Tonight, we'll see our bridges burned
***
Из глубокой задумчивость меня вывел голос Джона: — Брай, ты ведь знаешь кто я, — это был не вопрос, это было утверждение. Я молча кивнул. — С первой нашей встречи знал. Повернув голову в его сторону, я ответил на невысказанный вопрос: — Твои глаза, — и неопределённо махнул рукой, — они тебя выдали. Джон медленно кивнул в ответ, не отводя взгляд от горизонта, на границе которого медленно умирал солнечный диск. Сейчас сложно было бы сказать, что такого необычного в наших глазах. В эту минуту это были глаза обычных людей, перешагнувших границу среднего возраста. Ничего необычного в них вы не увидели бы. Разве что глубокую грусть, которая уже стала частью нас. Мы настолько привыкли притворяться, что это стало нашей второй натурой. Что говорить об окружающих нас людях, если даже наши жёны, самые близкие нам люди, ни о чем не догадались за столько лет.***
Прекрасное время: ещё достаточно светло, но темнота уже подкрадывается тихими шагами за твоей спиной. Подходит на мягких лапах и окутывает бархатными прикосновениями, постепенно отвоёвывая пространство. Мы сидим на веранде большого, принадлежащего многим поколениям моей семьи, дома. Деревянный дом живёт собственной жизнью, наполняя пространство вокруг нас тихими шёпотами и скрипами. Между нами на невысоком столике стоит большой чайник с заваркой и молочник. Фарфоровые чашки пронизаны отблесками не то от заходящего солнца, не то от стоящей рядом жаровни. Осень — прохладное время, тем более за городом. В наших волосах уже давно начала появляться седина, а в глазах практически пропало то необыкновенное, что отличало нас в молодости, но эти тихие посиделки вечерами никуда не ушли. Они часть нас. Единственная возможность побыть собой. Единственное время, когда мы можем ничего не скрывать и говорить обо всём. Или молчать. Мы слишком давно знакомы, чтобы искать поводы для разговора. Я чувствую, как Джон пользуется наступившей паузой, чтобы в который уже раз за эти годы внимательно рассмотреть меня. Я чувствую его мысли и знаю, что он видит: невероятные кудрявые волосы. Профиль, словно вырезанный из слоновой кости, на котором уже становятся заметны следы, которые пытается оставить безжалостное время. На лице играют отсветы пламени — моей родной стихии. Пламя словно пытается подластиться, попросить о чем-то. В глазах время от времени вспыхивают огоньки. И не всегда это пламя наружное: чаще это то, что живёт внутри, что практически ушло, но не погасло. Оно никогда не погаснет. Молчание не тяготит. И всё же Джон решает, что пришло время задать вопрос, который мучает его уже достаточно давно: — Брайан, почему ты сделал это? — Сделал что? — Я даже не пытаюсь изобразить удивление, только лёгкое движение брови выдаёт заинтересованность. Он не меняет положения, продолжая всё так же наблюдать за практически исчезнувшим солнцем. — Ну, сбежал. Я молчу какое-то время, словно обдумывая ответ. Вертя в руках практически прозрачную чашку, которая кажется совсем хрупкой. Тихо шуршат деревья, вплетая свой голос в музыку ночи. Музыку шорохов и скрипов, звона и плесков далёкой реки, потрескивания огня в жаровне между нами и стрекота сверчков и кузнечиков в высокой траве. Сама природа словно разговаривает с нами. Пытается узнать, о чём мы беседуем; понять, что скрыто в словах, в жестах. Когда я наконец ответил, Джона продрало словно морозом: — Это была идея Фредди. К тому же, мне было интересно узнать, каково оно — жить. Я хотел почувствовать себя человеком, — губы кривятся в усмешке. — Странно, что ты только сейчас решил у меня это спросить. Раньше не приходило в голову? — Я поворачиваюсь в его сторону, и он может видеть саркастически изогнутую бровь. — Раньше бы ты мне не ответил, — я только киваю и хмыкаю. Именно в этот момент, я чувствую это, он понимает, что действительно не станет ничего делать. Он уже давно отказался от мысли вернуть меня обратно, сейчас только получил подтверждение своему решению. В конце концов, что такое жалкий человеческий век по сравнению с вечностью? Вечность может и подождать. И мы вместе с ней.***
Солнце спускается за горизонт, оставляя на память о себе только розовые отблески на облаках. Мы умеем никуда не торопиться. Тишина вечера располагает к воспоминаниям, плавному течению которых Джон отдаётся, не задумываясь.