Маленький домик на окраине

Наш Висконсин считается одним из самых холодных штатов, и с этим трудно не согласиться. Несмотря на то, что морозы здесь явление редкое, влажность и пронизывающие ветры доканают кого угодно. Говорят, в соседнем Мичигане шторма вообще сносят к чертям целые тауншипы, так что нет причин ныть. А вот накинуть косуху точно не помешает — октябрьские ночи совсем не такие тёплые, как дни. И я уже чувствую этот ветер — пока ещё лёгкий, но пробирающий до костей. Ветер тоски и безысходности… Пока Джерри ждёт меня снаружи, я поправляю косуху перед зеркалом и крашу губы тёмно-вишнёвой помадой. Смысла в этом нет — Джерри за годы нашей дружбы имел возможность лицезреть меня в таком непотребном виде, что пытаться выглядеть перед ним красивой мне незачем. Но я наношу на губы несколько слоёв и вешаю на пояс металлическую цепь. В ящике обшарпанного комода этого хлама целая куча — проклёпанные браслеты, кольца с черепами и цепи на любой вкус. Каждой из них я могла бы без труда придушить Хендри — просто обвить вокруг его шеи и сдавливать, пока он не начнёт просить о пощаде. Рука непроизвольно тянется в ящик, и я хлёстко ударяю себя по тыльной стороне ладони. Душить парней цепями не только негуманно, но и небезопасно — полиция не дремлет, а мне совсем не хочется получить срок за какого-то придурка, которого я угроблю по велению сердца. Поумерь свои порывы, Грейс. Тот, кто поддаётся чувствам, рано или поздно плохо заканчивает. Разбуди холодный разум, который уснул так некстати, обуздай себя и сохрани душу свободной. Я всё равно вынимаю цепь, чувствую пальцами холод её металлических звеньев и довольно внушительный вес. Никогда её не носила и даже не помню, откуда она у меня взялась. Невольно бросаю взгляд в конец коридора — дверь комнаты, в которую мы с матерью поселили Хендри, плотно закрыта. Прекрати, Грейс! Тебя ждёт Джерри, и цепь тебе ни к чему. Я заставляю себя отвернуться и выкинуть из головы все мысли об этой двери, о том, что до неё всего пять шагов и она не запирается. О том, что войдя в ту комнату, я смогу сделать с Хендри всё, что захочу, потому что я сильнее. Отец тоже был сильнее меня… В душе плещется ярость пополам с ненавистью, с какой-то душной, иссушающей тьмой; лицо искажается в злобном кривом оскале. Я стискиваю зубы — скорее привычка, нежели действенный способ борьбы с этой склизкой, тупой, ноющей дрянью, что расползается в груди липким чёрным пятном. Лучше воткнуть в себя нож — и то не будет настолько больно и гадко. Я ненавижу эту дрянь! Ненавижу это чувствовать, ненавижу причины этого чувства, ненавижу то, во что я превращаюсь, когда эта дрянь накатывает так неожиданно и безжалостно. Накатывает и разрастается, но нет… у этой дряни нет шансов! Потому что я сильнее. Потому что я каменная и не способна чувствовать. Мои чувства умерли, когда пьяный отец затащил меня к себе в комнату двенадцать лет назад. Умерли, когда холодным солнечным днём мистер Гловер сообщил мне о гибели Тацуи. Чувства мертвы, и я не хочу, чтобы они когда-то воскресли. Хватит боли. — Хватит… — зло произношу сквозь зубы, перебирая пальцами звенья цепи, словно костяшки чёток. — Хватит! Цепь вываливается из рук и с металлическим лязгом падает на пол. Всё прошло, Грейс, успокойся. Вонючий боров давно сгнил, а Хендри — не Тацуя. Нет смысла пытаться заменить им того, кого не заменишь никем. Хендри не виноват, что воскресил твои чувства, и пока не поздно, их нужно умертвить. — Грейси? Неожиданное появление матери меня пугает, но я моментально беру себя в руки. Самоконтроль, здравый рассудок — ну же, Грейс! Ты столько времени над собой работала — вот и стань наконец той, кем хочешь себя видеть! — Мама, всё хорошо, у меня голова закружилась. — Точно? — мать с тревогой вглядывается мне в глаза. — Я всё-таки не глупая… — Я была на кладбище. — И как… помогло? — Ненадолго, — отвечаю абсолютно честно. — Но скоро будет лучше — меня ждёт Джерри. — Так он заждался уже! — весело восклицает мать, и больше всего я хочу верить, что её радость искренна, что она купилась на мою ложь про головокружение и не переживает за меня. Хочу верить, но не верю, потому что знаю — переживает, просто не хочет углубляться в тяжёлые разговоры, которые никогда ни к чему не приводят. А мне не стоило говорить про кладбище. — Мам, я пойду, — давлю из себя самую тёплую улыбку. — Посуду оставь, я сама помою, когда вернусь. — Удачи, дочка. Не думай ни о чём и хорошо отдохни. Мать смотрит на меня заискивающе, с лёгкой хитрецой. Для неё не секрет, что новый кубок Джерри — это не то, зачем я к нему еду, а я так и не понимаю, с чего мне взбрело в голову придумать этот глупый и ненужный предлог. Из-за Хендри? Но какой смысл, если ему нет до меня никакого дела? Я не более чем решение его проблем, и он пользуется — комнатой в моём доме, едой с моей кухни, интернетом, чистым полотенцем… И я даже не заставлю Хендри платить, ведь деньги — это не то, что мне от него нужно, а большего он дать не сможет и не захочет… Так что же делать с этим? Вырвать с корнем или всё-таки попробовать осуществить грязный план, который я придумала из-за страха перед душевной болью, перед той незримой кровью, перед вырванным с ошмётками сердцем, которое, к несчастью, совсем не каменное? Трясёт. Я прилагаю все усилия, чтобы не показывать этого, чтобы мать, оставшись одна, не накручивала себя лишними переживаниями, чтобы самой поверить в то, что я в полном порядке и никакая боль не разрывает меня изнутри. У меня просто выдался напряжённый день, и мне нужно успокоиться. Не стоит драматизировать, копаться в себе — нужно лишь в очередной раз справиться с собой и придушить в себе разбушевавшиеся чувства. На улице темно и прохладно. Ветер гудит, гуляет в ветвях, резким порывом срывает с деревьев целый ворох листьев. В тёмном небе застыла полная луна, чуть прикрытая рваной завесой облаков. Полнолуние — вот и ответ всему. В этот период многие люди подвержены стрессам, даже такие жестокие и твердокаменные, как я. Джерри ждёт возле своей машины, улыбается мне — так искренне, открыто. Я кидаюсь к нему с разбегу, прижимаюсь к его груди, будто он — моё единственное спасение, моя надежда, мой луч солнца и мой путеводный свет. Не в силах сдержать слёз, я утыкаюсь лицом в ткань его толстовки, и что-то тёплое растекается внутри, когда он обнимает меня, легонько целует в макушку и шепчет нежные слова. — Плачь, плачь. Я рядом, я всегда с тобой, любимая. — Джерри, я… К чёрту! К чёрту, к чёрту! Брошу всё… Утром отвезу Хендри на вокзал, куплю ему билет до Нью-Йорка, похороню и прошлое, и несбывшееся, выйду замуж за Джерри, и если высшие силы настолько милосердны, как многие любят говорить, то вскоре мы с Джерри будем придумывать имя нашей дочери. Тепло. Я вдыхаю глубоко, свободно, будто его крепкие нежные объятия оградили меня от всех горестей и проблем, очистили от всего тёмного и гадкого, освободили от боли и незримой крови, от холодных цепей, которые так безжалостно душили меня. Вот только не выйдет… Ничего не выйдет, даже если бы мне очень хотелось, даже если бы я любила Джерри как парня, а не как друга, и высшие силы дали бы мне гарантии, что в один прекрасный день я возьму на руки свою дочь — не выйдет. Не выйдет, потому что Джерри достоин самого лучшего.