— Погоди, ты что, пешком отсюда шёл? — Вельз аккуратно припарковалась рядом с высоким кирпичным забором с черными металлическими пиками сверху. И это самый центр Москвы, тихий переулок, зажатый между двумя зданиями с флагами и постами охраны, она всегда думала, что это здание посольства или правительства, а оказывается тут просто обитает невероятно богатый засранец со своими предками.
— Я бежал, это минут двадцать в моем темпе, — Габриэль вылез из машины, дождался, пока Вельз поставит на сигнализацию, вдруг схватил её за запястье и потащил за собой к воротам. Та не вырывалась, думая, что без него ее не пропустят, но он не отпустил ее и внутри двора, и наконец до неё дошло, что это и есть романтичный променад за ручку.
Стало смешно: все, что ни сделает Габриэль, выглядит искусственно и нелепо. Его попытка быть романтичным напоминает жесткий конвой, его забота оскорбляет, его дружелюбие со стороны выглядит как поведение полнейшего психопата. Впрочем, если посудить, она ничем не лучше — ничего не знает и не умеет, а ведь даже Габриэль, будучи невысокого о её внешности и поведении мнения, считает, что у неё порядочный опыт, а она ни с кем никогда даже на свидания не ходила. Походы с Люцифером в белградские кофейни в четырнадцать-пятнадцать лет не в счёт.
Дом выглядел так, как, по представлению Вельз, выглядит изнутри офис главы компании Эппл. Стекло и металл снаружи, внутри белая и чёрная мебель, большие экраны и картины в стиле кубизм на стенах, везде пульты.
— Это умный дом, — похвастал Габриэль.
— Не оскорбляет наличие интеллекта у неодушевленного предмета, не завидуешь? — хмыкнула Вельз, увидела полное непонимание в его глазах и отмахнулась. — Забей.
— Привет, я дома, — сказал Габриэль, вводя длинный пароль на сенсорной панели.
— Рад видеть вас дома, — отозвался приятный женский голос. — Что бы вы хотели?
— Включи свет на третьем этаже и сделай два кофе по стандартным настройкам, — Габриэль искоса посмотрел на Вельзевул. — Спасибо.
— Ты говоришь «спасибо» искусственному интеллекту? — безнадёжно спросила Вельз.
— Это кодовое слово, оно означает, что разговор с системой окончен, и пока я не включу снова, она не будет воспринимать мой голос, — хмыкнул Габриэль. — Пошли. Дома никого, но лучше побудь на моем этаже, пока я переодеваюсь.
Этаже. У Габриэля целый этаж. Вельз ходила по белоснежному ковролину босиком, рассматривая картины и фотографии в тонких металлических рамках на стенах: судя по написанному внизу имени, рисовал их сам Габриэль, по технике неплохо, но скучно — типичные пейзажи, лошадиные головы, реалистичные, но некрасивые натюрморты. На фото тоже был он: в школьной форме с букетом, в спортивном костюме в зале, на фоне каких-то небоскребов в белой тенниске, с какими-то мужиками в чёрных костюмах, с родителями в ресторане, с девушкой и парнем на конференции, судя по бейджикам и значкам на лацканах… Вельзевул в жизни не встречала настолько самовлюблённого и зацикленного на себе человека.
Но Габриэля тоже любили, безумно любили. Он был их, детдомовский, переломанный, но он стал для них чужим: приемные родители стали ему настоящей семьёй, а не способом повысить уровень и улучшить качество жизни, как у Вельз и Люцифера, которые изображали якобы родственные отношения, а сами копили деньги на старт самостоятельной жизни. Причём Люц был уверен, что они будут жить вместе, а Вельзевул думала про себя, что ей надо больше, больше денег, чтобы избавиться от всех, в том числе от Люция.
Габриэлю скоро двадцать один, но он даже не думает съезжать, ему и так отлично; приемные родители Люцифера взяли его под опеку, скоро он получит квартиру, а вот Вельз переборщила с театром, приемная мать прониклась настолько, что удочерила ее, и теперь жилья от государства не видать. Люций скоро начнёт спрашивать, когда она к нему переедет…
— Нравится фотография? — Габриэль неслышно подошёл сзади и обнял за плечи. — Это в Монако, мама хотела на годовщину именно в тот ресторан, где папа сделал ей предложение, и мы уехали прямо среди учебного года! Там было тепло, разница с Москвой градусов двадцать пять или даже тридцать.
На снимке Габриэль образца лет десяти сидел в белом костюме напротив родителей, а стол был завален всевозможной едой, в глаза сразу бросился сизый осьминог в центре большого блюда. Маленький Габриэль сиял так, словно это у него был праздник.
Это все должно было принадлежать ей. Её хотели взять, не его, о нем вообще речи не шло! Вельз тогда, в Белграде, начинала учить русский, специально к ней ходил учитель — эпопея с удочерением тянулась почти полгода, а закончилась в один день, когда Габриэль приперся туда, куда не следовало.
— Не люблю жару, — отрезала Вельз, отворачиваясь. — И осьминоги — это неправильно, что человек жрет все, до чего может добраться. Надо беречь редких животных.
— Обязательно свожу тебя в Монако, тебе понравится, — Габриэль улыбнулся, словно она сказала что-то невероятно смешное. — И осьминоги не редкие.
— Ты переоделся? — спросила Вельз, не желая объясняться.
— И ты говоришь, что я задаю глупые вопросы, — фыркнул Габриэль.
Ну да. Теперь он в серо-синем костюме и рубашке такой белой, какой у Вельз не было даже на первое сентября в первый учебный год в семье.
— Почему у тебя везде твои фотографии? — спросила Вельзевул, проходя с ним по коридору. — Это так… странно. Зачем постоянно пялиться на себя?
— Там не только я, — Габриэль усмехнулся, убрав прядь волос ей за ухо. — Это значимые события моей жизни, я смотрю на эти фотографии и вспоминаю, как было здорово.
— На конференции с какими-то мажорами?
— С моими друзьями!
— В спортзале с гантелями в полкило? Не стыдно?
— Я тогда только начинал.
— В Монако на чужом празднике?
— Это же мои родители!
Вельз закатила глаза и отвернулась: ему не объяснить. И тут заметила ещё одно фото.
Это был снимок из их детского дома, снятый на память много лет назад: они думали, что Вельз скоро уйдёт от них, потому Габриэль и настоял на фотографии; на ней сияющая Вельз была в том идиотском платье, присланном потенциальными родителями, а Люцифер и Габриэль старались скрыть зависть, Габриэль успешно, Люц — нет.
— Почему это у тебя висит? — севшим голосом спросила Вельзевул.
— Это важно, — Габриэль перестал скалиться. — Я не стыжусь того, что я детдомовский, и я понимаю тех, кто живет в совершенно других условиях…
— Да какой ты детдомовский, — Вельз от него даже отскочила. — Ты зажравшийся, ты прилизанный как я не знаю кто, ты понятия не имеешь, что такое жизнь там. Сколько ты был с нами, год? Меня забрали в пятнадцать! Ты понятия не имеешь, что это такое!
— Наверное, — Габриэль равнодушно пожал плечами. — Честно говоря, мне это не особо важно, да и мама говорила всегда, что это не имеет значения.
— Мама говорила, — фыркнула Вельз. Почему-то ее сильно задели слова Габриэля о том, что он может ее понимать. Она говорит на разных языках со всеми «целыми», а Габриэль, несмотря на то, что они с Люцифером родные братья, пережили одно и то же горе, остался целым. Или стал им снова.
Снова сердце кольнула обида: это она должна была попасть сюда, жить тут и быть тупой и счастливой, как Габриэль. Может, она бы тоже бесила всех широкой улыбкой, дурацким чувством юмора и считала бы, что деньги и бег по утрам решают все проблемы человечества, включая глобальные.
И тогда она могла бы заявиться к Габриэлю, который остался бы с Люцифером и стал бы таким же, как он, и заявить, что он в неё влюблен. Как бы он на это посмотрел, как бы ему это понравилось?
Нельзя сказать, что Вельзевул не любила свою семью, нет, это она говорила только Люциферу, на самом деле она в некотором роде к ним даже привязалась. Но они были как… как лагерные товарищи, одноклассники, компания, которую сам не выбираешь, но выхода нет, и приходится общаться. И она знала, что ее, пожалуй, любят. Точнее, её придуманный образ, который она и показывала им. С настоящей Вельзевул они знакомы не были.
***
— Пошли отсюда, — Вельз теперь сама потащила его за руку к лестнице. — Куда ты там хотел?
— Я хотел позавтракать, но можно и дома, кофе готов и…
— Так, я с кем встречаюсь, с тупым мажором или с Зефиром? Веди меня в кафе, не хочу торчать у тебя в этом боксе стерильном.
— Ладно, ладно, — Габриэль со смехом поцеловал ее в губы и выпрямился, запрокинув голову так, чтобы она точно до него не достала. — Сейчас позвоню.
— Кому?
— В ресторан. Мне же надо сказать, что мы придём завтракать.
— А. Ладно, — Вельзевул в ресторанах не бывала и не знала, может, так положено, хотя когда они с Люцифером сбегали в Белграде, там можно было просто прийти и заказать. Наверное, Габриэль не любит ждать.
Взгляд, которым вошедшую перед задержавшимся с парковкой своего Роллс Ройса Габриэлем Вельз одарила хостес, она вспоминала потом ещё долго. Чего уж, хостес выглядела куда лучше её самой: косметикой Вельз не пользовалась в принципе, а одежда на ней была чем-то между прикидом гота и гопника.
— Как я рада снова тебя видеть! — а вот Габриэлю она чуть на шею не кинулась. — Когда ты позвонил, я подумала, ты будешь с мамой, поэтому столик…
— У меня свидание, поэтому поменяй на тот, который за ширмой, — громогласно объявил Габриэль. — Надеюсь, это не займет больше двух минут, — повернулся к Вельз и наклонился. — Я позвонил, они уже тогда начали готовить, так что когда сядем, всё сразу и подадут.
— Ты сейчас девочке жизнь сломал, — флегматично проговорила Вельзевул, когда они уселись за ширмой. — Не стыдно?
— В меня многие влюблены, — тот пожал плечами. — Ксюша тоже. Это бывает. И я ничего не ломал.
— Ты мог бы просто сказать поменять столик, без утончения про свидание.
— Почему? — Габриэль подвинул к себе тарелку и развернул горячее влажное полотенце. Вельз, покосившись на него, повторила его движения.
— Не знаю, — она начала злиться. — Потому что ей обидно, она на тебя впечатление пыталась произвести! Потому что тебя никто не спрашивал! — нельзя сказать, что Вельз не нравилось, как Габриэль ведёт себя с окружающими, нет, в этом что-то было, он не грубил, но моментально ставил на место. Раздражало то, что он это делал совершенно не осознанно. — Кстати, почему она сказала про твою… маму?
— Иногда мы завтракаем тут вместе, мне нравится их кухня, — Габриэль брезгливо отодвинул сахарницу от себя подальше, словно там был яд. — Обсуждаем разное. Когда у меня есть время.
Вельзевул своим приемным родителям не возражала, если они хотели побеседовать, она всегда соглашалась, даже если ей это нарушало все планы, это было моделью поведения с самого начала: если будет казаться им хорошей, её никто не лишит своей комнаты и личного пространства. Иногда она срывалась, но ей прощали. Габриэль же со своими обращается так, как… как пожелает?
И ещё говорит о себе, что детдомовский. Маменькин сыночек.
Габриэлю постоянно звонили, и он, отвечая, то и дело переходил с языка на язык. И если русский, английский и сербский — он разговаривал с отцом — Вельз понимала, то с немецким и французским она могла только узнать язык по звучанию.
— Что спрашивал твой «отец»? — спросила Вельз, чтобы хоть что-то сказать и проверить, будет он её врать о предмете разговора или нет.
— Чья это машина на парковке, и я сказал…
— Да, я слышала, что тебя попросил друг, у которого сгорел гараж. Я думала, ты не врешь своим… родителям.
— Я же сказал тебе, что никто не узнает о нас, — Габриэль внимательно посмотрел ей в глаза; какой все-таки красивый, даже дух захватывает.
Раздражающе красивый, это самое точное определение, которое смогла подобрать Вельзевул.
***
Они стали встречаться через день: Габриэль ранним утром, в то время, которое Кроули, проживший большую часть своей жизни в Британии, называл at ass o'clock, звонил и говорил, что как раз собирается завтракать, или звонил по скайпу всегда тогда, когда Вельз была не одна, и звал обедать, ужинал он всегда дома с семьёй. Вельз приезжала, удивлялась месту и выбору Габриэля, вздыхала и шла. Смотрели на неё как на какое-то невиданное доселе чудовище: как, в наш ресторан — и в кедах?! Вокруг все сидели в платьях и на шпильках, но у них были старые расплывшиеся мужчины-банкоматы, а Вельз подавала руку для поцелуя красавчику Габриэлю и в кои-то веки чувствовала, что завидуют ей, а не она сама. «И что только он в ней нашёл?», так и звенело в воздухе, и Вельз всем сердцем присоединялась к вопросу.
Никто не должен знать. Они с Габриэлем не садились в ресторанах к окнам, чтобы их не видно было с улицы, а когда разговаривали и целовались в машине, пересаживались на заднее сиденье. Вельзевул жила в Москве всего три года, но знала об удивительном свойстве этого города: всегда встретишь знакомых в самый неподходящий момент. К тому же Габриэль претендент на звание чемпиона мира, его и так просто на улице узнать могут, плюс богатый и неженатый: увидят с девушкой, слухов не оберёшься. Увидят с ней — тем более.
Перед Армагеддоном оставался ещё один небольшой турнир, непопулярный, слабо освещённый в прессе, но шахматисты, особенно недавно вошедшие в запасной состав сборной, его любили за неповторимую атмосферу дружеских посиделок.
Дружеских посиделок ненавидящих друг друга людей.
— Будут французы, ЮАР, Хорватия, — перечислял Габриэль, загибая пальцы. Опять «пять минут разговора» с организаторами, и он уже в курсе всей конфиденциальной информации. Вельзевул устало прикрыла глаза: она была уверена в своих результатах на этом соревновании, будет второй после несносного Габриэля, её гораздо сильнее занимала проблема, которую можно было бы назвать проблемой отношений, если бы Вельзевул сама не убивала за подобную формулировку.
Ей не хотелось, чтобы Габриэль знал хоть о какой-то ее слабости. Она принципиально не одевалась соответственно ему, хотя могла себе это позволить, да и шкаф был забит платьями, которые она ни разу не надевала, до отказа; когда он предлагал ей заказать какую-нибудь экзотику в ресторане, она отказывалась, говоря, что протестует против общества потребления, а он со своими лобстерами приближает экологическую катастрофу; не признаваться же, что она не знает, как это есть и вообще впервые слышит о таком. Придя домой с первого в своей жизни свидания, Вельзевул заперлась у себя в комнате и проштудировала главные хранилища порнографии, включая письменные работы, видеоматериалы и даже форумы фетишистов. Отхохотавшись над тем, что она страдает савантофилией, Вельзевул прикинула, на что она могла бы согласиться, а на что нет, и сформулировала запрос точнее. Ей предложили пройти платные курсы и сделать операцию по восстановлению.
С точностью до наоборот.
Габриэль ее не торопил, но если на свиданиях инициативой владела сама Вельз, пряча за наглостью полное неумение, то заявить ему в постели, что это он тут девственник, а не она, у неё уже не получится.
И придётся раздеться. Габриэль уже видел ее практически обнаженной, но тогда он старался смотреть ей в глаза, заметил только шрам, да и свободные шорты закрывали все проблемы. Его голым она не наблюдала, но судя по тому, что он повернут на спорте и правильном питании, с телом у него все нормально.
И одно дело, когда на неё с отвращением смотрят какие-то девки в ресторанах, совсем другое, если она не понравится ему.
Хотя все равно надеяться на долгие отношения не стоит, это Вельз себе повторяла изо дня в день. Габриэля просто потянуло на экзотику, она стоит в одном ряду с Монако, омарами, путешествиями в джунгли Индонезии и другими диковинками. Иначе зачем это ему все.
Она не сказала даже Кроули, хотя он него обычно секретов не было. О Люцифере и речи не шло, он же её прикончит на месте, если узнает, что между ней и его братом есть что-то, выходящее за рамки взаимной неприязни крайней степени.
