***
В огромном доме в центре столицы стояла такая тишина, что её, кажется, можно было разрезать ножом. Вельзевул покосилась на полузадернутое шторами окно, совсем скоро рассветет, и Вельз прикрыла ладонью глаза Габриэля, чтобы солнце его не разбудило. Он положил ей голову на грудь и обнял за пояс, больше всего ему нравилось спать именно так; он не знал, что в его доме она едва может задремать, так ей там не нравится, но зато он полностью в её руках, и время течет восхитительно медленно, как целая вечность проходит за те несколько часов, когда они лежат в постели, обнявшись. На Армагеддоне у неё есть шанс, думала Вельзевул, гладя спящего Габриэля по волосам. Габриэля и Азирафаэля практически невозможно победить в классических шахматах, Габриэль, похожий на воплощение Айфона, способен с компьютерной выверенностью возить фигуры по доске до полного изнеможения противника, а Зефир, мило улыбаясь и попивая чаёчек, представляется всем мальчиком-паинькой, и когда тот внезапно в разгар игры, виновато улыбаясь, ставит мат каким-то невероятным непостижимым способом, сопернику хочется повеситься. Но на Армагеддоне все по-другому: жесточайшие, несправедливые временные рамки и нет возможности свести на ничью. У белых больше времени, но нет шанса на ошибку. Габриэль обожает играть белыми, если он ими проигрывает, расценивает как личную трагедию, и Вельз надеется на черный цвет и его разбитое сердце, перебирая его волосы и заботливо закрывая его лицо от света. Габриэль надевает наушники и убегает каждое утро, и Вельзевул садится за его компьютер и скачивает бесконечные нотации, которые тот пишет целыми днями. Нечестно? Нечестно. Но он сам пригласил её в свой дом и оставил компьютер без пароля, поэтому в душе у Вельз ничего не содрогается, когда она крадёт его идеи. Он её жизнь украл, так что плата незначительна. Сказка кончилась внезапно: Люцифер пришел к Вельзевул домой: ей позвонила сестра и спросила, какого чёрта у неё парни один другого краше, и что сказать этому гостю, где она, если он был у Кроули, и у Кроули её нет. — Я была у Зефира, — скороговоркой ответила Вельз, спрыгивая с кровати и убегая в ванную со вторым телефоном, по которому набирала Азирафаэля. — Спасай. Кто бы тебе ни звонил, кто бы ни спрашивал, я была у тебя. — А что ты у меня делала? — спокойно спросил Азирафаэль. — Готовилась к Армагеддону? — Не поверят, ты готовишься одна. — Тогда у меня душевная травма, мне надо было поговорить с кем-то. А ты обещал не разглашать подробности. Зефир, я в долгу! — Просто скажи, что ты встречаешься, — Габриэль зашел к ней в ванну с полотенцем. — Тогда и врать не придется. Говорить истину легко и приятно, — наставительно процитировал он. — С кем ты встречаешься. Почему не сказала, когда начала встречаться. Почему не говоришь, с кем именно встречаешься. Это девушка. Это женатик. Это глава федерации. Это воображаемый друг. И это я тебе перечислила только то, что меня спросят в первые две секунды, — Вельз забралась в душевую кабину и попыталась закрыть дверцы. — Габриэль, я действительно тороплюсь. — Я отвезу тебя, — Габриэль посмотрел на неё сквозь матовое стекло. — Там пробки. — Тогда провожу. На метро. Наверное, так смотрят на актеров в британской подземке, устало думала Вельзевул, глядя на то, как Габриэль в перчатках телесного цвета примеривается, чтобы схватиться за поручень, но не решается и печально засовывает руку в карман. Какие-то парни в вагоне украдкой его фотографировали. — Можешь держаться за меня, — фыркнула Вельзевул. — Чистоплюй. — Вовсе нет, — Габриэль сцепил зубы и твердой рукой взялся за верхнюю перекладину. — Слабо перчатки снять? — У меня мерзнут руки, — Габриэль посмотрел на свою ладонь с искренним сожалением. — Нам еще долго ехать? — Ты спросил уже два раза, — Вельз ткнула пальцем в схему. — Я живу на последней станции и оттуда еще на автобусе, но так и быть, возьмем каршеринг. А то наземного общественного транспорта твоя тонкая душевная организация может не вынести. Когда ты вообще последний раз ездил не в личной машине? И не на такси. А как все люди. — В Белграде ещё, — тихо сказал Габриэль. — Мне нравится быть за рулем, а не сидеть и ждать, пока кто-то другой всё делает. Вельзевул нравилось ездить рядом с ним, чувствовалось, что он водит по высшему разряду, наверное, этой аккуратности за рулем способствовало то, что он никогда ни с кем не соревновался по скорости, был настолько уверен в превосходстве своего автомобиля, что не считал нужным никому ничего доказывать. В машине Габриэль вдруг ни с того, ни с сего будничным тоном заметил, что если Люцифер скажет ей что-то, что ей не понравится, он удалит его. Так прямо и сказал. — Как удалишь, — не поняла Вельз. — Ты его больше не увидишь, — пояснил Габриэль абсолютно спокойно. — Я выставлю его из сборной, и он уедет обратно к себе. — Вообще-то я сама разберусь, — огрызнулась Вельз. — Пожалуйста, — невозмутимо отозвался Габриэль, останавливая машину в начале квартала, чтобы у Люция не было никакой возможности увидеть его. — Приезжай завтра. — Посмотрим, — Вельзевул проверила в кармане флешку с украденными идеями Габриэля и потянулась его поцеловать. — Если не смогу, увидимся на Армагеддоне.***
Люцифер валялся на кровати Вельз и листал какой-то журнал, когда она вошла, даже не поднял головы. — Где ты была? — резко спросил он, когда Вельз, решив игнорировать его также, как он её, принялась переодеваться прямо при нем. В конце концов, он не Габриэль, при нем стеснения не было никогда. — Мне надо было обсудить вопросы с нормальным человеком, поэтому я была у Зефира, — ровно сказала Вельз, рассматривая черную футболку, но случайно заметила в отражении на шее красное пятно и срочно швырнула майку назад в шкаф и достала рубашку с высоким воротником. — Так как тебе Хастур? — Люцифер захлопнул журнал. Вельз, стоя спиной к нему, мечтательно вздохнула и демонстративно провела ладонью по шее. — Мне все понравилось, — она надела рубашку и застегнулась. — Что тебе надо? — Как ты теперь играть будешь? Хастур на это пошел, чтоб тебя из конкурса выпереть. Дура. — Ну, значит, посмотришь, как я буду играть, — Вельз пожала плечами. — Следи за собой, Люцифер, а я сама разберусь. — Не дерзи, — ровно сказал Люций, садясь на кровати. Голос у него был выше, чем у Габриэля, чище, мало кто знал, что Люцифер замечательно пел — Вельзевул давно не слышала, как он это делает, но прекрасно помнила. В Люцифера, таинственного даже для нее, красивого, всегда печального было бы легко влюбиться: это чувство обеспечило бы душевные страдания на пару романов, но Вельз никогда не хотела жертвовать собой ради кого-то другого. Габриэль, как ни бесил, был проще, с ним было проще: в его любви, пусть нелогичной и навязчивой, Вельз не сомневалась ни на секунду, а с Люцием было бы как на пороховой бочке. Кольнула совесть, что она оставляет Люцифера совершенно одного: Кроули как может избегает его общества, предпочитая компанию неконфликтного и правильного Азирафаэля, Хастуру нужны Габриэль и Мишель, Мишель от Люцифера нос воротит, а сама Вельзевул, раньше зубоскалившая в сторону Кроули, сама увязла гораздо сильнее: Зефир по сравнению с Габриэлем бунтарь и оторва, с которым приятно иметь дело. И Люцифер в результате в полном одиночестве — все от него скрывают то, что тянутся совсем к другим людям, не таким, как он. Кроули привык быть в подчинении и у Вельзевул, и у Люцифера, те его ценили, но он не принимал решений; Азирафаэль в иерархии их «стаи» был чужеродным элементом, но выше Кроули — все же он напрямую дружит с Габриэлем, а Габриэль «крышует» всех шахматистов страны, как крестный отец. Вельз оставалась самым преданным Люциферу соратником, его правой рукой, опорой и советником, но она от него устала. Трудно все время быть сферическим злом в вакууме, особенно если ты выбрал жизнь как форму протеста в детстве. Вельзевул, в отличие от Люцифера, не считала, что её путь — единственно верный, что надо отрицать устои общества и идти всем наперекор; она просто признавала, что у некрасивой девочки с плохим стартом нет особого выбора. Но теперь он вроде как появился; Габриэль влез в её существование, переворошил весь её мир вверх дном и вытащил на свет, лишив уюта и показав его непривлекательность. Вельз из-за него перестала довольствоваться тем, что у неё было: домом, компанией, даже собой, но Габриэль щедро все восполнил, приведя к себе, познакомив с Хастуром и уверив, что её любит. Люцифер был умнее Габриэля раз в сто, но Габриэль был уверен, что мир крутится вокруг него, и мир, словно издеваясь над теми, кто пытался его разочаровать, действительно подстраивался под любые его желания. Вельзевул тоже так хотела. Пусть мир станет чуточку проще и приятнее, может, получится, если она будет находиться рядом с Габриэлем, и неимоверная любовь вселенной к нему как-то распространится и на неё. — Ты пришёл в мою комнату, — Вельз повысила голос. — Я тебя не звала. Это моё место! Они с Люцифером прекрасно знали, что такое личные вещи и пространство. Ни один не выросший в детском доме не может понять тех чувств, какие связывали их с неодушевленными предметами. Как многие равнодушные люди, они оба были поразительно сентиментальны; иногда Вельзевул думала, что Люций и к ней относится как к своей личной вещи. — Я ухожу, — Люций поднялся на ноги и посмотрел на неё, наклонив голову. — Увидишь, что с тобой сделает Хастур на Армагеддоне. — А уж что после, — фыркнула Вельз. — Жду не дождусь. Надо хоть предупредить Хастура, что он, оказывается, с ней спит, а то растеряется, когда узнает.***
Начало Армагеддона ознаменовалось тем, что Габриэля насильно переодели в черную толстовку с огненными всполохами, и настроение всё ещё фаворита турнира упало до земли. Рядом с ним с выражением растерянности и полнейшего неприятия на физиономии сидел Азирафаэль. — Вот теперь ты выглядишь как нормальный, — удовлетворённо проговорил Хастур, оглядывая Габриэля с головы до ног. — Мне даже не стыдно будет признаться, что мы друзья. Если ты еще лыбиться перестанешь, цены тебе не будет. Мишель надела такой же расцветки кофту прямо на платье, и теперь неровная белая юбка торчала из-под неё, как сломанные перья. Прилетевшая на Армагеддон француженка сменила гнев на милость в отношении Габриэля, поняв, что бессмысленно добиваться от него понимания, но на Вельзевул ещё продолжала посматривать с неприязнью. Хастур при взгляде в сторону Мишель становился обманчиво ласковым и выглядел неприлично довольным, и Вельзевул оставалось только молиться, чтобы она сама со стороны так не смотрелась, потому что стоило только увидеть Габриэля, как в голову лезли воспоминания о том, как он, проснувшись, но ещё не открыв глаза, ищет её губы. Вельз специально отворачивалась, чтобы он посмотрел на неё своими огромными печальными глазищами — за вечной маской его улыбки мало кто знает, как на самом деле он выглядит. Вельзевул смотрела на Габриэля и думала, что в чёрном его сходство с братом должно бы усилиться, но произошло точно наоборот. Даже выглядящий как один из них, Габриэль глубинно отличался и без своего вечного костюма и светлых тонов смотрелся как ряженый. Кроули ухохатывался над Азирафаэлем, повторяя, что отныне он должен ходить именно так, и Вельз подумала, что Зефир выглядит так, словно у самого Кроули толстовку и одолжил, немудрено, что тот в восторге — Кроули считал себя не просто иконой стиля, но его создателем, и потому одним своим появлением на мероприятиях, посвященных детским шахматам, вызывал вопросы, не является ли он сам нарушением закона. Ещё и Азирафаэль этот ходит за ним следом… Хастур, с которым Вельз выпало играть с самого начала, привычно уже подошел к ней перед игрой и позвал курить. — Забыла тебе сказать, — Вельзевул поймала себя на мысли, что не курила уже несколько недель, и не тянет. — Мы с тобой спим. — Да? — Хастур даже не удивился. — Какая у нас поза любимая? Могу поспорить, что ты скучная, и дальше миссионерской мы не зашли. — Меня вполне устраивает на данном этапе наших отношений, — кивнула Вельз. — Потом попробуем что-то новое, а на день рождения сделаю минет. — Как мне жаль твоего парня, — искренне сказал Хастур. — Аж плохо стало, раз в год. Они рассмеялись, и Вельз в который раз подумала, что она смеяться не умеет, не знает, какой должен быть звук у её смеха, поэтому делает это молча, а вот Хастур ржет так, что даже Кроули с его отвратительным смехом отодвигается на почетное второе место. Люцифер проследил за ними взглядом, когда они вошли назад в зал, Хастур заметил и сразу же положил ей руку на плечи. — Если он попытается высказать мне претензии, я сломаю ему лицо, — предупредил Хастур. — Тогда он тебя убьет, — равнодушно сказала Вельз. — Если тебе так все равно, проиграй мне сначала, у меня повысятся шансы на победу, а тебе уже будет все равно. — Он так хорош? — заинтересованно спросил Хастур, глядя в сторону Люцифера. — Как Габриэль, только злой. Очень, очень злой, — с чувством сказала Вельзевул. — Ты не знал, что они братья? — Они братья? Не знал. Предположить не мог. Я ведь слепой, тупой, живу в подвале и вообще прибыл сюда из четырнадцатого века, — Хастур улыбнулся; улыбка у него была странная, уголки губ не приподнимались, а опускались вниз, образуя жуткую гримасу. — И конечно же не дружу с Габриэлем с десяти лет. — Тогда почему ты постоянно говоришь, что не водишься с сербами? — Я сказал это один раз Люциферу, потому что не хочу иметь с ним дела, — пожал плечами Хастур. — Зато отпали все вопросы, — от отодвинул свой стул, сел и наклонился над доской. Белые. Вельзевул села как можно удобнее за своей стороной доски, не глядя больше на Хастура. Ей показалось, что все звуки затихли. Для того, чтобы добраться до Габриэля с хорошей форой, ей необходимо не проигрывать. Как замечательно получится, если он выиграет у всех, кроме неё. Вельз ударила по часам.