A poison in your poison

He drops a capsule… Он роняет капсулу… Bauhaus — The Sanity Assassin За запахом рваной зелени пряталось что-то желанное. Василиск, пробуя языком воздух, спускался по узким тропам, прижимаясь боками к камням. Там, где другие сорвались бы с обрыва, он проползал без проблем. Он следовал за запахом недавно умершего человека — настолько редким, что Василиск чуял его второй раз за жизнь. Но если в первый раз запах очень быстро заменился насыщенным ароматом гниения — почва-Мать быстро брала своё, трупы обращались в обглоданные скелеты за считанные часы — то этот был стойким. Уже сколько часов Василиск полз к нему, а он всё не менялся, даже начальных ноток гниения не было слышно. В какой-то момент Василиск перестал спускаться вниз, и тогда его толкнуло что-то внутри, и в следующее мгновение он стал Рыжим. И погрузился во мрак — его оглушило резкое притупление обоняния и осязания. Рыжий двигался вперёд на ощупь, скользя по камням, по влажной траве — бумажные кеды вымокли, спустя десяток шагов к ним налипла всякая дрянь, но он продолжал двигаться вперёд, твёрдо осознавая: если что-то привело его сюда, то это неспроста. Сил удивляться тому, почему его в человеческом обличье не вынесло в Дом, не было. В конце концов он упёрся носком кеда во что-то деревянное, сделал шаг второй ногой… Это были ступени. Рыжий, постепенно поднимаясь, начал шарить руками перед собой, желая найти стену или дверь до того, как они врежутся в него. Спустя множество ступеней Рыжий уперся в дверь. Она поддалась, и в глаза ударил свет, в ушах раздался нестерпимый треск, хотя и свет, и треск исходили от камина в центре дома. Света было немного, но Рыжий, привыкший к темноте, видел каждую деталь интерьера отчётливо: множество карт с жирными крестами на них, коллекция подзорных труб, пустые тыквы, шкафы, что ломились от множества вещей, книги, драгоценные камни, краски… В этом месте можно было найти всё — Рыжий знал это. Он поочерёдно открывал шкафы и рассматривал их содержимое: в одном — склянки с сушеными насекомыми, в другом — аляповатые картины, в третьем — костюмы, шарфы и широкополые шляпы, в четвёртом… Рыжий замер, и в его памяти зажегся первый огонёк воспоминания, а следом второй — осознания. Вот почему Василиск столько часов полз сюда. Его привёл запах человека. Голод. Рыжий уставился на тщедушного старика, то ли спавшего, то ли вообще сдохшего — Рыжий не горел желанием проверять. В следующий миг Рыжего накрыло ощущением, что он встретил одну из важнейших загадок Дома. В руках этого старика точно был главный секрет Дома, и вопрос того, как его разбудить, является последним рубежом, который нужно преодолеть. Рыжий вздохнул и закрыл дверцы шкафа. Ему было приятно забраться так глубоко, вот только он знал — ему это было не нужно. Фундамент содрогнулся. Рыжий бросился бежать из дома, который начал сыпаться, как карточный домик. Он спрыгнул на землю, сделал шаг вперёд — и упал, пропахав носом пол. Так бесцеремонно его ещё из Леса не выкидывало. Рыжий поднялся, поправил огромный рюкзак на плечах. Его очень удобно выкинуло рядом с четвёртой, куда он заглянул, чтобы закинуть рюкзак. Перед последней Ночью Сказок хотелось ещё раз зайти в Могильник. На него дышал вечерний летний ветер, гуляющий сквозняком по коридору, подпитываемый раскрытыми окнами в спальнях — все двери в спальни были распахнуты, но ещё он чувствовал, как огромное чужое недовольство и разочарование дышали ему в лицо. А, и обида тоже. Это была первая и последняя попытка его удержать — надавить на его чувство собственного достоинства и, одновременно, на недовольство собой — мол, сколько всего ему ещё только предстоит узнать. Ага, как же… — Рыжий! Он обернулся и успел поймать Рыжую до того, как она в него врезалась. Взгляд Рыжей бил током, она тяжело дышала сквозь оскаленные зубы, то и дело порывалась ударить и каждый раз передумывала. Её лицо меняло десятки выражений, под клокотавшие в горле непроизнесённые слова — каждый раз другие. Рыжий открыл рот и спросил совсем не то, что хотел спросить: — А где твой медвежонок? Рыжая замерла, плечи опустились, и вся она разом поникла. — Курильщик приглядывает. — А. Ну… Да, он надёжный. С ним медвежонок точно не пропадёт. Рыжая вскинула взгляд: — Слушай. Три года назад, перед тем как… Вы поругались по этой причине? С Мертвецом. Так вот чего она бежала, сломя голову. Рыжий чувствовал себя мерзавцем от того, что не говорил ей до самого конца — он не знал, как. Не знал, как прощаться навсегда. Потому всё оттягивал и оттягивал момент признания, а она… даже ни секунды в нём не сомневалась, этот вопрос казался ей до такой степени решёным, что даже не стоил обсуждения. Она всё поняла, увидев его рюкзак в четвёртой и, судя по глазам, даже не собиралась всерьёз осуждать. Он не достоин её. Никто не достоин её. — Всё я про себя знаю. О том, какая я сволочь. — Ты не просто сволочь. — Рыжая покачала головой. — Я даже не знаю, как это назвать. — Пойми, мне тесно здесь. — Рыжий впервые говорил это вслух. — Я знаю много, но мне всегда хотелось большего, другого. Можешь не прощать меня, я заслужил. — Чего тебе не прощать, дурости твоей? Ветра в твоей башке? Мне не за себя обидно, просто… ты уверен? Ты там справишься? «Без меня». О, Рыжий много думал об этом. Как справится без той, что большую часть его жизни была центром Вселенной. Да, он жил достаточно много, не встречаясь с ней, не разговаривая, и, в то же время, они ходили теми же дорогами — жили в одном мире. Но больше Рыжей в его мире не будет. Ему страшно. Он не представлял своей жизни без неё. Он… — Я справлюсь. Он должен вырасти. — Пойми, ты не меня обижаешь, Рыжий. Ты обидел Дом, а ведь он был с тобой так щедр… И не ухмыляйся мне тут, я серьёзно! — Кхм, прости. — Я-то прощаю, но… — Тогда обними меня, пожалуйста. Рыжая смотрела на него в упор, как на идиота. А что тут поделать — идиотом родился, идиотом и помрёт. Даже если он совершает неверный выбор — в чём Рыжий бесконечно сильно сомневался — он о нём не пожалеет. Даже если Рыжей с ним больше не будет. Здесь он так и топтался бы на месте, пока его дух не истлел бы. Он не хотел весь остаток жизни провести в виде живущей в топях глухой твари, коей руководит единственное желание — умертвить кого-то залётного взглядом и сожрать. Будучи обездвиженным, он провёл слишком много времени в своей голове — хотелось другого. Он спросил ещё раз: — Так обнимешь? Рыжая тяжело выдохнула, сделала шаг и обхватила его руками, прижавшись к нему прочным каменным корпусом. Несмотря на зажатость, он чувствовал: она приняла его правила и его решение. Рыжий обнял её в ответ и наклонился, нюхая её чуть тронутые перхотью пушистые волосы. — Ты — дурак. Может быть. А может, он прав. Но, так или иначе, он хотел сделать этот шаг. И он его сделал. Его решение — множество слоёв, накладывающиеся друг на друга. Восхищение Наружностью в книгах. Разочарование в Доме, который так ярко описывался Рыжей и вырисовывался Мертвецом, и оказался настолько серым в реальности. Моральное отречение от Мертвеца. Неприязнь к тогда действовавшему Закону. Желание похоронить Монстра в Доме — в Наружности его точно не будет. И ещё много всего. В этом решении — он сам, весь его путь. Был бы Рыжий собой, прими он другое решение? Рыжая отстранилась, и Рыжий увидел — она плакала. Сказала: — Не пожалей. И ушла. Да, не сложилось у них с нормальным разговором. Хотя какой разговор на такую тему можно было бы посчитать нормальным? Рыжий остановился рядом с дверью в Могильник — неподалёку носились Пауки с Душенькой. Вперёд — и назад. Крики, возгласы, стопки полотенец, коробки с лекарствами, многочисленные шуршащие пакеты, заполненные и на вид совершенно безобидные, гады. Рыжий обошёл пакеты по самому возможно дальнему периметру и проскользнул в Могильник. Его заметили, но не одёрнули, не пристали с вопросами — впервые всем было всё равно, и даже приличия соблюдать было не нужно. От каждого шага по белоснежному коридору Могильника раздавалось эхо, Рыжего обтекали суетящиеся Пауки, расплетающие свою паутину, и постепенно Могильник переставал быть Могильником, превращаясь в просто большое белоснежно-зеркальное помещение с несколькими коридорами, десятком или чуть больше палат, парой паучьих комнат, тройкой подсобок, общей душевой и сортиром. Оказывается, не помещение и не призраки умерших здесь делали Могильник Могильником. А Пауки. Вот это открытие. Рыжий прошагал в общий сортир, и едва он открыл двери туда, на него накатила волна дежавю. Резкий стук бьющейся о дно раковины воды и Габи, согнувшаяся над этой раковиной и умывавшая лицо. Не то чтобы Рыжий был очень рад её видеть — память о недавней драке, которую она спровоцировала своей мнимой или реальной беременностью от него была ещё свежа в памяти. «Уйти. Надо уйти». Рыжий пялился на её ноги и не уходил. Скрип — звук воды прекратился. — Чего стоишь, рыжий идиот, делай свои дела, и вали, — произнесла Габи, глядя на отражение Рыжего в зеркале. Рыжий не двигался, рассматривая Габи без макияжа. Намазюканная она была ужасна и ярка, а без макияжа она была скорее… страшненькая и невнятная — без перегибов. Как Лэрина Спица. Рыжий выдавил: — Как ты себя чувствуешь? — С каких пор тебе это интересно? — Ну ты же... ну, беременная. Может и от меня. Габи хмыкнула: — Ну да. — Но мы с тобой считанные разы этим занимались. Как ты можешь быть в этом уверена? — А я и не уверена, — высоченная Габи разом вся сжалась, даже будто уменьшилась в размерах. — Я просто… просто я была бы рада, если бы он был от тебя. Она не поворачивалась, и даже в зеркале спрятала от него своё лицо, завесив его своими чёрными волосами. Рыжий только что заметил, что они крашенные — у корней волосы были светлыми. Рыжий замер — в своём отчаянии Габи была даже по-своему привлекательна. А ещё она ласково чесала за ушком его размякшее самолюбие и, конечно же, убрала другую руку с шеи его страха — Рыжий почти на сто процентов уверился, что Габи не беременна, и вся устроенная ею сцена была просто спектаклем лично для него. С какой-то стороны это было даже мило… Ага, с высоты птичьего полёта. — Как давно? — спросил Рыжий, не рассчитывая на ответ, но пытаясь потянуть время. Но Габи ответила: — Да почти с самого начала. Ты был забавным, пусть чаще не в тему, но ты много болтал, думал мои мысли и с тобой можно было не фильтровать базар, как с девчонками. И знаешь, блядь, я ведь в начале была почти уверена в том, что сделаю тебя своим — ты и смотрел на меня как надо, и все дела. Но всё рухнуло, когда я увидела твоё лицо без оптики. — Габи повернулась к нему с кривым оскалом, как ни странно, в отличие от макияжа, не портившем её. — Ты, сраная сволочь… Ну почему ты оказался красивым?! — А это плохо? Габи окатила его тяжёлым взглядом — словно волной песка. Но он правда не издевался, пытался понять: неужели она перестала провоцировать общение с ним и вообще согласилась трахнуться только после уговоров Рыжего из-за его сраных глаз? То есть его лицо манекена с оптикой на нём её не смущали, а глаза — отвратили? Почему так? Она что, решила, что за ним другие девчонки охоту устраивать будут из-за его глазищ или что они не подходят друг другу из-за разницы внешностей? Неужели у этой лошади с маской шаманского макияжа и валящей с ног сексуальной энергетикой есть комплексы? Звучало так, словно в этом не было ничего удивительного, но для Рыжего это стало открытием. — Ну, хм. Прости, что разочаровал. — Знаешь, я удивлена, что ты удивился. Даже Слепой всё очень быстро просёк. Хотя, когда тебе говорят при визите в четвёртую не трогать старых вещей, а особенно пластинки, и первое, что делаешь ты — ищешь их и намереваешься протереть, то нетрудно догадаться, что… «Так она и это специально». Этого всего было слишком много. Она бы не призналась, оставайся всё на своих местах. Так что больше всего Рыжего интересовало это: — Почему ты прощаешься со мной навсегда? — А зачем я тебе? Самолюбие тебе подрочила, ну и вали себе дальше, милый. Мы в разных категориях. — Просто потому что ты некрасивая, а я — нет? — Рыжий усмехнулся перекосившемуся лицу Габи. — Знаешь, я хочу тебе отлизать. Ты не против? Габи замерла. По спине Рыжего прокатилась тёплая волна, его самолюбие ласково грело метафорическое солнышко. Потому что Габи, Габи всегда контролировала ситуацию, где бы и с кем бы не находилась. А сейчас — он контролировал её. Рыжий подошёл к ней, встал на колени у её ног, полез рукой под юбку и погладил костяшкой указательного пальца между ног. Сухо, но это пока что. — Обопрись о раковину и раздвинь ноги чуть шире. Но вместо этого Габи обеими руками схватила Рыжего за волосы и дёрнула: — Прекрати. Не делай мне больно, дорогуша. Рыжий поморщился от боли и непонимания. Вот что он сделал не так? Она же ему в любви призналась, а он предложил ей отлизать — чего ей не радоваться? Он поднялся, потирая болевший скальп, и задал этот вопрос ей. — Ты и правда дурак. Ты же уедешь ночью, а мне с этими воспоминаниями ещё жить. — Почему ты думаешь, что мы больше не увидимся, а? Вот с Рыжей у него не было шансов больше увидиться вообще, вот это горе. Но с Габи-то они будут в пределах Наружности, а значит, смогут в любой момент отыскать друг друга — ну и к чему тогда эти сопли? Рыжий улыбнулся: — Когда мы перестанем прятаться в Наружности, может, навестишь нас? — Ага, заночую на вашей общей кровати. — Почему на общей? Будешь спать только на моей. Габи смотрела на него, как на какую-то пугающую, но интересную диковинку. Такое тревожное любопытство, с которым Рыжий смотрел, например, на летающие по ветру пакеты. Она утвердительно произнесла: — Ты же меня не любишь. — Я не вижу причин, почему бы мне не попробовать тебя полюбить. «Во всяком случае — это было бы забавно», — эту часть Рыжий благоразумно не озвучил. Но Габи и так читала его, как открытую книгу. И Рыжий видел — не то, чтобы она сильно противилась его намерениям, её разве что бесило, что она больше не контролировала ситуацию. И вот Длинная выпрямила спину, развернула плечи и снова вся стала как будто больше. Глаза перестали блестеть, приобретя прежнее мутное выражение, за которым ничего не прочтёшь. Она наклонилась к Рыжему, мокро чмокнула его в губы и сказала: — Заболталась я с тобой, дорогуша, так что пошла. Удачки тебе и прочим двинутым на голову обалдуям. Один вопрос меня мучает: как вы уломали этого скучного книгочея, этого псиного папочку, пойти с вами? Рыжий хмыкнул: — А это его идея. — М-да? Значит парень тупее, чем кажется на первый взгляд. Ну да бог с вами. Чмоки! Габи с широченным оскалом выскочила из сортира, махнув на прощание рукой. Рыжий улыбался её запоздалому напускному бахвальству перед ним — это было забавно. В груди толчками зрело чувство предвкушения — хотелось отдаться ему, этому странному незнакомому чувству, немного напоминавшему то ощущение, когда он ходил по Той Стороне, но лучше, чище, словно почва-Мать сама к нему взывала. Рыжий, падая в это чувство, опустился на уколовший холодом кафель. Краем сознания он видел себя, плывущего в озере к лунной дороге, пьющего сладкий яд, но тревоги не было, лишь ощущение, что всё идёт так, как надо, словно огромное тяжёлое и колючее одеяло, которое болезненно давит на грудь и под которым невозможно дышать. Пустота жадно тянулась к Рыжему. И он упал в неё.