A poison in your poison

После попыток беспристрастно оценить их последнюю встречу и разговор Рыжему пришлось признать: то, что Габи не отказалась от их встреч, было, во-первых — чудом, во-вторых — доказательством того, что ей в сумасшествии ещё есть куда расти. Сентябрь уступал место октябрю, октябрь — ноябрю, но две вещи в их встречах, помимо места, оставались неизменными: короткая юбка и чулки Габи. Даже несмотря на холод, она не отказывалась от своего стиля. Чаще всего разговоры были пустыми и ничего не несущими — такие Рыжему нравились больше всего. Он слушал разговоры о девушках и сам, мало-помалу, вываливал на Габи всё, чем жило и дышало мужское крыло, уклоняясь разве что от разговоров о себе. К счастью, его личность входила, максимум, в десятку самых интересных для Габи тем. Что удивительно — Слепой в этом списке занимал ту же позицию, что и на их мужской иерархической стремянке. — А как выглядит этот ваш вожак? — Он правда такой хлипкий, как говаривал Помпей? Какого он роста? — Значит, если этот дебильный Закон был принят сразу после того, как Слепой стал вожаком, то это он его инициировал? — Может, знаешь, как он развлекается? — Не в курсе, сколько он в Доме? Рыжий безропотно отвечал на вопросы правду и только правду, и каждый ответ она выслушивала со всей доступной ей внимательностью. Однажды он не выдержал: — Ты его даже не видела, а уже обожаешь, судя по всему. Габи усмехнулась и, немного помолчав, ответила: — О да, судя по тому, что от тебя услышала, у этой слепой дорогуши потрясающий мозг, прямо как у меня. Оказывается, отменить этот идиотский Закон — вообще не проблема! Рыжий прыснул: — Чего?! С чего ты… — Я-то поначалу думала, что у него башка забита каким-то высокоморальным и сектантским дерьмом, но это не так. — Габи оскалилась ещё шире, обнажив огромные зубы. — Вот что, по-твоему, он сделает, если я завалюсь к нему, отведу к кровати, завалю, расстегну ширинку, достану член и оседлаю? Рыжий физически ощутил, как его глаза вылезают из орбит — такого поворота в разговоре он не ожидал. — Ну, эм… Скрутит руки, чтоб не распускала их, и выставит за дверь? Пошлёт на хер?.. Длинная захохотала, запрокинув голову. Она смеялась долго, привалившись к двери и без стеснения раскинув обтянутые чулками ноги в стороны. — Эх, — выдохнула она, успокоившись. — Проводи меня к нему. — Ты?.. Нет, ты… — Тебе же самому этот дебильный Закон не сдался? Вот почему ты со мной лясы точишь. И на Слепого зуб имеешь, раз он его принял — у тебя голос меняется, когда я о нём спрашиваю, даже по ерунде. А мне хватит двадцати минут, чтобы решить эту проблему, дорогуша. Рыжий молчал, потерявшись в происходящем. Как эта Габи ухитрялась быть и наблюдательной, и беспросветно тупой одновременно? Ладно, о его отношении к Слепому было, допустим, несложно догадаться — может, он и правда недостаточно контролировал интонацию. Но с чего она взяла, что Слепой пойдёт против совместного с девушками решения, перепихнувшись с одной из них? Процессы мышления Слепого, конечно, весьма упрощены, но не на уровне пробки же! Рыжий спрашивал себя и о том, почему Слепой так заинтересовал Длинную Габи. Она же переживала за смерть Помпея — Рыжий и видел это, и слышал в тоне её голоса, а она спустя какой-то месяц-полтора уже свободно рассуждает об убийце Помпея и сексе с ним. Ещё и заявила, что «поняла» его из рассказов Рыжего. С Рыжей ему всегда всё было очевидно, так почему он не понимал Габи, хотя последняя куда тупее? Все эти мысли проносились в голове Рыжего, и он неосознанно качал головой. Он почти всё не понимал, а что понимал — не мог принять. Уже ночью, дыша душной смесью запахов чужих тел, сладостей и снеков, Рыжий думал: а так ли много вещей его останавливают от предложения Габи? Он хотел встретиться с Рыжей, продолжить общаться с Габи и даже познакомиться с другими девчонками для разрешения дилеммы в его голове: какие же девчонки на самом деле? Они могли быть как Рыжая, и тогда получается, что Габи — долбаный фрик, либо же могло оказаться так, что это Габи как все, и Рыжая одна в своём роде. И, конечно, нельзя было исключить и такой вариант, что обе они не имеют к общепринятой норме никакого отношения. Его вот уже какое-то время перестал колыхать активно сгущающийся конфликт с не святой троицей Крысятника и, если подумать: что ему могли сделать за нарушение Закона? Вот что Слепой, всеобщий вожак, с ним бы сделал, предварительно выпнув из спальни Габи? Потратив час на перебор различных вариантов развития событий, Рыжему пришлось признать, что ответ — ничего существенного. В худшем случае и при активных сплетниках придётся недельку отлежаться в Могильнике, но если всё удастся провернуть без лишних глаз, то будет большая вероятность того, что всё замнётся. Сфинксу он по-своему, по-памятному дорог, как бы этот лысый порой не коряжился, и Слепой об этом знает, это раз. И два — раздувать из этого сплетню для Слепого будет нежелательно — всего пару месяцев прошло с убийства Помпея, и псы всё ещё напряжены, тут любая склока может обернуться незнамо чем и с любым составом участников. «Ты идиот, ты это понимаешь? — спрашивал мозг своего тупого хозяина. — Ты ёбаная тряпка, которая волочится со стоящим членом за легкодоступной дылдой с лошадиной мордой, ты вообще понимаешь, что пробил дно?» Рыжий соглашался с мозгом. Всё понимал. Но уже решился. День, которому было суждено стать поворотным в жизни Дома, начинался как всякие дни в конце ноября — сонливо и зевательно. Более приличные стаи прикрывали зевающие рожи руками, крысы же, мало того, что этим не занимались, так ещё, в честь особо зевательного дня, всем скопом решили ходить с приоткрытыми ртами, на короткое время возобновив давно потерявшую актуальность моду. Уроки тянулись, а сонное настроение было до того сильным, что даже самые прихлопнутые крысы не пытались сыграть в кровопускание. Но близилось время обеда, завывающий и стучащий в оконные стёкла ветер разбудил и взбесил всех, а последний урок должен был вести Мастодонт — наложение всех этих факторов друг на друга возбуждало вторую, и Рыжий купался в этом возбуждении, позволял ему охватывать и себя, заглушать скребущую спину нервозность. Оттого, наверное, каждая деталь происходящего отпечатывалась на сетчатке, даже самая тупая и незначительная. Просто помимо его воли. Рыжий смотрел, как Гибрид, сунув пальцы в рот, залез под учительский стол, а Белобрюх — юная яркоглазая гордость Крысятника — прибивал где-то раздобытые ржавые гвозди в хлипкий учительский стул. Причём прибивал насквозь, так, чтобы полгвоздя ещё торчало, и изгибал их в какие-то понятные лишь ему одному стороны, очевидно ради того, чтобы сделать сидение невыносимым — раз, и чтобы потом их не смогли выдернуть, не выломав в процессе стул — два. Рыжий, встряхнув головой, начал набивать любезно тянущийся презерватив кусками мела, краем глаза продолжая любовно наблюдать за Белобрюхом, как, впрочем, и остальной Крысятник. Белобрюха любили все, причём каждый по своим причинам считал этого хитрожопого пиздюка своей личной гордостью. Он был как золотистый стафилококк. Мелкий, симпатичный на вид и также умеет выёбывать как по мелочи, так и по серьёзному крупняку в очень широком диапазоне возможностей. Золотой ребёнок, в общем. Но каждый был в кои-то веки занят делом, Рыжий — от нервозности, остальные — от желания воздать Мастодонту всё то, что крысы зажлобили предыдущим учителям из-за зевотного утра. Мертвец рисовал всем желающим всякую порнографию прямо поверх домашнего задания, как лучший из живых художников второй; Соломон чем-то вымазывал дверную ручку, Дон с Фитилём этим же чем-то натирали порог… Чего скрывать — вторая от всей души любила Мастодонта. — Шухер! — громко просипел голосом из преисподней Падаль, влетая в класс и уверенно перепрыгивая все устроенные в его отсутствие ловушки, будто жопой их чуя. В пару секунд вторая мобилизировалась, Мертвец раздал всем тетради, Белобрюх спрятал молоток за батареей, все метнулись к своим местам и замерли за партами в одном бесконечном миге тишины, направив кроткие, как у оленят, взгляды на входную дверь. Рыжий своим обострённым до предела слухом почти тактильно ощутил приближающиеся шаркающие шаги, злобные и тяжёлые. И расплылся в широкой улыбке. Шоу начинается… — …Сраные вы ублюдки! — Мастодонт швырнул в Фитиля кусок мела, который ему пришлось получасом ранее доставать из презерватива. — Порча генофонда! Все ржали, а Фитиль швырнул кусок мела обратно. — Вы думаете, я молчать буду?! Да вас всех из изолятора не выпустят, вы сдохнете там на хрен! Рыжий свистнул — как его лет одиннадцать назад учила Рыжая — и все Крысы вскочили с улюлюканьем и аплодисментами; несмотря на тухлое начало, уже можно было сказать, что день удался. Проводив взглядом Мастодонта, Рыжий перелистнул тетрадь. Рядом с криво написанной домашкой соседствовала столь же криво нарисованная Рыжая. Не всем, увы, быть художниками, но Рыжий старался: круглая голова, копна волос мелкими волнами, маленький тонкий рот, большие глаза, где зрачки переходили в радужку. Ему её недоставало. Закрыв тетрадь и запихнув её в портфель, Рыжий вышел вместе со стаей в сторону столовки. Ещё недавно он был счастливым идиотом, который, как и остальные, наслаждался жизнью вместе с их любимым Мастодонтом, но стоило преступной мыслишке проскочить через конвой здравого смысла, всё удовольствие от жизни таяло дефицитными колёсами на языке. Это началось ещё с лета, когда он вдруг осознал, что не виделся с Рыжей уже почти два года. Когда понял, что остался лишь год. И они могут больше даже словом не перекинуться. И самое страшное — когда осознал, что остыл к ней. Что начал её забывать. Страшно. Ему было просто пиздец как страшно тогда. Рыжий выдохнул, на пару мгновений прикрыл глаза, окунувшись в разговор между Крысами, и открыл их. Он готов. — Ой, блядь! — Рыжий воскликнул, прервав завязавшийся между Крысами разговор. — Я забыл... — Чего забыл? — прищурился Викинг. — Да бабочку свою, — откликнулся Рыжий, ощупывая шею, где и правда отсутствовала его фирменная пятнистая бабочка. — Всё, сучки, катитесь жрать без меня, скоро буду. Рыжий отвернулся от стаи и помчался в класс. Под столом он нашёл запрятанную туда перед уроком бабочку и криво усмехнулся. «Повелись». Обед Крысы не пропускали и с уроков шли на него полным составом, как, впрочем, и весь Дом в холодное время года. Завтрак с ужином могли пропустить, но обед — это святое. Нацепив бабочку, Рыжий выскользнул из класса, повернув в сторону столовой, но на перекрёстке свернув к лестнице. Преодолев первый пролёт в четыре прыжка, Рыжий замер. Выдохнув, он нацепил бабочку, одёрнул цветастый пиджак и поправил соскользавшие с мокрого носа зелёные очки. Он готовился, и не он один, но страх, страх скрёб горло, сводил челюсть, сдавливал горячими пальцами лоб и затылок. Сверху предательски заскрипела дверь и раздались цокающие шаги. Рыжий посмотрел в глаза спускающейся Длинной Габи и произнёс: — Вовремя. — Я-то думала, что струсишь, дорогой. Габи усмехнулась. Было видно, что она не прочь поболтать. А ещё было видно кое-что другое — она намазюкалась куда сильнее обычного. — На всякий случай спрошу: ты понимаешь, что Слепой, ну… не видит? — Да ладно, — протянула Габи так, что Рыжему не до конца было понятно, ироничный ли это голос или она и в самом деле это только что поняла. И тут Рыжий осознал ещё одно отличие — от неё больше не несло приторными духами. «Значит, в башке всё же что-то есть». Они спустились, и Габи замерла на месте, мотая головой. Рыжий схватил Длинную за руку, отвлекая от достопримечательностей, и они пошли: он — ростом чуть выше среднего в кедах с подошвой, истёртой почти до состояния картонки, и она — дылда на двадцатисантиметровых каблуках, поднявших её на Эверест женского роста в два метра. Как комедийный дуэт, блядь. — И как ты уломал Слепого? — Сказал, что у меня есть для него подарок. Уламывать действительно не пришлось — он и правда сказал, что хочет сделать ему подарок подальше от чужих глаз. Так что Слепой наверняка слинял с обеда или вообще туда не ходил. По нему сразу не скажешь, но он любопытен. И вот дверь четвёртой. Страх скрёб спину, но показывать страх было нельзя. Распахнул дверь, и: — Слепой, амиго, заждался меня? — протянул Рыжий. — Кто это? — просипел он — конечно, он не мог не услышать стук каблуков в коридоре. — Подарок, — протянула Габи почти не хриплым голосом и прошла в четвёртую, постукивая каблуками. Почему? Слепой же грохнул Помпея — её партнёра — всего пару месяцев назад, почему она совсем его не боялась? А ещё — почему Слепой не шевелился? Замер на пороге между спальней и прихожей, громко принюхался, дёрнул щекой, тоже выглядя… озадаченным, наверное, так. Они оба отвлеклись, а Габи уже добралась до Слепого, хотя двигалась нарочито медленно, но как-то скользяще. Рыжий не понимал, как это произошло, конец каждого её движения очень плавно переходил в начало следующего. И теперь, глядя на неё со спины, шедшую вот так, Рыжий почувствовал, как всё кипит под кожей лица, а возникшая тяжесть внизу живота опускалась всё ниже — к паху и яйцам. Сейчас она была… Она наклонилась… хотя скорее согнулась, схватила Слепого за голову и словно начала его есть. Да, со спины Габи, — для наблюдений у Рыжего был неудачный ракурс — это очень походило на приём пищи каким-то пусть и гуманоидным, но инопланетным существом. Мелкий Слепой совершенно потерялся не только в физическом плане — за Габи его не было видно, — но и в моральном. Рыжий на секунду высунул язык, попробовав воздух с витавшими в нём эмоциями Слепого на вкус, чтобы точно в этом утвердиться. Да, так и есть. Он потерялся в чувствах, которых никогда и не знал. Габи чуть отстранилась, взяла его за руки и положила их себе на грудь. И Слепой, вдохнув воздуха, ожил. Облапил грудь, живот, шею, бёдра — Рыжий, словно загипнотизированный, наблюдал, как под ногтями Слепого треснула и начала расходиться ткань чулок. И вдруг Слепой на одно бесконечное мгновение замер перед тем как потащить Длинную к входу, где стоял Рыжий. «Ну вот, как предполагал изначально, — прорезала туман похоти Рыжего холодная мысль. — Сейчас и выпнет её прочь…» Слепой, держа за талию Габи одной рукой, другой схватил его за рубашку… и со всей дури отбросил с порога прихожей в коридор. Удар спиной о стену вышиб из Рыжего дух и пронзил болью копчик, рёбра и основание шеи. Звуки и образы покинули его на минуту, а похоть — на куда более продолжительный промежуток времени. Осталась только боль, боль, боль, боль… Когда Рыжий открыл глаза, то даже не сразу понял, чего вдруг стал видеть хуже. А это оказались они. Слёзы. Первые за десять лет с тех пор как он, сопливый мальчишка, каждую неделю ревевший в колени Рыжей, не поклялся себе однажды, что станет сильным. Проморгавшись, он продолжал сидеть, упираясь горевшей огнём спиной в ледяную стену, прежде чем осознал: Слепой не выпнул Габи. Только его. «А я говорила», — Длинная Габи в воображении Рыжего показывала ему язык. «И не спорю. Один-ноль в твою пользу, сучка». Думая о том, чем занимались Габи и Слепой в четвёртой, Рыжий словил за хвост чувство дежавю и ощупывал его, пока не осознал, откуда оно взялось. Габи трахалась с Помпеем, пока Рыжий сидел на толчке, отчаянно прислушиваясь, и сейчас она подошла к Слепому с тем же намерением, пока Рыжий всё так же в данном действе был только посторонним. «Как только Закон отменят, я её трахну», — похоти в этой мысли не было, только трезвое осознание того, что этот назревавший между ним с Длинной гештальт не закрыт. Поднявшись, Рыжий пошёл в столовую, встретив там состайников подробным описанием запора, столь надолго задержавшего его в сортире. Заткнули его, только едва не проткнув плечо вилкой, и Рыжий рассмеялся: и от облегчения, и от того, что боль в плече немного отвлекла его от боли в спине. Обед Рыжий проглотил за пять минут и вышел вслед за первым покинувшим стол четвёртой — Сфинксом. Удачно получилось. По пути Рыжий подстроился под его широкий шаг и завёл непринуждённую беседу. Сфинкс отвечал прохладно, отчасти из-за скрытной натуры, отчасти из-за того, что не понимал до конца, как себя вести с Рыжим и отчасти, конечно, — от неловкости. Судя по всему, он оставался единственным человеком, знающим все подробности самой страшной и стыдной части жизни Сфинкса — изнаночной. Ведь Сфинкс доверился ему не от великой близости, а от трезвого осознания того, что Рыжий почти ни с кем не общался, да и не выйдет из Могильника, который Сфинкс счёл непроницаемым саркофагом, могилой своей слабости. И вот Рыжий выбил этот саркофаг и вышел в большой мир, хотя это, по расчётам Сфинкса, должно было случиться примерно никогда. — Чуть не забыл, амиго, — начал Рыжий, когда они уже были на подходе ко второй. — У нас тут чайник накрылся. Уверен, ты сейчас собрался предложить его на время своему страдающему и полному сомнений другу… — Может, тебе ещё и кроватей одолжить? — Эх вы, просвещать вас ещё и просвещать, невежды! Ну ничего, однажды настанет день, когда ты, мой милый друг, придёшь ко мне с совершенно другим вопросом: «Друг мой, Рыжий, а куда это вы так быстро дели этот ненужный, провисающий и скрипящий металлолом?!» — Не паясничай. Они прошли мимо второй. — Спасибо, я знал, что ты мне не откажешь, — возвышенно произнёс Рыжий. Сфинкс тоже заметил, что Рыжий продолжил свой путь в четвёртую, и показательно вздохнул. «Отлично. Не заподозрил лишнего». — И зачем вам во второй нужен чайник? — пробурчал Сфинкс. — Вы ж там все ни кофеев, ни чаёв не пьёте. — Откуда такая информированность о подробностях крысиной жизни? Но отвечу: да, не пьём — горькой гадостью ещё морить себя. Тем не менее, чайник сейчас, почти зимой, вещь нужная — алкашка хранится в холодном месте, а вот народу её уже хочется пить горячей. Даже любовь уже не греет. — А чего не греет? — монотонным голосом спросил Сфинкс, почти не выслушивавший Рыжего, пока не замер на месте. — Нет, пожалуйста, не надо… — Да вот идёт со мной рядом, почти не слушает меня, при каждом случае ворчит как старый дед — ну вообще не греет! — Я передумал одалживать тебе чайник. — Ну! — Вали в туман. С показательно обиженным лицом Рыжий продолжил идти рядом со Сфинксом молча. Рыжий обожал иронию их взаимоотношений — она была очень вкусной: кисло-сладкой и взрывающейся соком во рту, как мандарин — потому и старался поддерживать их отношения, а Сфинкс, из-за своего чувства вины от изначального намерения сделать Рыжего своей моральной свалкой ядерных отходов, потворствовал этим его намерениям. Пять шагов до четвёртой. — Завтра вернёшь, — произнёс Сфинкс, делая последние шаги. — Послезавтра. — Болтай больше, и я… — Дёрг за ручку. Рыжий смотрел, как Сфинкс прищурился, дёрнул дверь ещё раз и замер, не шевелясь. И Рыжий вместе с ним. Запертая дверь в его планы тоже не входила — немногочисленных свидетелей из тех, кто закончил трапезу пораньше, хватило бы с лихвой. Сколько они там ещё проторчат? Семь минут, и официальная кормёжка кончится, сколько людей будет в коридоре… — Что такое? — нарочито легкомысленным тоном спросил Рыжий. — А чего не стучи… Рыжий быстро протянул кулак к двери, но и у Сфинкса реакция не подкачала, и он перехватил руку в сантиметре от деревянной поверхности. — Что с тобой? — Кто-то там заперся. — Спасибо за важную информацию, амиго, как это я сам не додумался! Позади раздались шаги. Рыжий лизнул воздух. Мокрая после дождя грязь, полусгнившая листва и крошащееся печенье. Оборачиваться не нужно — Горбач. — Чего стоите?.. Время шло, народу в коридорах прибавлялось, до спальни дошла почти вся четвёртая, набралось вокруг и зевак. Пизда. Просто пиздец какая пизда. Как он её выводить-то отсюда будет, а?! Рыжий похлопал по карманам — блядь, курева нет! — и отошёл метров на пять к своим. Хоть долбаный окурок вымолить — нервы ни к херу. Гибрид, добрая и тупая душа, поделился целой сигаретой и огоньком. Честь ему и хвала. Лёгкая дымная горечь поглаживала его изнутри, как любящий хозяин поглаживал десятилетнего котика, а зелёная оптика снова начала приносить радость взгляду. — О, ща уже открывают, — протянул Зебра. Взгляд метнулся к двери, у которой возился с отмычками Стервятник. Блядь! Рыжий раздавив сигарету в кулаке и бросив на пол, со всех ног помчался к уже открываемой двери. Лэри пулей втолкнул Табаки, Горбач — Курильщика, Македонский — Толстого, и Рыжий едва успел проскочить между Сфинксом и Стервятником прежде чем дверь захлопнулась. — Жди! — шикнул Рыжий Сфинксу на ухо, от испуга так щёлкнув зубами, что они заболели. Сфинкс кивнул, согласившись и прошипел громче впереди стоящим: — Погодите! Но кто указ Табаки? Он распахнул дверь прихожей и оказался в спальне. Пустой. — Ну и ну. Да здесь же нет никого! — Кто же тогда запер?.. И с верхней полки в качестве красноречивого ответа свесились бесконечные чулочные ноги без одной туфли. Они тянулись вниз, как начавший загустевать мёд — бесконечно медленно, до пыточного медленно. И вот Длинная Габи спрыгнула, явившись во всей своей сомнительной красе с пикантной ноткой в виде размазанных глаз и губ. Подмигнула, и половина стоявших рядом с Рыжим вздрогнула. — Привет. — И плавно наклонилась, чтобы поправить чулки. Вот какого хера ей сейчас красоваться, перед кем, блядь?! Что за цирк? — Что ты здесь творишь? — умница Горбач, как без матов справился с вертящимися у Рыжего на языке вопросами! Но в ответ — молчание. Свесился Слепой и скинул ей туфлю. Рыжий совершил стратегическое отступление к порогу, по максимально возможно дальнему радиусу обойдя застывшего позади Стервятника. Бедолага. На днях надо раскошелиться ему на подарок. — Мерси. — Габи напялила туфлю и поцокала к выходу. Там Рыжий взял её под руку, и они вышли. Наконец-то! Раздражение на Габи и неловкость перед Сфинксом и Стервятником сделали одно полезное дело — на несколько драгоценных минут лишили Рыжего переживаний и страха перед толпой. Он пёр ледоколом, хотя его то и дело дёргали. Вот к Габи не прикасались, даже взгляды отводили. Повезло же. Их не преследовали, слава Могильнику. — Вы уже давно закончили, — произнёс сквозь зубы Рыжий. — Минут десять назад, не так уж и… — Десять минут назад людей было в три раза меньше! Почему?! — Какой нервный, дорогуша. Чего паникуем? Всё же хорошо. И кстати. — Габи растянула толстые губы в широкой ухмылке. — Я была права, не так ли? Насчёт Слепого. А ты сомневался. Рыжий набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул его. Да ниспошлёт ему Могильник сил, чтобы не прикончить её. Хотя бы сегодня — свидетелей полно. Наконец-то лестница. Правая ладонь чесалась и болела — точно, он же окурок ладонью сдавил… Крики сверху: — …То есть вы даже не знаете, где она сейчас! — О, Душенька, — шёпотом протянула Габи. — Чего? — откликнулся Рыжий. — Не, ты тоже, конечно, душенька, Рыжик, но я про Душеньку-воспитательницу. — …Мы ей не няньки! Шум и гам. Но слова разобрать сложно. — …Да что вы понимаете!.. А вдруг Ящики… — Идём? — спросил шёпотом Рыжий — они и первого пролёта не прошли, видно их не было. — Вот сейчас она свалит, и пойдём. Рыжий называл себя кретином за то, что решил остаться. Что с Габи случится, когда осталось пройти до женского крыла полтора пролёта? Правильно — ничего. «Так что сваливай. Если воспитатели увидят вас вместе — на тебя всех как недавно, так и сто лет назад сдохших собак повесят. Нечего оставаться. Нечего…» Ну не мог же ему почудиться среди оправдывающихся девичьих голосов голос Рыжей? В женском крыле больше пяти десятков девушек, с Душенькой спорят максимум три-пять, какова вероятность, что активная заводила Рыжая, которая может так заботиться и помогать… — О, уходит, — тихо подметила Габи. Крики Душеньки утихли. Спускаться она не стала, хотя точно знала, что на третьем этаже Габи не было. — Капельки пошла попить в воспитательской. Слава Богу, что сегодня не смена Крёстной. Идём сейчас. Она поскакала наверх, крепко держа Рыжего за руку, так, что он едва не познакомил свой лоб с бетонной лестницей. — Заискались меня? — спросила Габи у нескольких девчонок, всё ещё стоявших на верху второго пролёта у дверей в своё крыло. Те открыли рты, услышав её голос, и тут же с щелчком его захлопнули, увидев Рыжего чуть ли не на привязи. Он уставился на них и… Да. Она была там. Искажённая зелёными линзами. Впервые за годы оптику захотелось снять — он начал носить не просто скрывающие глаза очки, а очки с зелёными линзами от общего разочарования в Доме по сравнению с Могильником — серый он и мрачный оказался, никакого настроения. Зелёные линзы дарили приятную иллюзию праздника жизни посреди монотонности, где самым впечатляющим общественным событием становилась чья-то смерть. А Рыжая была праздником жизни сама по себе. Всегда. Габи о чём-то болтала, но Рыжий не смотрел на неё, только на Рыжую, которая вдруг сорвалась вниз, схватила Габи за руку и потянула наверх. Габи отцепилась от Рыжего и с видимым сопротивлением потащилась с гордым видом наверх. — Подожди! Рыжая! — крикнул он, сделав несколько шагов наверх. Она повернулась и, прищурившись, одарила его чуть брезгливым взглядом… — Так вот оно что… — где-то далеко протянул совершенно не важный сейчас голос Габи. Очки! Она его не узнала! Сделав ещё шаг, он протянул руки к лицу и снял очки. Мир перевернулся, глаза заныли, заслезились, но Рыжий не моргая смотрел на Рыжую, а она — на него. И в эти секунды ничто больше не было важным, кроме этого пересечения взглядов. — Смерть, — прошептала она, с коричневыми каплями веснушек, чёрными глазами и огнём волос — словно не он сам, а она вернула в его жизнь весь диапазон красок. — Теперь Рыжий. Правда… — Его голос осип. — Правда забавно? Ну… Рыжий и Рыжая. — О да, — вклинился в его голову голос Габи. — Типа одна фамилия. Как женатики? Он счастлив, по-настоящему счастлив. Никого в жизни он не любил больше Рыжей. За своё дерьмо в адрес Мертвеца он слегка мучился лишь пару минут, спокойно решил не извиняться и запустить их отношения до уровня очень поверхностной близости. Перед Рыжей он был готов извиниться за всё — даже то, чего не совершал, любя её лишь на один сраный процент меньше, чем себя — законченного эгоиста. Но… да. Он во многом позабыл её, во многом — оставил главной составляющей той части своего детства, которую он без колебаний называет счастливой. Она — его кровь, его родина. Его семья. Его… — Нет, не женатики, — ответил Рыжий с улыбкой. — Она — моя сестра. Маленькие тонкие губы Рыжей на мгновение растянулись в улыбке, прежде чем она дёрнула головой, поджала рот и потащила Габи дальше — за дверь, в девичий корпус. — Закона больше не… — Слова, слова, где же вы, когда так нужны! — Рыжая. Завтра перед ужином. Под окном, которое было… моим. — Закон? — выдохнули незнакомые ему девчонки. Рыжая, шокированная, снова повернулась. Вдалеке раздались женские голоса, один из которых — Рыжий уже знал — принадлежал визгливой Душеньке. Рыжий тряхнул головой, надел очки и побежал, полетел вниз. Радостный зелёный цвет линз подходил к его настроению, как ничто иное. Он вместе с невидимыми крыльями предвкушения нёс его жизнь вперёд, вперёд к новой встрече и первым разговором с Рыжей за долгие годы.