. Мертвец хмыкнул, положил тяжёлую руку ему на плечо — как он расчувствовался! — и произнёс: — Например, в том, что ты — самая любознательная и жизнелюбивая из тварей, ступавших по Могильнику. — Ясно, — кивнул Смерть, сглатывая комок в горле; когда он в последний раз был так счастлив? — Ты всё равно ведь не откажешься от изменений, да и выбора уже нет, раз к нам идёшь, не так ли? — Смерть чувствовал в голосе Мертвеца мягкость, и это подтверждалось не только тоном голоса и чуть напрягшей Смерть тактильностью, но и тем, что он уже какое-то время не вставлял в речь ни одного матерного слова. — Что тебе сказал Янус? — Судя по всему, передаст бланк директору, и тот назначит мне встречу с воспитателем, который проведёт меня на знакомство к стае. — И всё сегодня, блядь, что ли? — судя по всему, лирическое настроение надолго с Мертвецом не задержалось. — Походу, да. — Ну тогда я пиздец как вовремя со своим подарком. — Стоп, что?.. — Как я уже говорил, Рыжая просила порадовать тебя в моём стиле, и я только вчера придумал как. А наш пиздёж с переливанием воды в сито начался с того, что я предположил в тебе стремление избавиться от сегодняшнего себя. Хотя всё в итоге оказалось иначе… Ну раз ты всё равно выбрал идти к нам, будь готов к невъебическим переменам не только в стиле жизни, но и во внешности. Пару комплектов шмотья вырвиглазных расцветок у тебя, стараниями моего и Рыжей говняного чувства юмора, есть, на первое время хватит, остальные комплекты уже в Доме перекрасим, но дело не только в этом. Тебе не кажется, что пора попрощаться с твоей «битловской» причёской? Пышные волосы, чёлочка по моргалища — ты в каком десятилетии вообще живёшь? — У тебя есть идеи получше? — спросил Смерть, снова повернувшись к Мертвецу. Мертвец в ответ молча поднял тот самый предмет, зажатый в руке. Его палец переместился, видимо, нажав на какую-то кнопку, и предмет загудел… Машинка для стрижки! Смерть повернул голову, больше не продолжая разговор. Мертвецу тоже надоела болтовня, и он, взъерошив пышную причёску Смерти, провёл пальцами по прядям вдоль линии роста волос. Смерть напрягся. Что-то изменилось в его голове, когда он увидел тот взгляд Паучихи-Ампулы на них четыре дня назад — и Смерть не мог понять что. Но прикосновения Мертвеца теперь ощущались по-другому — Смерть сразу чувствовал уязвимость и напряжение, природу которых он не понимал. Да и вообще Мертвец, как бы тепло и искренне к нему не относился, не тот человек, с которым можно легко поставить себя в уязвимое положение. Особенно когда пришёл в себя, оправился от всяких «импульсов любви» и теперь снедаем неловкостью от недавних моральных стриптизов. Даже в Доме Мертвеца, судя по всему, опасались. Полтора года назад Мертвецу после какого-то неблаговидного поступка — Смерть не знал подробностей — пытались дать кличку «Скорпион». Две клички преследуют не так долго, обычно неделю-две, максимум месяц. Но «Скорпион» боролся с «Мертвецом» почти целых полгода. Этот случай стал рекордом, тем более что, в отличие от большинства случаев подобного рода, не прижилась именно новая кличка. — Я ещё ничего не начал, а ты уже ёжишься. Так не хочешь с волосами прощаться? — Конечно, они же мне всю жизнь верой и правдой прослужили, — весёлым голосом соврал Смерть. Он дорожил Мертвецом, они дурачились, были друг с другом искренни, шутливо боролись, курили дефицитные сигареты на двоих. Но Смерть всё равно с усилием заснул позавчера, когда они ночевали вдвоём на одной кровати — не напряжение даже, почти чувство опасности, но не совсем оно. Ощущение, что Мертвец видит его пусть не насквозь, но всё равно в разы лучше, чем он видел Мертвеца. Было в отношении последнего к Смерти что-то, что вечно ускользало в самый последний момент. Напрягающее чувство, вызывающее ничем не подкреплённое опасение и недоверие — и с каждой совместной минутой эти ощущения начинали проявляться всё ярче. Позади раздалось жужжание… «Это же ненормально так относиться к лучшему другу. Он никогда не делал мне ничего дурного, всегда защищал, даже пошёл против заключённого с Рыжей уговора, чтобы косвенно предупредить о болезненной для меня ситуации. А ведь он тоже сильно ею дорожит». Мысли Смерти, полные стыда и вины, падали с головы на кровать так же, как и пряди его волос. Смерть приоткрыл глаза. Большая часть волос скопилась позади — оно и понятно, — но несколько длинных рыжих прядей новорождёнными ядовитыми змеями покоились и на его коленях. То дёрнутся, то замрут. То дёрнутся, то замрут. В фантазиях Смерти, почти вытеснивших виноватые мысли о Мертвеце, причиной движения были неловкие попытки охотиться, а не дуновения игривого ветра, пробравшегося через распахнутое окно. — Всё, — произнёс Мертвец, выключив машинку для стрижки и проводя ладонью по голове Смерти, стряхивая остатки волос. — Оценивай труды художника. — Такого уж художника, — хмыкнул Смерть, поднимаясь с кровати. Уборная с зеркалами, к сожалению, не примыкала к палате, нужно было идти туда через коридор, встретивший Смерть привычной белизной и зеркальностью. Пауков не было — и здорово, Смерть хотел оценить результат первым. Сформировать собственное впечатление, прежде чем его сформирует кто-либо другой, повлияв тем самым на мнение Смерти. И вот, наконец, дверь уборной. Смерть открыл её с закрытыми глазами: — Подведи меня к зеркалу, — попросил он Мертвеца. Временно ослепший Смерть почувствовал чужую тяжёлую ладонь на правом локте и другую, не менее тяжёлую — на центре спины. И не просто чувствовал, а осязал, изучал изгибы ладони, подушечки пальцев, короткие острые ногти. Словно два гигантских скорпиона — один на локте, другой на спине — замерли на нём, прислонив жало к коже. Странное ощущение. Становящееся почти обыденным напряжение от контакта с Мертвецом, и при этом — чувство доверия, от которого, в совокупности с напряжением, чувствуешь себя дураком. Руки-скорпионы направляли в нужную сторону лёгким давлением. Позади мягко хлопнула дверь. — Открывай, — велел Мертвец. И Смерть открыл глаза.