A poison in your poison

Hanging on a picture Eyelid needle and thread You empty yourself again. Стремясь держаться прилично, Зашивая ниткой веки, Ты вновь опустошаешься. Bauhaus — The Sanity Assassin — Открывай, — велел Мертвец. И Смерть открыл глаза. Зеркало отражало зрелого незнакомца с заострёнными чертами лица и коротким ёжиком волос в полсантиметра. Единственная неприятно знакомая деталь в образе — гигантские миндалевидные тёмные глаза с щётками вокруг вместо нормальных человеческих ресниц. — Здорово, — произнёс Смерть, проведя рукой по голове. Ну, с глазами он мало что мог сделать, но изменился он всё равно сильнее, чем мог вообразить. «Битловская» причёска своими мягкими и воздушными линиями, оказывается, сильно убавляла ему в возрасте, с короткой стрижкой его щёки больше не казались по-детски округлыми и мягкими — у него, оказывается, были скулы! И чёлка, опускавшаяся ниже бровей, оказывается, скрывала чуть плоский и угловатый лоб — нормальный, вполне себе мужской. Смерть озвучил Мертвецу все замеченные перемены, и тот скривился: — Уебанские у тебя понятия. У Леопарда вполне себе круглое лицо, а женственности в нём не больше, чем в каком-нибудь Викинге. — Увидев приподнятые брови Смерти — тот не видел ни Леопарда, ни Викинга — Мертвец усмехнулся. — Сегодня познакомишься и с вожаком, и с Викингом, и с остальными. Ладно, потрепались, постриглись и заканчиваем. Шериф через пятнадцать минут будет устраивать разбор полётов всей второй. У него и так сегодня гарантирован сердечный приступ — хер он ожидает, что знаменитый Смерть осчастливит своим присутствием его логово. — Значит, встретимся… — Уже в общей спальне во время «знакомства», да, — произнёс Мертвец, направившись к двери. — Посоветуешь что-нибудь? — Смерть не мог не спросить. Мертвец развернулся к Смерти, прищурившись — что-то просчитывая? — и, в конце концов, кивнул: — Да, так и правда будет лучше. — Он снял с плеча рюкзак и, порывшись в нём, достал очки — потрёпанные и дымчатые. — Напяль оптику на рожу. При общении с Шерифом, если он пизданёт, что «товарищей нужно встречать с открытым лицом», можешь поднять очки и продемонстрировать свои фары. Готов селезёнку заложить на то, что он подивится количеству извилин в твоём сером веществе. Так ты уебёшь двух зайцев сразу: и сконтактишься с Шерифом, и не напугаешь своими моргалищами весь честной свет. Смерть хмыкнул на это заявление и принял очки. — Что-то ещё? — Поведение — на твоё усмотрение, я тебе не мамка и не Рыжая, чтобы жизни учить, сам учись. — И всё-таки я тебя люблю, ублюдок. — Тебе тоже сдохнуть, уёбище, — ответил Мертвец, закрывая за собой дверь и оставляя Смерть в сортире. Спасибо ему за это. Смерти было нужно ещё время, чтобы позлиться на собственное отражение. Редкие встречи с зеркалами всегда заканчивались этим — вне зависимости от желания Смерти. Да, теперь собственная рожа устраивала Смерть куда больше, чем раньше, но ключевой недостаток всё ещё был здесь. Вот они, как точно Мертвец их охарактеризовал. «Моргалища». В детстве он беззаботно пользовался ими, гипнотизировал других — это было забавно. Но в зеркала — Паучихи приносили ему «косметические» — смотрел с недоумением. Вернее, недоумение выражали приподнятые брови и поджатые губы — глаза были статичны и искусственны, будто нарисованы. Год назад по Дому, мимолётно заглянув и в Могильник, прошла короткая мода. Японские комиксы, принесённые, по словам Рыжей, Крысой, были дефицитными, читались стаями, продавались и передавались за баснословные деньги и услуги. Но Рыжая не была бы собой, если бы не ухватила один экземпляр для Смерти. Поступок был очень милым, да и сюжет оказался бодрый и развлекательный, но кое-что сильно портило впечатление. Глаза персонажей. Красивые и даже детально прорисованные, несмотря на мультяшность, но абсолютно статичные. В них не было жизни, лишь её имитация. То же было и в глазах Смерти, то же, чему он удивлялся в детстве и за что он их ненавидел позже, даже не понимая, за что именно. Только год назад, держа те комиксы в руках, Смерть сформулировал проблему. Его бесила не красота своих глаз, а их статичность, в них не отражались эмоции. Кукольные, как стеклянные. Паукам они казались грустными, Мертвецу — полными скрытых мотивов, Рыжей… её мнения Смерть не знал, хотя оно наверняка было. Но всё было маской. Смерть знал, что в глазах было на самом деле. Ничего. Ни души, ни эмоций. «Потому что это твои глаза, да, Монстр?» — с горечью спрашивал в пустоту Смерть. Смерть с уже ставшим почти привычным раздраем в душе вернулся в палату, встретившую его сбитым постельным бельём, дёргающей краями занавеской и дрожавшими на полу и кровати прядями волос. Осознание обновления снова нахлынуло волной, и Смерть взъерошил мягкую щётку волос. Приятно. Стук в дверь. Смерть, не поворачиваясь к двери лицом, произнёс: — Входите. — Как ты, уже… Эй, вы кто? Смерть повернулся к Янусу. — О Боже… Прости, не сразу признал. — Мне идёт? — игривым голосом поинтересовался Смерть. — Очень необычно. Но постараюсь привыкнуть. — Янус подарил ему свою редкую улыбку, и если бы Смерть на него обиделся за то, что тот его не узнал, то после этой улыбки у Смерти не оставалось бы иного выхода, кроме как немедля простить. Улыбка Януса была таким же оружием массового поражения, как и глаза Смерти. Только лучше. В ней была жизнь. И красота. — Вы пришли за бланком? — сказал Смерть, подходя к тумбочке, где он его оставил. — Да. Но сомнений о том, какую спальню ты выбрал, у меня уже не осталось. И как я объясню Акуле твой выбор самой «пропащей» спальни? Все в Могильнике готовы Акуле своей жизнью поклясться, какой ты замечательный, — иронично усмехнулся Янус. — Уверен, после моей смены имиджа они попридержат коней в своих клятвах, — произнёс Смерть, передавая бланк. — Сомневаюсь, — ответил Янус, забирая бланк и кивая в сторону валяющихся на полу и кровати волос. — Тебе прислать кого для помощи в уборке, или сам справишься? — Сам-сам. — Хорошо. Мне нужно ещё полчаса для написания твоей характеристики, полтора — для беседы с Акулой вместе с бумагомарательством и десять-пятнадцать минут на Шерифа, прежде чем я приведу его к тебе. — Хорошо, спасибо. — Обед через полчаса, не забудь. Времени у меня мало, так что полный осмотр и забор анализов проведём перед ужином. Янус вышел, мягко прикрыв за собой дверь, и Смерть приступил к уборке. Через пять минут мусорную корзину пополнили переливающиеся чуть волнистые пряди рыжих волос вместе с парой листков бумаги, что играли роль совков. На вылавливание мелких коротких волосинок — продукта выравнивания Мертвецом причёски до относительно идентичной длинны — пришлось потратить куда больше времени, так что Смерть ещё минут двадцать, проклиная свой перфекционизм в уборке, ползал на карачках. Сердце колотилось о грудную клетку, внося свой вклад в проклинание перфекционизма. И вот Смерть, закончив с уборкой волос и не давая себе времени на передышку, начал переодеваться. Мягкую и несуразную, но такую родную пижаму Могильника сменили бордовые мешковатые штаны с обилием карманов и заклёпок — в их карман он переложил переданные Мертвецом очки — да чёрно-красная футболка. Ботинки правда остались прежними. Они были скучными и стариковскими — ортопедическими. На них в своё время настоял Янус, как только Смерть начал ходить. Одежда и обувь у Смерти, в основном, поступали из того же источника, что и у других — благотворительность. Но на нём всё равно экономили. Одежда ему не полагалась — он лежачий в Могильнике, и долгое время обходился ночнушками и пижамами, редкие обноски ему таскали Рыжая и — позже — Мертвец. Но едва он начал ходить, Янус, курировавший процесс лечения, заявил о необходимости в дорогой ортопедической обуви. Акула, надеясь максимум на пару-две, подал «клич» в спонсировавший Дом фонд, предоставив полную историю болезни Смерти с минимальными требованиями об обуви от Януса вместе с фотографией Смерти — последнее было инициативой Рыжей. Через две недели на имя Смерти поступило пятнадцать пар ортопедической обуви: туфли, ботинки, шлёпанцы. Всё отвратительно некрасивое, но Янус смотрел на каждую обувь, как на подарок небес, щупал подошву, изгибал её из стороны в сторону и читал на многочисленных коробках о цене, материалах и структуре обуви, периодически восхищённо ахая. Смерть его восторга не разделял, чувствуя себя девчонкой из-за такого количества обуви — ему не нужно было так много, одной-двух было бы достаточно, а пяти пар хватило бы ему с головой на все случаи жизни. И этим всё не закончилось. Месяц назад, когда будущий выход Смерти из Могильника был окончательно утвержден, был кинут новый «клич». И снова на имя Смерти прислали целую коробку вещей. Майки, шорты, свитера, штаны, даже куртка — дефицитный товар в Доме. Но всё о чём мечтал Смерть — простые яркие папиросные кеды с грязными шнурками, как те, которые носили Рыжая с Мертвецом. Смерть понимал, что жаловаться вслух гнусно по отношению к тем, кто получает вещи из одного лишь общего фонда, не имея денег даже на личные траты. Понимал, что цена пятнадцати пар его стариковской обуви примерно сопоставима с ценой всех пар обуви всей мужской части Дома. Он всё понимал. И всё равно жаловался. Жизнь несправедлива. Смерть упал на не застеленную кровать, не снимая обувь. Спина болела. Далёкие шаги, но Смерть знал, что идут к нему. Скрипнула дверь. — Заждался? А вот и обе… «Интересно, а сработает ли?..» — Ну как? — спросил он Паучиху, сияя своей рабочей улыбкой. — Мне идёт? — Ох, хоть бы предупредил заранее, меня чуть удар не хватил… Нет, ты, конечно, всё такое же солнышко, мой хороший, но это правда непривычно видеть тебя таким. И… твоя одежда. — Да, где-то через полтора часа буду знакомиться с воспитателем и группой. — То есть, ты уже знаешь в какой ты группе, — чуть осипшим голосом констатировала очевидное Паучиха. — Шестая, четвёртая или… — Вторая, — Смерть с улыбкой подтвердил её наихудшие ожидания. — Я знала, знала, что ты попросишь Януса — твой друг же из второй, и, разумеется, ты захочешь быть с ним, но… Я думала, у него будет больше благоразумия, и он тебя не послушает. Мне страшно даже представить. Эта клоака проглотит тебя, не поперхнувшись, неужели ты не понимаешь? Смерть хотел сказать в ответ: «Или я стану её частью», но промолчал. Паучиха с траурным лицом поставила поднос с едой на тумбу и вышла. Смерть проглотил слишком густой суп, больше напоминающий по консистенции кашу — ему специально, по инициативе Пауков, насыпают побольше «гущи» — запив это дело неприятно пахнувшим чаем. Ещё полтора часа. Смерть откинулся на кровати, отбрасывая настырно лезущий в голову вопрос: «Всё ли будет нормально?» «Самый бесполезный вопрос в мире, ничего получше придумать не мог, глупый мозг?» Судя по словам Мертвеца и реакции Пауков во главе с Янусом — ни к чему нельзя быть готовым заранее в случае со второй. Нет, ну, наверняка его сразу же попытаются проверить на прочность, едва Шериф уйдёт, но Мертвец наверняка дал бы ему хоть самое захудалое лезвие, если бы ему грозило что-то серьёзнее словесных и кулачных перепалок. «Так, главное показать им свою твёрдую позицию, не прогибаться перед просьбами, но и не выглядеть слишком отчуждённо. Побольше шутить, хохотать над их дебильными шутками, а там по ситуации. Было бы неплохо проявить интерес к увлечениям самых, на первый взгляд, опасных. Конечно, с Мертвецом особую закадычную близость лучше не демонстрировать, стараться общаться с ним наравне с остальными. Главное — сыграть на контрасте ходящих вокруг меня слухов с моим поведением, возможно они настолько удивятся, что конфликтов удастся избежать. А если не получится…» Смерть усмехнулся сам себе. Мертвец, несмотря на недобор веса и роста, превосходил его по силе; в серьёзной драке Смерть не продержался бы и десяти секунд. И хотя он сомневался, что все во второй поголовно дерутся на том же уровне, но он и так оставался слабым. Смерть никогда не боролся, все его движения даже в безболезненной возне с Мертвецом словно запаздывали. На верхи иерархии ему не пробиться с такой ущербностью, но с этим придётся смириться. Пока что. Смерть не стремился к становлению вожаком, но изначально показать себя в правильном свете — залог спокойной жизни. Так что варианта закрыться ручками и свернуться в калачик не было. Нужно было учиться решать проблемы. Поздно, даже слишком, но делать нечего. Услышав шаги, Смерть засунул руку в карман штанов, достал очки и напялил их на себя. Одна из новеньких Паучих замерла на пороге, прежде чем молча унести посуду. На её лице — потемневшем из-за стекла очков вместе с прочим окружающим миром — мелькнуло раздражение. Очки были волшебными, показывая внутреннюю натуру людей, что ли? Не могло же быть так, что она на самом деле чувствовала к нему раздражение? Потому что если допустить такую возможность, то придётся допустить возможность того, что отношение других к тебе меняется от смены причёски, одежды и новых очков. Ведь в мире такого не бывает, нет?.. Смерть всё, оставшееся до встречи с Шерифом, время размышлял об этом, заметив, как оно пролетело, лишь после внезапно оглушившего стука в дверь — Пауки никогда к нему так не стучали. Это был не их лёгкий, почти невесомый стук костяшками тонких ломких паучьих лапок, это был, пусть не очень сильный, но стук боковой частью кулака. Стук повторился, и Смерть понял, что нужно сделать. Сев на кровати, он произнёс: — Входите! Ещё одно различие — стук Пауков был чисто символическим, после стука они всегда, не дожидаясь его ответа, открывали дверь, а здесь… Дверь громко распахнулась, сметя на время размышления Смерти. В проёме стоял мужчина — Шериф, судя по всему, — хотя за его ростом и шириной проёма почти не было видно. Смерть помнил рассказы Мертвеца о нём, но и не представлял, что тот настолько огромный. — Ну что, Смерть, давай знакомиться, — бодрым — или преувеличенно бодрым, Смерть не различил — голосом отозвался Шериф, захлопывая за собой дверь с таким же грохотом. Шаг, второй, третий — Смерть слышал их все. Намеренный шум — это его стиль общения? Что ещё интереснее — Шериф на первой же встрече обратился к нему по кличке. Ладно, пора отмирать. — Ну давайте знакомиться. — Смерть передёрнул плечами и усмехнулся — Шериф оглушал, но пока не вызывал никакого отторжения. — Тихий ты какой-то, — отметил он, садясь на кровать рядом со Смертью — он что, понятия не имеет о личном пространстве?! — Это место, знаете ли, не располагает к громкости, — произнёс Смерть и, осознав сказанное, стиснул зубы — чёрт, почему он не смог удержать себя от сарказма, сейчас же этот обидится… — Ха-ха! Действительно, о чём это я? Это же не тебе нужно ежедневно орать на полтора десятка незакрывающихся ртов. Шерифа, казалось, искренне повеселила ремарка Смерти, и он не чувствовал себя уязвлённым чужой иронией, хотя очевидно её заметил. — А что, часто орут? — спросил Смерть, положив руки на колени и чуть наклонившись корпусом к Шерифу. — А здесь кто-то говорил, что они орут? — хохотнул Шериф. — Это я своим ором должен полтора десятка незакрывающихся ртов заставить закрыться, чтобы они хоть выглядели чуть более подобающе. Ни алкоголя, ни наркоты — я проверял. Они, значит, просто ходят с раскрытыми во всю ртами, их так вставляет. Уже неделю так, а изображающих ртами подставки для горшков с растениями всё больше, несмотря на мои крики… — А с кого это началось? — Чёрт его знает, но походу с Фитиля. Значит, уже всё про них понял, да? Если у кого появляется дурная привычка, то её сразу подхватывают остальные. Разинутые рты от Фитиля, спальные мешки от Белобрюха, цветные волосы и железяки в лице от Мертвеца, а едва Леопард начал свои художества на стену переносить, за ним, конечно же, ринулись остальные. Только у остальных с фантазией похуже, — хмыкнул Шериф. Смерть улыбнулся: — С головами или без? — Чего? — Остальные, у кого с фантазией похуже, рисуют на стенах голых женщин с головами или без? Шериф расхохотался, причём так, будто услышал лучшую шутку в мире. Откинул назад массивный корпус, со всей дури хлопнул огромными ладонями по бёдрам, чуть задев локтем плечо Смерти, и хохотал, громко, некрасиво и не заразительно, исторгая булькающие звуки, будто смеялся, ухитряясь удерживать во рту воду. Так смеются люди, которым искренне насрать на мнение окружающих. Не просто на словах насрать — на чёртовом деле. Шериф не боялся показаться глупым, смешным, несерьёзным, не боялся, что его авторитет рухнет в пропасть даже перед своим будущим воспитанником. И эта открытость и незамороченость подкупали и вызывали искреннее уважение и желание стать таким же. «Наверное, каждый воспитатель идеально подходит своей группе, — решил Смерть. — Я бы не удивился, узнав, что к нему хорошо относятся и остальные во второй». — Ох, — простонал Шериф потирая переносицу. — Я-то ожидал, что с тобой проблем не оберёшься, а ты ничего, нормальный. — И что заставило вас ожидать такого? — Паучьи разговоры и неодобрительные взгляды. Словно я злодей, крадущий чадо, предназначенное первой группе. — Странно, я-то думал, вокруг меня зловещие легенды ходят, — протянул Смерть. — Не без этого, скажу я тебе. Личность ты у нас не видная, скорее, значится, фольклорная. Особенно с учётом твоей клички — на моей памяти самой претенциозной, коли спросишь меня. А учитывая, что сами себе здесь кличку не дают, всё ещё интереснее. Смерть передёрнул плечами. Всё он о своей кличке знал и никогда не гордился ею. Все вкладывали в неё совсем не то, что он сам. И его желание покинуть Могильник отчасти было связано с кличкой, а именно — с желанием сменить её. Смерть для большей части Дома стал именно что фольклором. Вполне очевидно, что в Могильнике обитает Смерть — заезженная и несмешная шутка. Усугублялось всё тем, что с ним почти никто не встречался, как раз из-за неприязни к его дому — никто не желал хоть на лишнюю минуту задерживаться в Могильнике, даже ради личной встречи с «самим» Смертью. До прошлого выпуска к нему изредка заглядывали, тот же Тутмос — Смерть пока не мог привыкнуть к его новой кличке: «Сфинксу», — Волк и ещё пару людей. После выпуска старших остались лишь Рыжая и Мертвец. А те не болтали с другими о своих с ним встречах, что окончательно укрепило становление личности Смерти, как фольклорного персонажа. Всё, что Смерти оставалось теперь — показаться в Доме наиболее своим, местным, продемонстрировать ошибочность чужих суждений. А так как люди не любят в чём-то ошибаться, то будут скрывать свои промахи. Если сыграть на этом, то есть шанс заполучить нормальную и непримечательную кличку — и Смерть будет забыт. — Ну, посидели мы, поболтали… Кстати, не снимешь очки? Смерть был удивлён лишь тому, что эта тема не проскользнула в самом начале разговора, в конце концов, именно к такому его и готовил Мертвец. — Зачем? — Смерть прикинулся дурачком. — Невыразительное у тебя лицо, вот вообще, — Шериф не отличался деликатностью. — Ни прыщей, ни щетины, нос обычный, не вздёрнутый и не горбатый, а такой как у манекенов — идеальный. Лоб обычный — не высокий и не низкий. На что не смотрю — ни за что, значит, в твоём лице зацепиться не могу. Да и в спальне лучше показаться с открытым лицом — лучше запомнишься. — Знаете, вот давайте я сейчас сниму на секунду очки, вы скажете, что я всё правильно делаю, пряча глаза, верну оптику на место, и мы больше не вернёмся к этой теме. — Это уж мне решать. Показывай дава… Смерть снял очки, и Шериф не закончил предложение, застыв с открытым ртом. Смерть, без затемняющей оптики, от которой он уже немного устал, начал рассматривать Шерифа. Более бледный, чем Смерть думал, волосы, оказывается, седые у висков, а глаза небольшие и приятно серые. Свободная клетчатая рубашка была не коричневого, а красного цвета. — Так, момент, секунду, обожди, — затараторил Шериф, очнувшись. — Надень-ка свою оптику ещё раз. Смерть послушался, и день сразу прибавил в пасмурности, а Шериф — в привлекательности. Смерть давно заметил, что затемнение очень выгодно добавляет к красоте, и даже невероятно неприятная цветом и фактурой рожа Мертвеца в полутьме становится почти нормальной. — А теперь снова сними. Смерть снял. Шериф отвёл взгляд, наклонился вперёд и постучал мясистым пальцем по подбородку. — Поня-я-ятненько, — протянул он. — На этой ноте вы должны сказать, что мол, Смерть, всё ты правильно сделал. — Не дождешься, — хмыкнул Шериф. — На этой ноте я скажу, что понял, почему тебе такую кличку дали. У Смерти внутри похолодело, когда он услышал этот ответ, но он постарался оставить голос весёлым: — И почему же? — Здесь всё просто. — Шериф хмыкнул. — Ты ж попал сюда ещё малолеткой, одним из первых, как я прочитал в твоей характеристике. Причём попал сразу сюда. Могу только вообразить, какой восторг вызвала твоя мордашка с глазёнками у тогдашних Паучих. Но они, будучи не дурами, прекрасно осознавали, что долго ты тут не продержишься — уж прости за откровенность, но твоя история болезни в начале имела самый удручающий прогноз, я читал. Но кличку ведь дать надо — какой же человек здесь без клички-то? Вот они и дали тебе кличку «Смерть», очень функциональную. Из Могильника у тебя выхода не было, потому и называли тебя так только Пауки, постоянно напоминая себе ею, что привязываться к тебе нельзя — подохнешь же скоро. А раз подохнешь, да и родителей нет, то можно и не заморачиваться над нормами морали и приличия по отношению к тебе. И только до всех дошло, что помирать ты не торопишься — а доходило долго, судя по записям, лет пять — так осознали, что кличка прицементировалась, значит. Неудобненько вышло, да… Смерть в шоке выслушивал слова Шерифа. Чёрт, он ведь никогда и не задумывался о том, почему его стали так называть. Он принял свою кличку столь же безропотно, как и всё прочее в свои пять лет, даже не задаваясь вопросами, почему так. Кличка, капельницы, книги, читаемые ему вслух, мир, где он может и бегать, и ходить, и ползать — всё в своей жизни он воспринимал так, будто оно было таким по умолчанию. Даже любовь Пауков, своей первой семьи, он воспринимал как должное, не задумываясь над её причинами. Не задумываясь, что другие не обладали такой роскошью. Он начал учиться задавать вопросы, только лишь когда Рыжая ворвалась в его мир. И до сих пор этому до конца не научился. Нет, Смерть всегда знал, что нравился Паукам, даже догадывался, что его, возможно, выделяют. Но с другими больными он почти не общался и не знал, как с ними обходятся Пауки. И только сейчас до него начало доходить — его не просто немного выделяли из-за внешности, скорее всего, это во многом перешло черту всяческих норм… — Ладно, — прервал его размышления Шериф. — Сдаюсь. Ты был прав, напяливай свою оптику обратно. Смерть помотал головой, отгоняя навязчивые мысли — он подумает их позже — и посмотрел на Шерифа, который чуть нахмурился. Он не выглядел злым, скорее — задумчивым, видимо тоже что-то ворочая в своей большой круглой голове. А ещё было ясно видно, что к этому он не привык, оттого и помалкивал. Смерть снова надел солнечные очки. Шериф поднялся с кровати, и спустя мгновение поднялся Смерть. Любовь его семьи — первых Пауков, ушедших после выпуска — к нему была вызвана его кукольными глазками, а не им самим. Они даже назвали его грубой и резкой, аморальной с точки зрения наименования зрелыми людьми детей кличкой, чтобы избежать привязанности. О да, они привязались к нему, но чего стоит эта долбаная привязанность?! Прямо сегодня новенькая Паучиха, ранее наравне с другими Пауками обожавшая его, теперь глядела с нескрываемым раздражением, хотя он не делал ничего такого, чего он не делал в своём стандартном облике. Смерть, едва начал ходить, лежал на кровати в обуви, никто ему не делал замечаний на этот счёт. Но новенькая почувствовала к нему раздражение, едва он всего лишь надел очки. Да, можно сказать, что ей не с чего чувствовать привязанность, она же здесь пару недель, но… О да, всё это лишь вопрос времени. Даже если Смерть оставил бы своё поведение точно таким же, но при этом оставаясь в очках, к нему вскоре начали бы цепляться, подмечать всякие мелочи вроде неряшливости, обуви на кровати и прочее, и прочее… А те Пауки, те, что были ему семьёй… Они бы вели себя так же? — Идём, — велел Шериф и двинулся к двери палаты. Смерть пошёл за ним. «А что если вообще перестать снимать очки всё оставшееся время здесь и понаблюдать напоследок воочию, как будет меняться их отношение ко мне?» Идея показалась гениальной. От очков Смерть уже чувствовал усталость, но эта мысль придала ему сил. Он просто проверит, прав он или нет — какая разница, он ведь всё равно здесь ещё ненадолго. Они шли по коридору Могильника, и Шериф казался здесь самым неподходящим человеком. Он вертел своей круглой головой, мимолётно флиртуя с молоденькими Паучихами, которые в ответ лишь вежливо скалились и пытались уйти от разговора, а он их неуклюжие попытки воспринимал с громогласным хохотом, что отражался и прокатывался эхом по коридорам Могильника. Смерть чувствовал настроение Могильника, чувствовал, что у него оно было таким же, как у Смерти во время первой встречи с Шерифом. Слишком много и слишком громко, но отторжения при всём этом не было. Смерть улыбнулся, глядя на огромную широкую спину Шерифа, и почувствовал неожиданную симпатию к этому смешливому и бесцеремонному простаку. Он далеко не глуп, он просто не заморачивался чужим мнением, ведя себя в своё удовольствие и никого при этом не оскорбляя. А ещё Шериф почувствовал симпатию к Смерти. Настоящую, всамделишную симпатию. Не к мальчику с кукольными глазами, — а к нему самому, как к личности. И с каждым шагом Смерть преисполнялся всё большим отвращением к Паукам, неодобрительно поджимавшим губы при виде громогласного Шерифа. Таким Смерть хотел бы быть. Смешливым, необидчивым, по-своему эпатажным, заполняющим собой всё пространство. В груди всё сдавило, а симпатия к этому гиганту и не думала прекращать расти. Смерть варился в этих новых чувствах, как кости в супе. И эти чувства становились насыщеннее и «наваристее» с каждой минутой, а он вкладывал и вкладывал в них всё больше себя. Так странно. А вот и выход из Могильника. — Шериф, подождите, — неожиданно для самого себя произнёс Смерть. — Да-да? — Шериф остановился и повернулся к Смерти. И вот они стояли рядом, и Смерть окончательно осознал, насколько же Шериф огромный. Под два метра в высоту и немного меньше метра в ширину. У него огромные ноги, длинные ступни — пятидесятый размер ноги? — широкие плечи, толстая шея, большая голова. И вот Шериф повернул круглое лицо к Смерти и легко, чуть насмешливо, но по-доброму усмехнулся Смерти, из-за чего его небольшие круглые глаза чуть прищурились, а в уголках глаз выступили возрастные «лучики». Дыхание Смерти на секунду перехватило, прежде чем он нашёл, что сказать: — Вы мне так и не ответили. — Чего не ответил? — Вы сказали, что после того, как Леопард начал рисовать на стенах, другие стали за ними повторять, вот только фантазии у них недоставало. Так вот, я спросил вас, а вы мне не ответили, остальные, у кого с фантазией хуже, рисовали на стенах женщин с головами или без? Шериф улыбнулся ему шире, и «лучики» у его глаз, загипнотизировавшие Смерть, удлинились. — Без, — коротко ответил Шериф, сделал шаг и распахнул дверь, разделявшую Могильник и остальной мир. Шериф вышел, а следом, ведомый, вышел Смерть. Пути назад не было.